Рене Карлино - Милая

– Нет. А ты не хочешь рассказать мне, кто такой Джейсон?

– Старый друг. Он приходил ко мне поужинать вместе с невестой.

Он фыркнул. Я знала, что до сих пор его это мучило, но все разъяснилось так просто, и мы наконец соединились. Я не решалась затрагивать тему «Live Wire», поскольку он, видимо, почувствовал себя лучше, жар прошел, и он больше не дрожал.

– Ты собираешься подписать контракт и дать ей возможность спеть?

Он без колебаний ответил:

– Нет, – и страстно поцеловал меня, усаживая к себе на колени. Его губы были настойчивы, а ладони сжимали мое лицо, как тиски. На земле все аплодировали этому театральному зрелищу, когда мы пролетали мимо.

Уилл избегал этой темы, и мне пришлось отступить. На следующий день мы должны были встретиться с официальными лицами из «Live Wire», но в тот вечер Ради устроил ужин, арендовав ресторан для группы «Second Chance Charlie», музыкантов Уилла, менеджеров и всех друзей или родственников, которые пожелали туда прийти. Для двух групп, пути которых расходились, это было своего рода точкой в конце предложения. Если бы Уилл не появился, это стало бы настоящей пощечиной, независимо от того, какое решение он собирался принять на следующий день. Кроме того, думаю, все, включая меня, хотели воспользоваться этой возможностью и убедить его подписать контракт.

Я обошла наши роскошные апартаменты, в которых вдобавок ко всему были кабинетный рояль и выложенный камнем камин. Мраморные полы покрывали персидские ковры с витиеватым рисунком, а ванная была совершенно белой, и в ней пахло ландышами.

– Вот это да, Уилл, не могу поверить, что фирма «Live Wire» оплатила такой номер.

– Не оплатила. Просто я подумал, что ты, возможно, приедешь ко мне.

– Ты сам заплатил за это?

Он медленно кивнул, словно слегка сомневался, стоит ли упоминать о таком любопытном факте.

– Спасибо тебе. Это удивительно и так мило с твоей стороны, – сказала я. – Думаю, нам нужно пойти на ужин с твоей группой.

– Отлично, но сначала…

В это время мы оба, не сознавая того, раздевали друг друга. Я толкнула его на кровать и легла на него сверху. Он затаил дыхание и улыбнулся, тогда я наклонилась и нежно поцеловала его, оттянув его нижнюю губу, а затем уселась на него и стала двигаться. Я не спешила, наслаждаясь ощущением того, что он чувствует меня. Он отвечал на мои движения. Одной рукой он сжал мое бедро, а указательным пальцем другой руки водил меж моих грудей, медленно передвигая большой палец ниже, к комку нервов, где соединялись наши тела. Он точно знал, что делать своими проворными руками гитариста, а я про себя отметила, что нужно поблагодарить того, кто его всему этому научил. Я двигалась резкими толчками, извиваясь от напряжения. Другой рукой он крепко сжимал мое бедро. Выгнув спину и опустив голову, я забылась, ощущая Уилла в себе, и в этот момент мы оба вскрикнули. Он сел, все еще не отпуская меня, и всем телом прижался ко мне, заключив в объятия.

– Я люблю тебя, Миа.

– Я знаю.

Я не находила слов, потому что любовь извлекла из глубин моей души новое ощущение, которого я никогда не испытывала, находясь в связи с мужчиной… страх. Досадная, непреодолимая печаль, которая омрачает счастье, порожденное настоящей любовью. Только сумасшедший может подумать, что любовь принесет ему свободу. Любовь равносильна болезненному и беспрестанному страху потерять другого человека. Это маниакальный страх несчастного случая, страх того, что на землю из космоса упадет метеорит и убьет его, не оставив от него ничего, кроме дымящихся ботинок. Это страх безвременной кончины от болезни – внезапно, в день его тридцатилетия, маленькая трещинка в его сердце раскроется до предела и заберет его во сне, когда он обнимает тебя. Единственный способ узнать, что вы в самом деле влюблены, – спросить себя, что тяжелее, видеть, как он умирает, или знать, что он видит, как умираю я? Кому мы сострадаем больше – тому, кто наблюдает, или тому, кто умирает? Тогда вы поймете, что на самом деле означает убийство из милосердия: это когда вы испытываете любовь, доходящую до степени мучительной тревоги. Любовь – это не розы и не морские волны, это страшная боль, и она может вынудить человека бежать от нее, как от проказы. Любить – значит быть храбрым, а Уилл был самым храбрым человеком из всех, кого я знала.

Войдя в ресторан, мы увидели, что нас подкарауливает Ради. Он был в черном костюме их мохера, из кармана торчали очки-авиаторы «Ray-Ban». Он был симпатичным, пусть и толстым. Казалось, он съел на завтрак Райана Сикреста[35]. Он вразвалочку подошел к Уиллу, держа в руках черную гитару марки «Gibson».

– Что ты, мать твою, творишь с моей гитарой?

– Заткнись, Уилл. Порадуй спонсоров.

– Вот как, ребята? Вы изменили свое решение?

– Ничего мы не меняли. Это просто красивый жест. Они пошли на уступки, значит, и мы должны. Оглянись вокруг, прежде чем оказаться в заднице и кануть в полную неизвестность.

– Прелестно, – сказала я, ни к кому особо не обращаясь.

– Привет, куколка. – Ради наконец признал меня, а затем снова перевел глаза на Уилла. – Одну песню, задень их за живое, и они отстанут от тебя. – Уилл нехотя выхватил гитару из рук Ради и ушел. Я осталась стоять, не зная, куда себя деть, пока не заметила Фрэнка за столиком неподалеку. Он подозвал меня жестом, а потом встал и отодвинул для меня стул.

– Ты можешь на него повлиять? – спросил он, не выпуская сигары изо рта. От него разило одеколоном «Polo», к которому я испытывала отвращение. Я сморщила нос, пытаясь спастись от этого запаха.

– Не знаю. У него свои цели. Может быть, он думает, что получит другой контракт.

– Может быть, но, как только пойдет слух, что с ним трудно работать, фирмы звукозаписи пошлют его к черту. О каком генеральном плане он твердит?

– Никогда не слышала. – Я пыталась вспомнить, упоминал ли Уилл о каком-то генеральном плане, но не смогла. Когда Уилл настраивал гитару на крохотной сцене, я оглядела тускло освещенный зал. Стены были окрашены в кроваво-красный цвет, отчего я без конца стала повторять про себя «КРАСНАЯ КОМНАТА», как ребенок из фильма «Сияние». Потом я представила, как Уилл всех, кроме меня, обезглавливает своей гитарой, как мачете. Заметив Соню, пожирающую его глазами, я понадеялась, что он раньше других доберется до нее.

Почувствовав чью-то руку на своем плече, я обернулась и увидела Нейта.

– Привет, как дела? – спросила я, вставая из-за стола.

Обняв меня, он прошептал:

– Было бы намного лучше, если бы он подписал контракт.

Я откинула голову назад.

– А тебе-то что?

– Они наняли меня и отправили в турне вместе с ним. Мне это оплатят. Я надеюсь, ты не заинтересована в том, чтобы он свалял дурака, – ехидно пробормотал он.

– Могу заверить тебя, ко мне это не имеет никакого отношения. Рада была тебя увидеть, – с тем же ехидством сказала я, прежде чем сесть за стол. Я наконец поняла, почему Уилл был раздражен. Кровопийцы полезли из всех щелей и давили на него, заставляя делать то одно, то другое, и это пугало.

Подойдя к микрофону, Уилл прокашлялся. Он заговорил тихим и приятным голосом.

– Привет всем. – Публика захлопала и повеселела, кое-кто в ответ поприветствовал его. Атмосфера была очень свободной, если не считать, что за одним из столиков в зале сидели руководители «Live Wire», на что все старались закрывать глаза. Я питала слабую надежду на то, что Уилл начнет с исполнения песни «Schoolboy Blues» группы «Rolling Stones», написанной, когда они послали к черту их компанию, но он решил по-другому. – Это песня, над которой я работаю, и работа еще продолжается, поэтому имейте терпение. Она называется «Заблудившийся в тебе».

Он исполнил слащавый и предсказуемый вариант песни, зная, что именно хотят услышать от него люди в костюмах. Он не смог бы искалечить ее, даже если бы захотел, но страсти в его исполнении было мало, что было очевидно только для тех, кто по-настоящему знал его, потому что почти вся толпа буйно зааплодировала. Не обращая внимания на аплодисменты, он сразу же перешел к другой песне, хлопнув по грифу гитары. На этот раз он пел страстно, его движения были беспорядочны, и он резко дергал струны. Это придавало песне меланхоличный настрой с оттенками блюза. Хотела бы я, чтобы меня превозносили за подобную игру на гитаре. Когда он стал напевать себе под нос, я поняла, что мелодия мне смутно знакома, но никак не могла узнать ее. Бормотание продолжалось несколько минут, и, хотя оно было идеально благозвучным, я увидела в зале несколько изумленных лиц. Мне казалось, что это, возможно, неизвестный вариант гимна «О, благодать», до тех пор, пока Уилл не произнес первых слов.

Это была песня «A Satisfied Mind»[37], он объяснялся, может быть, со мной, может быть, с людьми в костюмах или с самим собой, потому что ни разу не открыл глаз. Он выкладывался до конца, и я боялась, что он может сбиться, но он ни разу не ошибся, точно следуя мелодии, оставаясь абсолютно естественным, словно вообще не умел петь плохо. Слова песни заставили меня задуматься. Я испугалась того, что Уилл настроился подписать контракт, и того, что это было неподходящим решением. В этот момент я готова была отказаться от своего мнения, я не стала бы, как все остальные, вмешиваться в процесс принятия решения. Я не стала бы давить на Уилла, я слишком любила его, и, если он хочет удовольствоваться тем, что получит свою собственную страницу в интернет-магазине iTunes, то флаг ему в руки. Если он смог понять, что чувство собственного достоинства дороже денег, за это я буду любить его больше. По крайне мере, так я говорила самой себе.