В тот день, когда мы сидели за маленьким столиком в глубине кафе, мы вместе с мамой, Шейл и Мартой вспоминали моего отца. Мы рассказывали разные истории, смеялись, плакали, снова и снова обнимались, время от времени запуская шумную кофемашину и обслуживая немногочисленных посетителей. Я дала маме ключ от квартиры и предупредила об Уилле. Я ожидала услышать лекцию на тему того, что глупо приглашать к себе в дом музыкантов, но этого не случилось. Она просто взяла ключ и сказала, что мы скоро увидимся.

В тот вечер, взбираясь по ступенькам к своей квартире, я ожидала увидеть ее свернувшейся калачиком на кушетке и читающей книгу. Вместо этого, когда я добралась до лестничной клетки, я услышала приятный тембр гитары Уилла и другой, незнакомый мне звук. Войдя, я увидела маму, играющую на электропианино, она исполняла «I Feel the Earth Move»[9] и кошмарно пела, перевирая мелодию. Уилл ободряюще кивал головой, аккомпанируя ей на какой-то забавной электрогитаре марки «Telecaster». На крышке «Wurly» я заметила знаменитую бутылку «Patrόn». Посмотрев на меня, он застенчиво улыбнулся, я закатила глаза.

– Итак, милые дамы, на сегодня достаточно, – сказал он, убирая гитару в футляр. – Лиз, рад был знакомству с вами. Я понял, от кого ваша дочь унаследовала такую красоту. – Он поцеловал маме руку. Вид у нее был такой довольный, что я закатила глаза.

– Спасибо, Уилл. Было так приятно познакомиться с вами.

– Сегодня в девять у меня концерт. – Помолчав, он направился к двери, потом обернулся и прошептал: – Спокойной ночи, Миа.

Мне показалось странным, что Уилл сказал «у меня концерт», а не «у нас». Кроме того, я не могла избавиться от ощущения, что он как будто страдал, находясь рядом со мной или, может быть, просто был раздражен.

– Миа, он такой интересный, – сказала мама, вскинув брови.

Я бросила на нее сердитый взгляд, словно ее замечание было абсолютным богохульством.

– Он – музыкант!

Последовало долгое молчание.

– Ну, так и ты тоже, дорогая.

Я никогда серьезно не разговаривала с мамой о мужчинах. Она никогда не читала мне нотаций по поводу того, с кем я встречаюсь или живу. Я выработала для себя строгий свод правил.

Глядя в ее захмелевшее лицо, я распознала в нем нечто настоящее, нечто человеческое. Я поняла, как она уязвима.


На следующий день девушки подменили меня в кафе, поэтому мы с мамой смогли посмотреть город. Мы провели несколько часов в галерее Гуггенхайма, а потом прогулялись по Центральному парку. Я отвела ее на Черепаший пруд, куда обычно водил меня отец. Стоял ясный и теплый день, солнце висело низко над горизонтом, просвечивая сквозь ветви деревьев и отбрасывая длинные тени на спокойную воду. Найдя скамейку, мы молча сидели, убаюканные тихим плеском воды. Меня стало клонить ко сну, и я положила голову ей на плечо. Сделав глубокий вдох, я всем своим существом прониклась ароматом «Chanel № 5», смешанным с ароматом розовой воды, когда мы смотрели, как танцуют и играют разноперые птицы.

За долгие годы Черепаший пруд пережил всего одну реконструкцию – в девяносто седьмом была переделана большая лужайка, ей придали новый, опрятный облик, однако атмосфера осталась прежней. Как и тогда, сейчас это был тихий уголок, отделенный от остальной части парка, куда не долетали ни шум аттракционов, ни музыка.

В детстве, в жаркие летние дни, отец иногда казался мне взволнованным или замкнутым. Его потребность сбежать от городской суеты с ее жалкими воплями и пошлыми звуками была осязаемой. Он всегда был веселым, но, когда бремя управляющего кафе «У Келли» становилось невыносимым, мы шли именно на Черепаший пруд. Мы сидели у берега на траве, и он говорил: «Ты слышишь? Ты слышишь музыку?»

Я хихикала, покачивая головой. – Здесь не слышно никакой музыки, отец.

– Значит, ты не слушаешь.

Сидя здесь, на железной скамейке, уткнувшись носом в мамино плечо, я пристально смотрела на свои мускулистые руки с разбухшими венами, длинные, костлявые пальцы и испытывала отвращение. Я сжала кулаки. Мне всегда было противно смотреть на свои руки, лишенные всякой женственности, на кожу, туго натянутую поверх синих вен, на широкое ногтевое ложе, толстые и тяжелые костяшки пальцев. У меня мужские руки, однако они – моя самая ценная собственность. Я снова мысленно вернулась к своему отцу на берегу пруда.

«Я слушаю, отец. Я не слышу никакой музыки».

«Успокойся, любимая», – в своих воспоминаниях я почти слышала его голос с едва узнаваемым ирландским акцентом, он вырывался с громким хрипом, от которого меня всегда бросало в дрожь. Воспоминания о нем причинили мне боль, но его присутствие по-прежнему ощущалось в тишине. У меня по щекам потекли слезы. Я вытянула руки, и мои пальцы начали бегать по воображаемой клавиатуре. Наконец-то я сыграла ту музыку, которую просил меня в детстве услышать отец, это была песнь о покое и неге, и мои уродливые послушные руки смогли безошибочно сыграть ее.

Заметив мои движения, мать улыбнулась, словно признавая во мне отцовский дух. Взяв мои ладони в свои, она тихо сказала:

– Миа, девочка моя, ты знаешь, что я любила твоего отца. Я до сих пор люблю его, он был искренним и добрым, и так страстно любил жизнь, как никто другой из тех, кого я знаю. Мне нравились его спонтанность, свободный дух, и мне нравилось, как он обожал тебя. Знаешь, все, чего ему хотелось, – чтобы ты по-настоящему стала самой собой. Ему не хотелось бы видеть тебя в депрессии.

В этот момент мне захотелось расспросить ее об их отношениях и о том, почему они не сложились. Я знала, что она уважала отца, но ее слова удивили меня. Я размышляла о том, почему они даже не дали друг другу шанса после того, как стало известно, что она беременна, но я не хотела портить ее приезд, выуживая из нее болезненные воспоминания об их связи, когда прекрасный дух моего отца все еще витал вокруг нас.

– Я не в депрессии. Я просто пытаюсь многое осмыслить.

Поздним вечером, когда я лежала в кровати, мама, прежде чем войти в мою комнату, застыла в дверном проеме. Ее взгляд был отсутствующим. Рассматривая комнату, она была словно в трансе, всецело сосредоточившись на своих воспоминаниях, запахах, образах, напоминавших ей о другой жизни много лет тому назад. Я кашлянула, заставив ее взглянуть на меня.

– Только что позвонил Роберт и отменил наше свидание в выходные. – Я вздохнула. Мне хотелось познакомить с ним маму, я думала, что он произведет на нее впечатление.

– Прости, милая. Мне кажется, он – занятой человек.

– Да. Полагаю, это даже неплохо.

– Все зависит от того, кому приходится ждать. – Она тепло улыбнулась, а потом наклонилась и поцеловала меня в лоб.

– Спокойной ночи, моя маленькая.

В следующие несколько дней мама продолжила делиться со мной своей скрытой мудростью, но она ничего не услышала в ответ, когда наконец прочитала мне лекцию, которую я ждала. Хотя я была готова, я была страшно шокирована тем, от каких взаимоотношений она предостерегала меня.

– Принять того, у кого груз за плечами, – нелегкое дело, Миа. Вот спроси своего отчима. Пасынок и бывшая жена – далеко не идеальная ситуация, будь он вице-президент банка или нет.

– Наша семья справилась, – сказала я, все еще потрясенная ее прямотой.

– Да, мы счастливчики, нам повезло встретить редких мужчин, любивших нас, несмотря ни на что.

– У нас с Робертом было только одно свидание, мам. Я не думаю, что ты должна беспокоиться.

– Я удивляюсь тому, что ты не видишь, как все остальные беспокоятся о тебе, – сказала она, обхватив мое лицо ладонями. В уголках ее глаз блеснули слезы, а потом она улыбнулась: – Господи, как ты похожа на него.

Когда пришло время уезжать, после долгих объятий она сказала:

– Я знаю, ты все обдумаешь. Запомни, что ты – самостоятельная личность, ты – красивая и талантливая. Я горжусь тобой. – Она крепко сжала меня в объятиях. – Научись просить помощи, когда в ней нуждаешься… научись видеть ее, когда в ней нуждаешься.

Я тупо смотрела на нее в упор, пытаясь догадаться, к чему она клонит, не в силах распутать новый клубок проблем.

– Ты не думала о психотерапевте, Миа, который помог бы тебе справиться с этим?

Так вот в чем дело.

Пожав плечами, я глубоко вздохнула.

– У меня есть Марта, она – все равно что психотерапевт.

Постояв немного в нерешительности, она тихо сказала:

– Ты права. Марта умеет очень хорошо слушать и может дать дельный совет. Иногда требуется время для того, чтобы понять, что она имеет в виду, но обычно она попадает в точку.

Я ломала голову, откуда мама об этом знает. Марта любила шутки ни о чем, такие же загадочные, как слова моей матери. Можно было подумать, что они поклоняются одному и тому же гуру, помогающему решать их проблемы.

Как только она ушла, я отправилась в кафе. Размышляя над ее словами, отчищала и полировала дерево.

Когда вечером я вернулась домой, Уилл сидел на кушетке с двумя шлюхами. Я сразу поняла – близнецы. «Как банально», – подумала я.

– Hola, – сказала я жизнерадостно, глядя на Уилла.

Одна из девушек вскочила и выбросила вверх руку.

– Привет, я – Софи.

Растянув рот в улыбке, я слегка помахала рукой и сказала:

– No habla ínglès[10]. Идя по коридору, я на чистом английском позвала Джексона: – Ко мне, Джексон! – Закрыв дверь своей спальни, села и стала ласкать собаку. Услышав, что Уилл и девушки ушли, я пошла на кухню и увидела там записку:

УВАЖАЕМАЯ ХОЗЯЙКА!

НЕ СЛИШКОМ ЛИ Я БУДУ НАЙЗОЙЛИВ, ЕСЛИ ПОПРОШУ ВАС БЫТЬ ПОВЕЖЛИВЕЕ С МОИМИ ГОСТЯМИ? Я ВПОЛНЕ УВЕРЕН, ЧТО МОГУ РАССЧИТЫВАТЬ НА ВАШУ ЛЮБЕЗНОСТЬ.

В тот вечер Уилл не вернулся домой.


В следующие несколько недель я почти не встречалась с Уиллом. Я оставила почту на его кровати, и она долго оставалась нетронутой. Если я и видела его, то только тогда, когда он проходил по коридору или шел к метро мимо кафе «У Келли». Я предполагала, что он, вероятно, с кем-то встречается и не хочет приводить девушку домой к своей стервозной соседке. При встрече мы разговаривали вежливо, но резко. Он продолжал оставлять мне записки, обращаясь ко мне «Уважаемая хозяйка», где сообщал, что либо выгулял Джексона, либо взял его с собой на пробежку. В одной записке он упомянул, что Джексон кажется ему вялым, и я поняла – у него опять был приступ.