Оливия Уэдсли - Миндаль цветет

– Без отца, без матери…

– Без братьев, без сестер также, – согласилась Джи.

– Да, ужасно, ужасно, – продолжала Суит. – Я все думаю – где же у лорда его отцовское чувство?

– Он на время передал его мне, – тихо сказала Джи.

– Так неужели маленький сын лорда и его приемная дочь будут жить здесь?..

«Только этого не хватало!» – чуть не воскликнула Джи, но вовремя удержалась и вместо того сказала мягким голосом:

– Пути Провидения неисповедимы. Будет, что должно быть. Все, что делается, – делается к лучшему.

Суит, собрав целую кучу лент и кисеи, на минуту остановилась у дверей.

– Спокойной ночи, сударыня, – загробным голосом сказала она, – постарайтесь заснуть, если это будет возможно, имея перед собою такое будущее.

Джи взяла роман и задумалась. Действительно, будущее представлялось ей не особенно ясным. Она мысленно согласилась с Суит.

Несколько месяцев спустя после отъезда Тони Джи заметила, что сын его Рекс – калека; она тотчас телеграфировала Тони, требуя от него инструкций, как поступить, но ответа не получила. Тогда она обратилась к знаменитым врачам.

Физический недостаток Рекса был незначителен, но, согласно «кодексу», которому следовала Джи, было недопустимо, чтобы кто-нибудь из семьи был калекой; это было позором для всего рода. Сама мысль об этом приводила ее в отчаяние, и вместе с тем жалость к Рексу постепенно перешла в необыкновенную любовь. Такой любви Джи не питала ни к кому прежде, даже к собственному сыну.

С поразительным терпением и неутомимостью она кочевала с Рексом, Эмилией и Дорой из города в город: побывала в Париже, Нью-Йорке, Женеве, Берлине, Копенгагене в поисках человека, который мог бы слегка искривленную ногу сделать прямой. Она доехала бы до самого Тибета, если бы была уверена, что это чудо может быть там совершено.

От Тони не было никаких известий; только один раз он написал, сообщив о своем местопребывании, откуда он успел уехать два месяца тому назад. Но Джи не беспокоилась. Она знала, что рано или поздно Тони должен вернуться. Согласно «кодексу», мужчинам из их семьи не запрещалось путешествовать, и всегда они возвращались в Гарстпойнт; «кодекс» гласил, что они должны возвращаться.

Когда Рексу исполнилось восемь лет и он перезнакомился и подружился со всеми более или менее известными врачами, Джи со всей своей семьей возвратилась домой и поселилась в Гарстпойнте.

– Это очень хорошо, – сказала Дора, – теперь я могу ездить верхом, не правда ли, Джи?

– Конечно, – согласилась Джи.

Но она не предвидела, что это случится так скоро, и была страшно поражена, когда на следующее утро увидела приемную дочь Тони верхом на пони, который прыгал и пытался сбросить маленькую всадницу. Вслед за ней, стараясь поймать лошадь, бежали конюхи и грумы. Голова Доры немного болталась, она побледнела, но вид имела торжествующий.

Один из конюхов побежал наперерез лошади, но та пустилась вскачь. Джи задрожала, а Эмилия начала громко рыдать.

Дора крепко сидела на лошади, ухватясь руками за гриву.

«Я никогда не поверила бы, что она не училась ездить, если бы не знала этого наверно», – подумала Джи.

Дора повернула лошадь к Джи и с развевающимися волосами, которые окружали ее как темное пламя, остановилась и спрыгнула к самым ее ногам.

– Ведь вы ответили «конечно», когда я вас спрашивала, – сказала она, глядя в упор на Джи.

Она немного дрожала, но твердо стояла на ногах. Эмилия схватила ее за руки и начала целовать.

– Оставьте ее, – сказала Джи. – С этого дня ты будешь ездить с грумом и научишься править поводьями, – обратилась она к Доре.

– Я обожаю вас, – ответила ей Дора.

Она слышала, как Паскаль Гревиль говорил это Джи. Она хотела поблагодарить ее, и эти слова показались ей подходящими для выражения ее настроения.

– Благодарю тебя, – серьезно ответила Джи. – Теперь пойди-ка попроси Эмилию вымыть тебя и переодеть, а потом приходи на террасу, где мы будем с Рексом.

Гревиль, получив кратковременный отпуск, жил дома, наслаждаясь обществом Джи, которая его забавляла. Он вышел на террасу с папиросой в зубах.

– Где ты был? – спросила его Джи.

– В библиотеке.

– Ты пропустил интересное зрелище: Дора вздумала прокатиться на пони, который страшно лягался; но она не упала.

– Очень жаль, что меня не было; да, на это стоило посмотреть. Я уверен, Джи, из этой девочки выйдет что-то интересное. Никаких нервов, отличное здоровье, зеленые глаза, сложена прекрасно, как древнее мифическое существо. Хотите пари, что она не станет приноравливаться к жизни, а устроит ее по-своему?

– Очень жаль, что она не нашей крови, – рассеянно ответила Джи.

Дора появилась и направилась к ним. На ней было белое платье, белые чулки и черные шнурованные башмаки. Она казалась прехорошенькой, светленькой, совсем как доброе дитя в сказке.

– Здравствуйте, Алиса, – позвал ее Гревиль, – подойдите же сюда.

Она послушно подошла и наклонилась, чтобы понюхать розу в его петличке.

– Говорят, вы были очень предприимчивы?

– А что это значит?

– Ну, храбры, отважны, смелы.

– Сколько слов, чтобы передать значение одного! – сказала Дора. – За них платят особо?

Паскаль был в восторге от ее ответов; он прозвал ее Алисой по героине известной сказки об «Алисе в стране чудес». Из ее последних слов видно было, что она хорошо запомнила эту сказку.

– Мне кажется, я выиграю пари, – сказал он Джи.

– Хорошая память еще ничего не доказывает, – немного раздражительно сказала Джи. – Случается, что самые тупые люди обладают ею и страшно этим хвалятся. А почему? В сущности, это такая же случайность, как косить на один глаз или иметь какой-нибудь недостаток в речи. Кроме того, это развитие памяти служит к тому, что еще больше развивается самоанализ, а это, по-моему, совсем нежелательно. И так уже человек пользуется каждым свободным моментом, чтобы углубляться в самого себя. Жизнь должна идти быстрым темпом, я только такую жизнь и признаю, а самоанализ – враг такой жизни, он мешает действовать.

Она остановила грустный взгляд на Рексе, который бежал по направлению к Доре.

– Говорят, что наука всемогуща, а она даже не может найти способ выпрямить искривленную ножку ребенка.

Паскаль зашевелился. Как все подобные ему люди, он не любил слушать жалобы.

– Хромота Рекса нисколько не будет мешать ему, – сказал он небрежно. – Рост его для его возраста вполне нормальный; по всей вероятности, как и все мы, он будет высокого роста. И он красивый малый.

Рекс посмотрел на них в то время, как говорил его дядя.

Он стоял, освещенный солнцем, на ступеньках террасы так, что недостаток его не был заметен.

Когда Джи взглянула на него, лицо ее приняло мягкое выражение, и рот немного дрогнул.

– Конечно, – сказала она, – можно сделать особые стремена, и так далее; все можно устроить…

– Что, он нервный? – небрежно спросил Пан голосом, в котором уже не слышалось того интереса, с которым он говорил о Доре.

Его инстинктивно отталкивал физический недостаток Рекса: он оскорблял в нем чувство прекрасного, которое он развил в себе почти до болезненности. Мальчик вызывал в нем чувство отвращения, проявляющееся у некоторых людей, когда они видят какую-нибудь ненормальность в жизни или в человеке.

Джи рассмеялась.

– Дорогой Пан! – насмешливо сказала она.

Ее тон и смех заставили Пана насторожиться. Его тщеславие было оскорблено; он привык, чтобы все женщины, как старые, так и молодые, перед ним преклонялись. Немного зажмурив глаза, он сказал с едкой улыбкой:

– Да, это очень грустно, что Дора выше его ростом.

– Дора почти на три года старше Рекса, – резко ответила Джи.

Она встала, подошла к Рексу и, взяв его за руку, пошла с ним, стараясь закрыть его собою от глаз Пана.

Рекс весело пошел с нею. Он обожал ее, не боялся ее, и между ними установились простые дружеские отношения.

Он был вполне еще ребенком и обладал чисто детской беспечностью и прелестью. Про него нельзя было даже сказать, чтобы он был преждевременно развит, и все-таки он обладал какой-то особой понятливостью. Это, может быть, происходило от его недостатка, или же в этом сказывалось постоянное влияние Джи. Кроме того, на его умственном развитии не мог не отразиться кочевой образ жизни, который он вел в течение своего раннего детства.

Джи очень рано выучила его читать, и в возрасте восьми с половиной лет он уже читал все что ему вздумается. Он очень любил лошадей и бокс и читал все, что касалось этих двух предметов. Кроме того, чисто по-детски он обожал истории с феями и веселые сказки.

В его речи часто встречались иностранные слова: это объяснялось тем, что Эмилия говорила с ним по-испански, а Джи – по-французски. Вообще, речь его была замечательно точна, и во всем, что он говорил, чувствовалось сознание собственного достоинства.

Джи с ранних лет внушила ему, что он должен занять в доме пустующее место своего отца; понятно, ему, как всякому ребенку, нравилось разыгрывать роль хозяина. Конечно, при всем его благоразумии и у него бывали дни, когда он капризничал, бесновался, предъявлял чисто детские требования.

Опыт, который произвела Дора с верховой ездой, не давал ему покоя. Он не хотел отставать от нее.

– Джи, – сказал он.

– Что, милый?

– Мне бы тоже хотелось поездить верхом. Что вы об этом думаете?

Джи пожала его руку, которую она держала в своей.

– Ты еще очень мал.

– Я мог бы ездить на совсем-совсем маленьком пони, моя дорогая.

У него было несколько ласкательных названий, которые он применял, только когда разговаривал с Джи, что ее очень трогало.

– А ты не думаешь, что тебе будет страшно?

– Доре ведь не было страшно.

– Дора старше тебя.