Линдсей никак не могла понять, отчего виконт так неотступно преследует ее — этот светский лев, которому, по словам камеристки, «стоит лишь захотеть, как любая леди вмиг становится его рабыней, но он их всех быстро бросает». Так отчего же ему вдруг понадобилась именно она?

— Я потревожил тебя, Линдсей? Сердце ее стучало все чаще и чаще.

— Боюсь, это я потревожила вас, милорд. — В ней все сильнее крепло странное ощущение, будто он полностью поработил ее. — Ведь вы пришли сюда искать одиночества.

— Я пришел сюда, мое милое невинное создание, в надежде провести наедине с тобой хоть пару минут. И узнав, что ты уже удалилась к себе, очень огорчился.

— А как… — Линдсей охватила дрожь. — Слуги уже легли, милорд. Как вы попали в дом?

Эдвард пожал плечами, и девушка различила в темноте, что он улыбается.

— У меня есть свой ключ. Тетя хочет, чтобы я приходил и уходил, когда вздумаю. И сдается мне, я буду пользоваться этим правом очень часто — по крайней мере до тех пор, пока мы не поженимся, и, чтобы найти тебя, мне достаточно будет просто отворить дверь собственного дома.

Удары пульса в висках девушки казались ей барабанной дробью.

— Милорд, — она едва могла шептать — не то что говорить, — мне кажется, такое поведение не слишком разумно.

— Такое поведение? — ухмыльнулся виконт. — А какое, собственно?

Теперь он стоял почти вплотную к девушке, широко расставив ноги и уперев руки в бока. Шейного платка на нем не было, ворот рубашки распахнут. Линдсей неожиданно подумала, что другие мужчины должны не только бояться его, но и завидовать — ведь ему не требовалось никаких ухищрений, чтобы показать себя в наилучшем свете. Он и так обладал великолепной фигурой.

Коснувшись кончиками пальцев ее щеки, Эдвард ласково улыбнулся.

— Ну, милая, иди же сюда. Не бойся. Скажи-ка, что ты имела в виду? То, что происходит между нами?

— Не знаю. — Единственное, что она знала в тот миг, — это что одновременно и боится виконта, и жаждет вновь ощутить его прикосновение. — Вы, должно быть, устали, милорд.

— Устал? А что, интересная мысль. — Он запрокинул голову, и лунное сияние осветило сильную шею. — Нет, пожалуй, не устал. Скорее — сгораю от нетерпения быть с тобой, как-то заведено меж мужчиной и женщиной. Какая уж там усталость. И кстати, для тебя я — Эдвард. Ну-ка повтори.

— Эдвард.

— Громче, — пророкотал виконт. — Не слышу. Бедняжка усиленно подыскивала предлог для спасительного отступления.

— А вдруг слуги услышат.

— О нет, уверяю тебя, Линдсей, никто сюда не придет. Мы совершенно одни и в полной безопасности.

Про себя девушка такого, пожалуй, не сказала бы. Она вовсе не чувствовала себя в безопасности.

Я устала, — слабо пролепетала она. — Эдвард.

— Уже лучше, — отрывисто похвалил он. — Мне нравится слышать, как твои прелестные губки произносят мое имя. Танцуй а я для тебя поиграю.

Она так растерялась, что не могла придумать ответ. Лорд Хаксли и так уже видел бог знает что, пока она тут неуклюже выделывала па, не подозревая о присутствии постороннего. Но выставлять себя на посмешище специально, зная, что он смотрит, — нет уж, увольте!

Шагнув к пианино, Хаксли уселся за инструмент, развернувшись, чтобы лучше видеть девушку.

— Как ты относишься к Моцарту?

— Ну, — нерешительно начала Линдсей. Честно говоря, что тут дурного — иметь собственное мнение и открыто выражать его? Но ведь графиня специально предупреждала ее, что молодая девушка не должна слишком много знать и что, если хочешь понравиться джентльмену, лучше всего притворяться, что ровным счетом ничего не смыслишь и ни в чем не разбираешься. — Не знаю…

И тут ее осенило.

— То есть, конечно, знаю, — спохватившись, с жаром вскричала она. — Мне ужасно нравится музыка Моцарта. Особенно концерты для фортепьяно. У нас… у нас в доме редко музицируют, а вот у Сары — постоянно. Преподобный Уинслоу играет не очень хорошо, зато с энтузиазмом. И Сара чудесно играет. Но вот мистер Эдмондс, соседний викарий, который иногда заходит туда в гости, — вот чья игра меня просто пленяет.

— Пленяет?

Как странно порой звучит мужской голос!

— Ну да. Мистер Эдмондс просто чудо. Мне больше всего нравится, когда он играет отрывки из Двадцать первого концерта Моцарта. Там такая восхитительная музыка — то веселая, а то туманная, очень мечтательная. Чудесно.

Ну вот, дело сделано. Разве виконту захочется брать в жены девушку, которая так неприлично себя ведет и высказывает собственное мнение?

Однако Хаксли, казалось, совсем не рассердился — напротив, улыбнулся, изгибая бровь.

— А ты и впрямь постоянно преподносишь сюрпризы, Линдсей. — Он пробежал пальцами по клавишам. — Причем всегда приятные, но лучше уж тебя буду пленять я, а не мистер Эдмондс.

И тишину комнаты нарушила дивная музыка. Сразу стало ясно, что за пианино сидит опытный музыкант. Завораживающие звуки притягивали девушку, точно мотылька — пламя свечи, и, отбросив опасения, она невольно придвинулась ближе. Виконт склонился над клавишами, так что сейчас она не могла разглядеть его лица. Кудри молодого человека слегка покачивались в такт музыке.

Линдсей не могла прийти в себя от изумления. Она-то думала, что джентльмены из высшего общества не тратят времени на музыку. Они фехтуют, упражняются в боксе, стреляют — но только не играют Моцарта, да еще так самозабвенно.

Когда мелодия смолкла, девушка в восторге прижала руки к груди, умирая от желания слушать снова и снова.

— Сыграйте еще, — взмолилась она. — В жизни не слышала ничего подобного!

— Неужели у меня получается лучше, чем у мистера Эдмондса?

— Мне даже плакать захотелось.

Эдвард поднял голову и поглядел на пылкую слушательницу так нежно, что у нее перехватило дыхание.

— Потанцуй для меня, — ласково попросил он. — Сейчас, в лунном свете. Чтобы я запомнил тебя такой и память об этом утешала меня сегодня ночью и все томительное время до нашей свадьбы.

О чем это он? Линдсей почти ничего не понимала, но, повинуясь виконту, медленно вышла на середину комнаты.

— Я чувствую себя ужасно глупо. Я танцую, как жердь. Месье Гонди так и сказал.

— Ну, слава Богу, на сей раз ты хотя бы не ссылаешься на своих вечных «всех», которые «так говорят».

— Прости?

— Да так, пустяки. Я сыграю один деревенский мотив, совсем простенький, так что тебе будет легко попадать в такт.

Линдсей узнала мелодию — как-то ее исполнял мистер Эдмондс, — но названия она не знала. Сперва девушка так смущалась, что двигалась с трудом, но потом серебристые звуки успокоили ее, и, отдавшись на волю музыки, она начала кружиться, подняв руки над головой, как учил месье Гонди. Тело ее покачивалось в такт мелодии, воздушная ткань пеньюара невесомой паутинкой вздымалась и опадала вокруг. Музыка оборвалась.

Девушка замерла, все еще держа руки над головой, дыхание ее вырывалось из груди судорожными вздохами. Хаксли ушел. Вот так — просто взял и ушел. Холодный сквозняк привел ее в чувство. Девушка невольно опустила взгляд — и ахнула. Так вот почему он ушел — чтобы пощадить ее скромность. Ведь, несомненно, прозрачный ночной наряд не столько скрывал фигуру, сколько выставлял напоказ. Он все видел! Она танцевала перед ним, точно падшая женщина, демонстрирующая свои прелести.

— Не останавливайся.

Второй раз за вечер Линдсей испуганно подпрыгнула и тут же ощутила, как кончики пальцев виконта скользят по ее спине, между лопатками вниз, к талии.

— Танцуй, радость моя. — Сильные руки повернули девушку так, что она почти уткнулась лицом в полуобнаженную грудь Эдварда. — Какая ты тоненькая. Такая обольстительная, но совсем крохотная. Теперь, куда бы я ни пошел, ты так и будешь стоять у меня перед глазами — такой, как сейчас. Как очаровательно ты кружилась. Ты очаровала меня, мое прелестное видение.

Жар его тела обжигал Линдсей.

— Я не хотела никого очаровывать, честное слово. Сильная мужская рука у нее на талии была такой горячей, словно касалась голой кожи.

— Ты просто чудо. Сдается мне, этот зануда месье Гонди не учил тебя вальсу.

Линдсей задохнулась.

— Ну конечно. И графини специально предупреждала, что вальс считается неприличным танцем. Особенно для леди и джентльменов из высшего света.

Хаксли рассмеялся, запрокинув голову.

— Антония-то? Бьюсь об заклад, она при случае сама не прочь выставить ножку в вальсе, если блажь в голову придет. Да ведь… — Он тряхнул головой и чуть подвинул руку на талии девушки вверх, так широко расставив пальцы, что едва не касался кончиком большого пальца ее груди. — Хватит об Антонии. Уверяю тебя, вальс нередко танцуют на балах. Словом, успокойся.

Девушка не могла сдержать любопытства:

— Но почему, милорд? А тетя Баллард говорила, есть еще худшие танцы. Насколько я понимаю, любая дебютантка скорее умрет, чем согласится их танцевать.

— Абсолютно верно. И когда-нибудь ты сама все поймешь, если захочешь… когда станешь моей женой. Вот тебе, кстати, и ответ на твой вопрос. Балы — все равно что ярмарка невест. А ты не ищешь мужа. Ты уже нашла.

Линдсей с трудом сглотнула и, набравшись мужества, чуть откинулась на поддерживающую ее сильную руку, чтобы заглянуть в лицо Эдварду.

— Об этом-то я как раз и хотела с тобой поговорить, Эдвард.

Но говорить было трудно. В жизни она не то что не видела — даже не могла представить себе такого красавца.

— Я решил научить тебя вальсу. Дай-ка руку. — Эдвард так и не оставил своей возмутительной привычки делать вид, будто не слышит, что она к нему обращается. Вдобавок он придвинулся ближе, так что девушке пришлось еще сильнее откидываться назад, чтобы смотреть ему в лицо.

— Вот так, — похвалил он, беря ее за руку. Линдсей и не думала сопротивляться. — А вторую положи мне на плечо.

Еле дыша, Линдсей коснулась кончиками пальцев рукава Эдварда чуть повыше локтя. Класть руку на плечо партнеру было бы довольно затруднительно, ведь девушка едва дотягивалась туда макушкой.