– Да, – сказала она, – но зато у Доры нет никаких недостатков.
– Хорошо. Надо мне повидать ее. Да.
– Я сейчас позвоню, чтобы ее позвали.
Пока ходили за Дорой, они не нарушали молчания.
Дора вошла быстрыми шагами и тотчас же увидела Рексфорда; она постояла секунду, глядя на него, потом стрелой бросилась к нему с широко раскрытыми глазами и полуоткрытым ртом. Она влезла на него, цепляясь за его одежду, и впилась в него глазами:
– Вы возвратились. О, это божественно! Джи, не правда ли, как хорошо? О Тони, разве вы не рады меня видеть? Нет, нет, я знаю, что вы должны быть рады. Тони, я люблю вас!
Безжизненное лицо Тони дрогнуло; он улыбнулся.
– Поцелуйте меня поскорее – крепко! – командовала Дора.
Она потерлась своей щекой о его щеку.
– Какой же вы стали колючий! Это потому, что вы были за границей. Это вы там так обросли… Тони, я катаюсь верхом, ведь правда, Джи? И я могу говорить по-французски. О, я люблю вас, милый, дорогой!
Джи оставила их вдвоем; ей было обидно за Рекса. Выходя, она услыхала смех Тони, похожий на дикий рев. Никто не мог вызвать его улыбки, а Дора сумела заставить его хохотать; в скором времени они вышли и направились в парк.
Рекс пришел к Джи.
– Странный народ эти отцы, – глубокомысленно сказал он. – Я совсем не помню своего, но мне он кажется совсем не таким, каким должен быть отец. Как вы думаете, Джи? Конечно, Дора знала его раньше, это совсем другое дело.
Он постоял с минуту, наблюдая две удалявшиеся фигуры – отца и Доры.
– Как странно, что теперь всегда у нас в доме будет отец, – добавил он, говоря про отца как про какое-то колесо у телеги или другую какую-нибудь вещь, а затем он внезапно обнял Джи и страстно прижался к ней, как бы прося у нее защиты в своем несчастье. – Мы не любим сюрпризов, – прошептал он. – Вы всегда говорили, что они – сплошное недоразумение.
Глава 7
Когда Тони очутился в своей собственной комнате, прошлое обступило его со всех сторон. Сам того не замечая, он поддался коварным чарам «дома», под кровлей которого жили его предки и который ему самому достался по наследству. Он вновь испытывал чувство «родного очага», чувство столь сильное, что из-за него человек готов жертвовать счастьем и богатством, готов лететь из отдаленных стран, лишь бы не потерять права на него. Тони раньше не сознавал, что ему недостает дома, теперь он это понял.
Он высунулся из окна, жадно впивая в себя запах земли, и прислушивался, как шелестел плющ при слабом ночном ветерке; им овладело то неизъяснимое чувство, которое испытывает человек после сильного потрясения или при полной перемене места. Он теперь ясно сознавал, какая громадная разница существовала между жилищем, которое он называл домом в Сайвунге, и его настоящим домом. Он еще видел перед собой остроконечную траву, подобную стрелам, блестевшую при лунном сиянии, ему еще слышались глухие, таинственные, дикие звуки джунглей, а здесь – какой контраст! Розы распускались, освещенные звездами, и с полей доносился звон колоколов.
Но даже в этом покое он не находил полного удовлетворения; он не испытывал еще непосредственной близости, окончательного слияния с окружающей его новой обстановкой и чувствовал себя в положении человека, который, расставаясь с чем-нибудь и сознавая, что расставание не дает ему ничего, кроме облегчения, все же сожалеет о том, что он покидает. Он чувствовал себя теперь еще более одиноким, чем когда-либо. Он прошелся по комнате; на стене висел портрет Франчески, а под ним фотография Рекса.
Он посмотрел на лицо Франчески.
Нельзя было сказать, что он забыл ее, но за последний год он вспоминал ее нечасто. Целых восемь лет с тех пор, как ее не стало.
«Какая она была хорошенькая, – подумал он, – такая же красивая, как на портрете».
К нему опять вернулось сознание обрушившегося на него несчастья.
К чему вспоминать?!
За последнее время он выработал в себе особую сноровку: когда он не хотел о чем-нибудь думать, он как-то захлопывал в своем мозгу особую дверку и не пропускал в нее назойливых мыслей. Так он поступил и сейчас.
Это было необходимо, иначе сознание своего одиночества подступало к нему со всех сторон, и это было ужасно. Иногда, впрочем, и эта уловка не помогала, и мрачные призраки протягивали к нему из темноты свои руки.
Он стал смотреть в парк, над которым раскинулось темное небо, усыпанное звездами, как драгоценными камнями.
В течение своего пути он ставил перед собой цель вновь заняться своими фермами, вести хозяйство и жить только для этого. Теперь ему было приятно сознание, что он может все это осуществить.
Внезапно ему вспомнился Паскаль. Ему показалось странным, что его чувство к Паскалю не изменилось. Пан совсем не подходил к его теперешнему настроению, вот Чарльз – другое дело; его бы он повидал с удовольствием.
Гревиль сказал Джи с лукавой улыбкой:
– Его пример отнимает всякое очарование, которым окружают «разбитые сердца».
– Он атрофирован, – быстро ответила Джи. – Это трагедия, и я не нахожу в этом ничего забавного.
Ее страшно тревожила мысль о том, что будет дальше; она мучилась за Рекса и за Дору, которую она тоже успела искренне полюбить. Она знала, что ей придется очень скоро поднять вопрос о своем отъезде, и не могла примириться с тем, что ее любимец Рекс будет находиться в зависимости от такого отца.
Всю ночь она пролежала без сна, а утром, лишь только она начала засыпать, – так, по крайней мере, показалось бедной Джи, – пришел Рекс.
Он приходил к ней каждое утро, когда ей подавали чай, и сегодня, по своему обыкновению, явился босиком в своей пижаме.
– Мне нравится, как у вас пахнет, – сказал он, вступая в разговор, – в вашей комнате пахнет, как и от вас самой, сандаловым деревом и цветами.
Он соскользнул со своего стула, немного прихрамывая, подошел к ее туалетному столу и попрыскал на себя из пульверизатора жасминовыми духами.
– Я люблю смотреть на вас, когда вы в постели, – заметил он. – Вот Эмилия – совсем другое дело, она в постели прямо страшная.
– В самом деле? – рассеянно сказала Джи.
– Да, в самом деле; у нее в волосах бумажки, а вы такая прелесть!
– Ты льстишь мне.
– А разве вы это не любите? – спросил он, запуская ложку в вазочку с вареньем.
Джи рассмеялась; он был такой забавный, и все в нем было так мило и естественно.
Он посмотрел на нее, облизывая ложку.
– Ну, вот это хорошо; я страшно люблю, когда вы смеетесь: у вас глаза блестят как черные звездочки.
– Разве ты когда-нибудь видел черные звезды? – спросила Джи, делая вид, что рассматривает письмо.
– Нет, но я могу их себе представить.
– Ты можешь еще что-нибудь представить себе похожим на черные звезды?
– Да, зрачки глаз Доры. Дора хорошенькая, на нее тоже приятно смотреть.
– Мой друг, ты рано начинаешь!
– Что рано? Можно съесть еще сухарик?
– Да, но ты испортишь себе аппетит к завтраку.
– К нашему завтраку не дают сухариков и такого варенья, так что это ничего.
Съев сухарик, он спустился немного со стула и припал головой к плечу Джи. Эта детская ласка обдала ее волной нежности.
– Почему вы выбрали эту лиловую шелковую кофту? – спросил он, теребя оборку ее жакетки. – И отчего в ваших волосах бант такого же цвета?
Джи рассмеялась:
– Милый мой, я стара и все-таки, как и в молодости, хочу казаться красивой. Даже больше, чем в молодости. И оно так и должно быть. Ты знаешь, наше тело – в некотором роде храм, и мы должны заботиться о его красоте. Что касается моего, я забочусь, чтобы от него пахло духами, которые ты любишь, и украшаю его лиловыми лентами.
– Храм… – задумчиво сказал Рекс, рассматривая свои ноги. – Джи, а какие у меня украшения?
– Тебе, кажется, очень нравится твое пальто и темно-синий галстук, который мы купили в Париже.
Раздался звонок.
Рекс выпрямился и обнял Джи за шею.
– Мне пора идти, дорогая.
Они поцеловались, и он прижался щекой к ее серебристым волосам, около самого лилового банта.
– Я люблю вас.
– И я тебя тоже.
Он выпустил ее и соскользнул на пол.
– Ну, ладно. Теперь, вероятно, будут чистить и мыть мой храм.
Джи смеялась до слез.
– Да, надо надеяться. А потом укрась его в мою честь белым фланелевым костюмом и синим парижским галстуком.
– Прекрасно, дорогая.
Он вышел, прихрамывая, и стал звать Эмилию. Вошла Суит, чтобы одеть Джи; вид у нее был еще мрачнее, чем обыкновенно.
– Теперь будут печальные перемены, – сказала она, как бы смакуя свои слова.
Она искренне жалела свою хозяйку, но у нее была такая натура, что горе для нее было источником самого большого удовольствия; есть такие люди, которые любят слушать только погребальные гимны и для которых приятнее пойти на похороны, чем на бал.
Взглянув на Джи, она заметила, что в этот день ей можно было дать те года, которые она действительно имела; это редко с ней случалось. Джи потребовала помаду (карандаш и помада были единственными «помощниками» ее в деле сохранения молодости) и стала подводить себе губы, что также было дурным предзнаменованием, так как обычно эти «помощники» пускались в дело только вечером.
– Да, мадам, можем ли мы предвидеть, что готовит нам будущее? – сказала Суит.
– А что такое? – сердито отозвалась Джи.
– Лорд возвратился совсем не таким, как уехал, он стал очень странным.
– Смерть его жены была для него страшным ударом.
– Да, немногие остаются верны памяти на такой долгий срок. Это было бы большим облегчением знать, что нас будут так долго помнить.
Она начала причесывать Джи и с каждым взмахом щетки вставляла какое-нибудь замечание по поводу их жизни в Гарстпойнте.
– Все планы изменятся… какая странная жизнь… совсем точно проснешься после сна… Семь лет… Лорд потолстел… Я спрашиваю себя, что же теперь будет… Опять скитальцы…
"Миндаль цветет" отзывы
Отзывы читателей о книге "Миндаль цветет". Читайте комментарии и мнения людей о произведении.
Понравилась книга? Поделитесь впечатлениями - оставьте Ваш отзыв и расскажите о книге "Миндаль цветет" друзьям в соцсетях.