Утром Дора проснулась в девять часов, поделилась с приехавшей с ней Эмилией своими впечатлениями вчерашнего дня, расспросила ее, как она провела вечер, приняла ванну и, считая долгом оказать внимание Ион, отправилась к ней в комнату.

Ион была еще в пеньюаре, с распущенными волосами, перевязанными сзади лентой. В таком виде ей можно было дать не более тридцати лет, хотя ей было уже сорок три. Она не красила волос, а только мыла их в каком-то настое из трав, чем при меньшем беспокойстве достигался тот же результат.

По правде сказать, она любила только самою себя, а также своего мужа и сына, составлявших как бы часть ее самой, но ей были не чужды родственные чувства. Кроме того, дом был так велик, что пребывание в нем Доры не доставляло ей никакого беспокойства; не следовало забывать, что Тони был богат и щедр.

Чарльз был ничтожеством, но в Лондоне, владея несколькими пароходами, он играл роль промышленного магната, а в деревне был просто добродушным помещиком. Николай, сын Ион, учился в одном колледже с Рексом. Это был беззаботный, веселый и красивый мальчик с хорошими манерами.

К несчастью, он не унаследовал блестящего ума матери, и Ион приходилось утешать себя тем, что он, по крайней мере, унаследовал ее и отцовскую красоту. Это было уже немало, но еще важнее в ее глазах было то, что он считал мать самой удивительной женщиной в мире.

Ион, никогда ничего не требуя, ни на чем не настаивая, всегда умела поставить на своем. Она добивалась этого тем, что применяла свои силы и свое внимание, нисколько этого не показывая. Женщины любили ее за то, что она говорила с ними, а не про них, и вообще было очень мало людей, которые не были бы к ней расположены. Она сама приписывала это, во-первых, своему очарованию, во-вторых, своему дому и, наконец, отсутствию в ней всякой напыщенности, что было вполне верно.

В обществе существуют два разряда людей, не зараженных этим последним недостатком; к первому относятся те, кто не ездит с визитами к сильным мира сего и не называет их при публике уменьшительными именами, имея эту возможность, а ко второму – неисправимые идеалисты, о которых вообще не приходится говорить.

Нетрудно догадаться, к которому из двух принадлежала Ион. Она была совершенно неразборчива в своем гостеприимстве; часто она даже совсем не замечала, кто у нее бывал, и в результате ее гостями оказывались более или менее остроумные женщины, женщины с известным социальным положением, получившие определенное воспитание, женщины, желавшие сохранить своих любовников, но одновременно с этим заботившиеся о своей репутации, артисты, верные друзья Чарльза и habitués Ион, а также разношерстная компания из лондонского денежного мира.

Ион была вполне современной женщиной, и целью ее жизни было хорошо проводить время.

Джи была бы очень смущена, если бы она была знакома с ее взглядами; по счастью, она их не знала, иначе она, конечно, не посоветовала бы поручить ей Дору. Она предполагала, что у всех Рексфордов один и тот же кодекс поведения. Что касается Тони, то он тоже совершенно не знал взглядов своей сестры, да и не узнал бы их, даже прожив целый месяц на Берклей-сквер.

Единственное, на что обращала внимание Ион, когда дело касалось Доры, это чтобы она хорошо сидела на лошади во время катания. Она указывала ей, где она должна заказывать свои платья, сообщала, какие удовольствия предстоят им в течение дня, говорила ей, что она красавица, и спрашивала, не хочет ли она выйти замуж, на что Дора отвечала «нет».

– Ах, почему? – спрашивала Ион. – Это лучший путь в жизни. Многих он смущает потому, что, по установленному мнению, основой брака должно быть взаимное обожание. Как будто любовь может длиться вечно! Каждая женщина должна быть настолько развита, чтобы знать, от чего происходит и сколько времени может длиться то чувство, которое все, рано или поздно, должны испытать и которое принято называть любовью. Взгляните на меня, – продолжала она, улыбнувшись Доре, – я вышла за Чарльза двадцать два года тому назад, и не было ни одного дня, когда бы я об этом пожалела, а вместе с тем я никогда не была влюблена в него. Он мне нравился, я находила его красивым и считала вполне подходящим для мирной, спокойной жизни. Он обожал меня, а я была к нему привязана, и никто не нравился мне больше, чем он. У нас были одни и те же вкусы – по крайней мере, я предвидела, что они станут одинаковыми, так как он был очень податлив. Мы оба любим детей и любим хорошо проводить время, а кроме того, как я уже сказала, он любит меня.

– А верите ли вы в любовь? – спросила Дора. – Я хочу сказать, считаете ли вы возможным, чтобы в жизни встречались такие же романы, как те, о которых мы читаем, – с неумирающей любовью, когда один для другого является в жизни всем…

Ион взглянула на Дору; Тони и Джи ничего не сказали ей; она была огорчена, догадываясь, что у них было что сказать.

– Вы имеете в виду такую любовь, как между Ромео и Джульеттой или Паоло и Франческой? Да, верю, но только в отношении женщин, и то в исключительно редких случаях. Женщины, которые тратят свои душевные силы на любовь, никогда не бывают по-настоящему влюблены, а, к несчастью, очень многие женщины с темпераментом расходуют его именно так. Чтобы любить, моя дорогая, нужно иметь много свободного времени и полную независимость суждений и взглядов, а этого так трудно достичь! Кроме того, нужно обладать умением жертвовать собой, великодушием, скромностью – всеми этими скучными добродетелями, которые не скучны только тогда, когда ими управляет блестящий ум; а для обыкновенных мужчин и женщин роман невозможен. Мне жаль, что приходится огорчать вас, но это правда. Гораздо лучше весело проводить время, что мы и собираемся сейчас делать. Одевайтесь скорее, автомобиль подадут к одиннадцати.

Ей порядочно уже надоело возиться с Дорой в течение дня, хотя она и продолжала быть любезной. К счастью, Доре пришла мысль на следующий день возобновить уроки пения. Ион как раз во время урока случайно поднималась по лестнице и остановилась как зачарованная. Она знала толк в музыке – этого требовала избранная ею роль в обществе; она сразу оценила голос Доры и тотчас же поняла, какую приманку он составит для ее предстоящего вечера.

Как только романс был окончен, она вошла в гостиную, где Кавини чуть не плакал от восхищения.

– Какой голос! – сказал он ей, закатывая глаза. – Какой голос!

Не стесняясь присутствием Доры, с чисто неаполитанской откровенностью он стал восхвалять ее красоту и сложение, а также темперамент.

На следующей же неделе Ион устроила большой вечер, на котором Дора пела с большим подъемом. Она имела бешеный успех и тотчас завоевала себе определенное положение в обществе.

Рекс, приехавший с Николаем навестить их, был поражен происшедшей переменой. Он стоял, прислонившись к окну своей длинной фигурой, и глядел на нее.

– Что же ты теперь предполагаешь делать? – спросил он.

Дора рассмеялась:

– О, просто жить и хорошо проводить время, как постоянно говорит Ион.

Он кивнул головой.

– Значит, сделаться такой же, как Ион.

– Что же, может выйти и хуже!

– Неужели ты способна восхищаться фальшивым бриллиантом? Я допускаю, что подделка сделана хорошо, но все-таки это не настоящая вещь.

Дора опять рассмеялась; Рекс был такой смешной и забавный.

– Бедная Ион, как это жестоко!

– О, она сама первая стала бы смеяться, – уверял Рекс. – Ведь она считает ложью все то, что не льстит ей.

Дора была рада приезду Рекса и Николая: оба были красивы, веселы, остроумны; оба очень тщательны в своих костюмах.

Николай откровенно не хотел ничего делать.

Рекс намеревался, как он объявил, где-нибудь, когда-нибудь в один прекрасный день заняться делом.

Его физический недостаток почти совсем исчез; он лечился, упражнялся, подвергался операции, чтобы стать вполне здоровым, и, кроме того, теперь уже не выглядел таким изнеженным, как раньше.

Они все четверо – Рекс, Николай, Дора и Ион – прожигали жизнь: веселились, болтали, танцевали и… порядочно пили.

Каждый пил и веселился, и если кто-нибудь выпивал лишнее, то веселился вдвойне.

В письмах к Джи Рекс не был особенно откровенен и умалчивал об их образе жизни; отпуск его был краток, но он все-таки урвал из него несколько дней и поехал повидаться с ней, хотя ему не хотелось уезжать из Лондона. Он рассказал ей об успехах Доры, распространялся о ее красоте и о доброте Ион, но умолчал о том, в какой компании и каким образом они с Дорой проводили время.

Он отправился обратно накануне дня, когда кончался его отпуск, намереваясь как раз поспеть к большому торжеству, которое должно было быть заключительным. Был конец мая, поезд мчался вдоль подстриженных изгородей со сверкающей листвой и мимо полей, усеянных одуванчиками.

Лондон, освещенный золотисто-розовым закатом, был великолепен. На улицах – сплошные толпы народа, магазины пестрели всевозможными цветами. Дом Ион был украшен к предстоящему вечеру: на окнах стояли ящики с маргаритками и лобелиями, по лестнице был разостлан красный ковер.

Рекс чувствовал себя веселым и счастливым, как только может чувствовать себя беззаботная юность. Входя в дом, он увидел перед собой Николая, который поднимался по лестнице, и окликнул его.

Они зашли вместе в комнату Николая выпить коктейль.

– Где Дора? – тотчас спросил Рекс.

– Одевается или уже улетела куда-нибудь, не знаю, – ответил Николай. – Знаешь, Шропшайр уже объяснился с ней.

Рекс почувствовал, как сердце его сжалось; он спросил вполне спокойно:

– А Дора?

– Она не хочет, – торжественно заявил Николай.

Рекс засмеялся.

– Она упускает хороший случай, – заметил Николай с упреком в голосе, смотря на него. – Титулы, имения, денег до черта и, в общем, славный малый.

– В общем, немало всего для одного, – раздражительно ответил Рекс.

Николай покачал головой; он был из тех юнцов, которым кружит голову блестящее положение других.