Аккуратно, на руках Ахмед поднял сестру домой. Мама, к его удивлению, очень собранно и толково занялась своей девочкой, забыв про свою слабость. Материнский инстинкт не стареет и не слабеет с годами. И если рядом ребёнок в беспомощном состоянии, то неизвестно откуда берутся силы и разум.

Совершенно воспалённая и в некоторых местах облезшая, как после ожогов, кожа на промежности и ягодицах Надин вызывала постоянную боль и жжение. Заботливая мама с помощью Ахмеда усадила её на табурет прямо в ванной, вымыла и обработала каждый сантиметр её больного тела, и всё плакала вместе с ней, не верящей в окончание своего мучения и страхов. Потом ароматную, с румяным от купания и опухшим от слёз лицом, в прекрасном и мягком махровом халате её усадили ужинать на диван в гостиной, сами разместились рядом за столом. Уставшая и разомлевшая она быстро уснула, а мама, поправив ей подушки, послала себе на соседнем диване.

– Ахмед, сынок, не закрывай дверь, может понадобиться твоя помощь. Мне нужно время, чтобы приноровиться даже к её элементарным нуждам. Иди, я тебя обниму! – она прижалась к его плечу лицом. – С тобой в наш дом опять вошла надежда. Всё будет хорошо теперь! Моё сердце чувствует, что скоро вы найдёте и Гаcана.

Но сердце, подарившее надежду матери, выдавало желаемое за действительное. Гаcана нашли, он был в списках погибших в лагере Ансар, вывешенных через несколько дней. Хади не мог поверить, ведь он каждый день узнавал, есть ли его брат в числе пленных и ему отвечали, что нет. А он умирал там от заражения крови после ранения, оставленный без всякой медицинской помощи. Жаловаться было некому и ничего нельзя было изменить. Им отдали тело для захоронения и братья отвезли его на кладбище рядом с могилой отца. Почерневшая от горя мать до ночи сидела на их могилах, а потом сказала, что возвращается с Надин в свой дом, чтобы принять соболезнования всех близких и друзей мужа и сына. Это её последний долг перед ними. Поэтому с кладбища отправились домой, в суетливый беспорядок, который оставляют спешно убегающие люди. Если бы не Надин, которой надо было заниматься постоянно, мама бы слегла. Но бесконечные бытовые трудности, которые приходилось преодолевать ежечасно, удерживали её от погружения в своё горе. Одна обработка кожи и гигиенические мероприятия забирали много времени и сил, плюс ещё добавились судороги в мышцах, боли в спине. Надин очень страдала, что стала такой обузой для матери, вместо того чтобы стать поддержкой в такое сложное время, но Ахмед её успокоил, сказав, что никакие утешения не помогли бы маме сейчас так, как необходимость вставать каждое утро с мыслью о том, насколько затянулись её ранки.

В дом приходили немногие из оставшихся в городе знакомых и друзей покойных, в основном пожилые. Всех как-то коснулась война и всем было о чём поплакать, поэтому дом стал местом их общей скорби. Ахмед понимал, что в такой обстановке они не только Надин не поднимут, но и маму благополучно уложат в постель с инфарктом, поэтому, как и планировал, связался с дядей и договорился об отправке сестры к нему на лечение в сопровождении мамы. Дядя со всем радушием согласился принять семью своего покойного брата и уговаривал Ахмеда с Хади ехать вместе с ними и забрать Лейлу с семьёй, но Ахмед, поблагодарив, сказал, что и Надин отправляет только на лечение, на полгода, а они сами справятся, им не привыкать. Это Ливан, здесь никогда не было стабильно и спокойно.

Спешно, насколько это было возможно в тех условиях, он занялся оформлением документов, снял со счёта большую часть доступных средств и в достаточно быстрый срок отправил Надин с матерью к заокеанским врачам.

В большом пустом доме, когда-то не вмещавщем всех своих обитателей, остались они вдвоём. Два уставших брата, похоронивших третьего, похоронивших отца, учивших заново ходить свою сестру и молившихся за здоровье пожилой мамы, полетевшей за тридевять земель отвоёвывать у болезни свою дочь.

– Хади, теперь нам с тобой предстоит большая работа. Если мы с тобой сейчас не бросим все силы на восстановление нормальной работы центра, мы его потеряем. А на нас с тобой сейчас мама, Надин, семья Гасана, ну и твоя будущая семья.

– Ты о своей лучше подумай, пора бы уже! – заметил младший.

– Давай сначала о семье Гасана подумаем. Надо завтра заехать к его жене, спросить, где она хочет жить? Если дома у родителей, то что делать с квартирой? Сдавать? А если в квартире, то съездим с ней и посмотрим, всё ли там в порядке? Нужно ли что? Да и школы надо оплатить всем детям наперёд, ну и там к школе всё что нужно. И узнаем, сколько ей на месяц надо денег на расходы? Я ничего не забыл?

– Ты забыл рассказать мне о себе. Почему ты не женишься? Неужели ты не хочешь семью, свою, где тебя ждут дети?

– У меня есть сын. – неожиданно для самого себя признался Ахмед. И, видя изумлённый взгляд брата, с гордостью добавил: – Ему десять лет и зовут его Имад!

– Почему ты никогда никому не говорил о нём? – изумился Хади.

– Потому что… – Ахмед поведал ему всю историю от начала и до момента приезда. Хади внимательно слушал его и по окончании рассказа спросил:

– Неужели во всём Советском Союзе нельзя было найти не еврейскую женщину?

– Именно это и было основной причиной моих страхов. Они прекрасные люди, добрые и интеллигентные, а всем достаточно будет того, что её отец еврей, чтобы заклевать её и моего сына.

– Они убили Гассана! Из-за них погиб папа, ранена Надин! – вдруг в приступе ненависти закричал Хади. – Она специально окрутила тебя, родила от тебя сына, чтобы привязать к себе! Они хитрые!

– И зачем я ей был нужен тогда, уехавший в Ливан парень из бедной семьи, оставивший её с ребёнком? В чём великий план? Ты хоть сам понимаешь, что ты говоришь?!

– Это ты перестал понимать! Разум отказывает тебе, слепец! Все знают, что они никогда и ничего не делают просто так! Как ты мог связаться с еврейкой?! И этот мальчик! Ты что привезёшь его в дом?!

– Этот мальчик – мой сын! Запомни это! Это мой сын, его зовут Имад! И никогда больше не говори «этот мальчик» на него! Имад! Имад! Его зовут Имад! – в бешенстве кричал обезумевший Ахмед. – Его мама прекрасная женщина с русской фамилией Евстигнеева, она врач-стоматолог, его еврейский дедушка профессор офтальмологии! И именно он дозвонился почти до правительства Москвы, чтобы помочь мне попасть сюда, хотя для себя не просил ничего и никогда!

– Отпусти меня Ахмед, ты с ума сошел! – пытаясь оторвать руки брата от своей груди, кричал Хади. – Не тряси меня! Отпусти!

– Прости! Я очень жалею, что сказал тебе! Хади, я предупреждаю тебя, я привезу их сюда рано или поздно и если кто-либо узнает, что в ней есть еврейская кровь, я буду знать, что это ты рассказал и с того момента я не буду считать тебя братом.

– Тебе еврейка дороже меня! – со слезами на глазах, совершенно добитый этой новостью, произнёс Хади.

– Нет, мне дороже всех мой сын! И мать моего сына тоже далеко не последний человек в моей жизни. Хочешь перейти на другой берег – твой выбор! Я пойду спать!

Он чувствовал, что между ними залегла пропасть и даже пережитые несчастья, сделавшие их единым организмом в борьбе за свою семью оказались бессильны перед клеймом, поставленным историей и временем. Хади исполнял его поручения, как-то взаимодействовал с братом в деловом и бытовом плане, но избегал бывать с ним наедине. Через месяц он сообщил брату, что хотел бы воспользоваться приглашением дяди и насовсем уехать в Америку.

– А наше дело? А наша семья? – спросил Ахмед, шокированный неожиданной новостью.

– Ты привезёшь свою семью и это будет ваше семейное дело. – равнодушно ответил брат.

– Я не разделяю семью! Ты такой же дорогой мне человек, как мама, Имад и Анжела. Если ты не можешь смириться сейчас, я тебя попрошу, останься до их приезда. Познакомишься и решишь. – «А тем временем и повзрослеешь, может, перестанешь быть таким радикальным. С годами амплитуда эмоций уменьшается. А сейчас я старший, я должен пойти на компромисс и удержать тебя». – подумал он и продолжил. – Я ведь никогда не оставлял вас, у тебя нет повода мне не доверять или упрекать в чём-то. Сделай и ты шаг мне навстречу. Хорошо?

– Хорошо, не обижайся на меня, ты с этим давно живёшь, а я только что столкнулся.

– Ну что ты, родной! Если бы ты видел мою первую реакцию на тётю Цилю – это отдельная история, ты будешь смеяться!

И он смеялся, смеялся до слёз.

– Я постараюсь ничем не обидеть твоего сына и моего племянника. Правда, постараюсь. Прости меня, мне было очень тяжело это узнать.

– Я понимаю.

И как-то потихоньку стали сходиться берега этой пропасти.


Анжела ждала редких телефонных звонков, первое время безумно беспокоясь за жизнь Ахмеда и его близких. Она даже не представляла, что окружает его, какие проблемы он решает. Это была другая война, не такая, которая была знакома ей по книжкам и рассказам отца. Это война, в которой можно послать сестру на лечение в Америку. В которой свои и враги для каждой религиозной конфессии различны, и людей совершенно не объединяет то, что они граждане одной страны, которую надо называть Родиной и защищать. Это война, в которой можно поесть утром в кафе, сходить в магазин мужской одежды, заехать в аптеку, работать над восстановлением центра. Для Анжелы она была какой-то непонятной и похожей на раковую опухоль, которая не проявляет себя наружно, пока не изъест всё изнутри. Маленькая страна, малочисленное население и огромная опухоль ненависти.

Она перестала выспрашивать его о подробностях в коротких телефонных разговорах, а он избегал о них говорить, не зная, как описать важность той или иной ситуации в доступной для благополучного советского человека форме, при этом не коснувшись национального вопроса. Поэтому разговоры их становились всё короче и утомительнее для обоих. Ей казалось, что он специально оттягивает приезд. Ему, что она никогда не сможет понять и принять его жизнь, если они переедут в Ливан.