участвовать в селфи-марафоне отказалась и тихонечко прошмыгнула в кабинет

литературы.

Прошлась вдоль распахнутых настежь окон, коснулась пальцами корешков

старых потертых книг и остановилась напротив портрета Антона Павловича

Чехова. Вспомнился разговор с Арсением Валерьевичем на тему отношений Сони и

Астрова из "Дяди Вани". Я рьяно ругала доктора за то, что тот не разглядел за

ничем примечательной внешностью Сони ее красивую и добрую душу, а был

банально увлечен праздной и бездушной Еленой Андреевной.

- Мила, - терпеливо улыбнулся учитель, - давайте сначала. В чем суть данного

произведения?

- Типа терпение и труд - все перетрут? - кисло произнесла я.

- Да, вы правы, - с одобрением кивнул учитель. - А если более развернуто...

- Если честно, то мне не понятна идея этой пьесы. Окей. Труд - это хорошо, он

облагораживает и прочая-прочая. С этим я согласна. Но почему всегда любят

красавиц? Это так несправедливо!

- Понимаю вас, - как-то загадочно склонил голову учитель. - А кем вы больше

восхищаетесь: пеликаном или лебедем?

- Так нечестно, - сдвинула я брови. - У пеликана нет души, нет чувств, он

руководствуется инстинктами. А вот взять хотя бы Соню - да, она дурнушка, но

ведь она такая добрая, кроткая, трудолюбивая... И все-таки это несправедливо. Я, к

примеру, тоже не красотка. Неужели я так и умру старой девой - в наш-то век

силиконовых губ и грудей, когда на первое место ставится смазливая мордашка и

накачанные ягодицы?

- Уж вам-то, Мила, умереть старой девой не грозит, - весело улыбнулся учитель. -

За вами уже выстроилась очередь из потенциальных женихов.

- Вы о Жданове, что ли? - скривилась я. - Этот вряд ли замуж позовет. Ему

только... Ну... То есть... В общем, я не рассматриваю его, как будущего мужа.

Вернемся все-таки к Чехову. Так вы согласны с тем, что если ты красив, то перед

тобой открываются все двери? Считаете это справедливым?

- А кто говорит о справедливости, Мила? - без тени улыбки произнес Арсений

Валерьевич. На его обычно гладком лбу я заметила задумчивые складочки. - Мир в

целом несправедлив...

Он еще что-то говорил, а я даже сейчас отчетливо помнила, что в тот момент

ощутила практически тоже самое, что и Соня после разговора с Астровым:

"...Душа и сердце его все еще скрыты от меня, но отчего же я чувствую себя такою

счастливою?.. Голос его дрожит, ласкает... вот я чувствую его в воздухе... О, как это

ужасно, что я некрасива! Как ужасно! А я знаю, что я некрасива, знаю, знаю..."

/цитата из "Дяди Вани" А.П. Чехова/

А потом я вспомнила слова Арсения Валерьевича - в ту нашу последнюю встречу:

"Все эти дни, что ты болела... когда я не знал, что с тобой, и боялся самого

страшного... я вдруг осознал, насколько ты стала дорога мне... Я так боялся, что из-

за меня ты... Черт, я с ума сходил от желания увидеть тебя - пусть и последний

раз..."

"...Мы оба совершили ошибку, решив пойти на поводу у чувств. Ни вам ни мне это

не нужно..."

Я закусила губу и с силой сжала кулаки.

Как же мне его не хватало. Я скучала по этим нашим бессмысленным - как мне

тогда казалось - размышлизмам, по его обаятельнейшей улыбке, доброму, все

понимающему взгляду...

- Говорят: в конце концов правда восторжествует, - услышала я позади себя голос,

при звуке которого мое бедное сердце забилось сильнее, - но это неправда. /цитата

принадлежит А.П. Чехову/

Я обернулась, задержав дыхание - прислонившись бедром к парте, в нескольких

шагах от меня стоял Арсений Валерьевич, в легких льняных брюках и белой

футболке. Его глаза лукаво искрились на загорелом лице, в руках он держал букет

ромашек.

- Я слышал, ты не любишь розы, - улыбнулся он, протягивая их мне.

Передавая цветы, он случайно задел пальцами мою руку, и я ощутила, как кровь в

миг прилила к щекам, стало трудно дышать.

- Спасибо, - пролепетала я, не узнавая свой сиплый голос, пряча счастливую

улыбку в цветах. - Каким ветром?

- Решил увидеть собственными глазами, как танцует вальс самая красивая из

известных мне девушек - и по совместительству моя бывшая ученица, - добавил он,

насмешливо вздернув бровь.

- Очень смешно, - криво усмехнулась я.

- Надеюсь, Роман будет ходить? - сдерживая улыбку, спросил Арсений

Валерьевич.

- После того, как я "в красках" (я изобразила в воздухе кавычки) объяснила ему до

чего подло с его стороны было приглашать на танец столь неуклюжую меня, то

вряд ли. Теперь до конца жизни будет передвигаться строго на костылях.

- Сочувствую, - улыбнулся учитель.

- Не стоит! - пренебрежительно махнула я рукой. - Переживет. Это мне

сочувствовать нужно. Кто, думаете, будет ухаживать за этим засранцем и возить его

по больницам...

Неожиданно Арсений Валерьевич перестал улыбаться и шагнул мне навстречу.

Его руки обхватили меня за талию и нежно привлекли к себе. Я почувствовала, как

он коснулся губами моих волос, а затем уперся подбородком в мою макушку и

заговорил - тихо и страстно:

- Прости меня, моя маленькая добрая девочка... Я думал, что поступаю

правильно... Внушил себе, что все это не по-настоящему, что у нас нет ничего

общего и какие-либо отношения между нами невозможны... Я почти поверил в

это, а потом... ты попросила себя поцеловать... Тот поцелуй перевернул все с ног на

голову. Я вдруг понял, что моя жизнь только тогда имеет смысл, когда в ней есть

ты... когда я вижу твою улыбку, слышу твой игривый смех, когда могу коснуться

тебя... А позже я увидел тебя целующейся с Олегом, и мир вокруг рухнул в

одночасье. Я едва не убил друга. А ведь я никогда не прибегал к насилию и в

любых обстоятельствах предпочитал решать дело с помощью слов... Когда же мне

сказали, что ты заболела, я... я думал, что сойду с ума... Я уже чувствовал это

раньше... Это не передать словами... Я рвался к тебе, Мила, был готов на все, лишь

бы увидеть тебя вновь... Мне так много нужно было тебе сказать... А когда увидел,

наговорил черт знает что... Идиот! - скрипнул он зубами. - Родная, простишь ты

меня когда-нибудь? - вновь нежно поцеловал он меня в макушку.

Сердце билось, как ошалелое, а в голове взрывались фейерверком его слова: "Я

вдруг понял, что моя жизнь только тогда имеет смысл, когда в ней есть ты... когда

я вижу твою улыбку, слышу твой игривый смех, когда могу коснуться тебя..."

Неужели он любит меня? А как же Светлана? А Маша с Сашей? Как же свадьба и

прочее? Неужели из-за меня он откажется от всего этого? А если да, то что я смогу

дать ему взамен? Себя, этакую неуравновешенную, неадекватную девицу, которая,

кроме как трепать нервы и закатывать истерики, ни на что больше не способна?

Нет уж! Арсений Валерьевич достоин большего. Он итак слишком много страдал,

чтобы жениться на столь незрелой и психованной балбеске. Зачем я ему? Пройдет

время, чувства охладеют, и тогда он обнаружит, что рядом с ним не та женщина, о

которой он мечтал. А что если он откажется от Маши и Саши, а я не смогу родить

ему ребенка, которого он так хочет? Что тогда?

Нет, я не смогу этого вынести! Ни за что. Нет.

Я слишком люблю его, чтобы позволить так опрометчиво распорядиться своей

судьбой.

Слушая его сердце, бьющееся в унисон с моим собственным, вдыхая такой

родной, до боли знакомый запах и понимая, что он все еще ждет от меня ответа, я

глубоко вдохнула и, отстранившись, выпалила практически на одном дыхании:

- Нет, не простила. И никогда не прощу! С чего вы взяли, что по-прежнему нужны

мне? Я давно выкинула вас из головы. Вы были правы, когда сказали, что мы оба

ошибались, решив пойти на поводу у чувств, что ни вам ни мне это не нужно. Это

действительно так. Вы, уверена, будете счастливы со Светланой. А я... выйду замуж

за Темного или вообще буду жить одна, в свое удовольствие, как в фильме

"Девчата", помните?

Арсений Валерьевич, чье лицо все это время было странно напряженным, вдруг

хрипло расхохотался, слегка закинув голову назад.

- Браво, Мила! - усмехнулся он, когда закончил смеяться. - Вы, как всегда,

неподражаемы. Вам бы в театре играть. Или в кино сниматься. Но я понял суть.

Уговаривать не стану. Надеюсь, выбор вы сделали осознанный и о последствиях не

пожалеете.

На самом деле, я уже жалела о своих словах и была бы счастлива не произносить