момент учитель бросил на меня недоверчивый взгляд, который я не смогла

выдержать и опустила глаза) Я поспорила на вас. С Перовой. Вот видите - вы меня

совсем не знаете. Я гнусная, подлая, беспринципная. Я не заслуживаю, чтобы

меня...

Я не договорила, так как Арсений Валерьевич подошел ко мне вплотную и, сжав

мое лицо в ладонях, начал медленно склоняться к моим губам.

О нет. Неужели он меня сейчас поцелует? Вот так сразу? То есть... Он

действительно хочет меня поцеловать? Или это просто... из жалости? В таком

случае, он рано или поздно пожалеет об этом и... начнет избегать меня. А я буду

чувствовать себя виноватой. Ведь фактически это я принудила его к этому.

Изначально он не собирался меня целовать. Судя по всему, у него и в мыслях этого

не было. Он возненавидит меня, а потом и себя.

Я не могу. Не могу допустить этого...

И едва губы учителя коснулись моих, я резко отняла его руки от своего лица и,

увернувшись, отбежала в сторону, бледная и дрожащая.

Поначалу мне не хватало духу поднять глаза. Когда я все же осмелилась взглянуть

на Арсения Валерьевича, мое сердце болезненно сжалось. Отчаяние охватило

меня.

Учитель тяжело дышал, руки его безвольно висели вдоль тела, а темно-карие,

поддернутые туманом глаза в упор смотрели на меня и такое у них было

выражение, что я едва удержалась, чтобы не броситься к нему и не продолжить

этот... запретный поцелуй.

- Арсений Валерьевич, простите, простите меня, - затараторила я, прижав руки к

груди в умоляющем жесте. - Вы ведь не хотите этого. Я заставила вас. Черт. Я

совершенно не дружу с головой. Давайте забудем об этом, хорошо? Как будто

ничего не было. Ни моей просьбы, ни ваших... ни ваших действий. Это я во всем

виновата. Я была расстроена и... наговорила вам черт знает что. А вы хотели меня

утешить и...

Не знаю, как так получилось, но в следующую секунду я вновь оказалась в

объятьях Арсения Валерьевича, прижатая к его твердой груди. А его теплые,

нежные губы накрыли мои, осторожно их приоткрывая. Я задрожала, прикрыв от

блаженства глаза - чувства мои в этот момент балансировали между изумлением и

восторгом.

Его руки скользнули по моей спине, задержались на талии и сжали ее, притянув к

себе. А я, выгнувшись всем телом и привстав на цыпочки, обняла учителя за шею.

Мои пальцы принялись перебирать темные пряди его волос.

Хотя опыта у меня было не так много, но целовался Арсений Валерьевич

божественно.

Но все когда-нибудь заканчивается. И наш поцелуй прервался так же

неожиданно, как и начался.

Арсений Валерьевич отпустил мою талию и отстранился. Какое-то время мы

молча смотрели друг на друга, стараясь выровнять дыхание. Лично у меня сердце

готово было вырваться из груди, на ладошках выступили капли пота.

Я судорожно сглотнула и произнесла первое, что пришло в голову:

- Я... пойду... пожалуй. Спокойной ночи, Арсений Валерьевич.

- Спокойной ночи, Мила, - ответил учитель, не спуская с меня потемневших глаз.

10

Первое, что я увидела, открыв глаза утром, было улыбающееся лицо Арсения

Валерьевича.

Хм...

Я зажмурилась, на всякий случай потерла глаза кулачками и вновь распахнула их.

Напротив меня располагался огромный, практически во всю стену, коллаж,

состоящий из полароидных снимков. На них были запечатлены - вдвоем или в

одиночку - Арсений Валерьевич и очаровательная пухленькая девушка с копной

удивительно красивых почти оранжевых волос, с очаровательными веснушками на

курносом носике и прямо-таки обезоруживающей улыбкой.

Женя...

Догадка настолько поразила меня, я сползла с постели и, словно завороженная,

приблизилась к стене, пытаясь вобрать в себя каждую эмоцию, каждое

мгновение...

На одном из снимков они улыбались друг другу, поедая мороженное в вафельных

рожках... Вот он держит ее на руках, а она смеется чему-то, запрокинув голову

назад... Она бежит по маковому полю, раскинув руки в стороны и подставив солнцу

улыбающееся лицо... Он сидит за учебниками, наморщив лоб, с карандашным

огрызком за ухом, покусывая кончик ручки... Она, одетая в мужскую рубашку, с

распущенными по спине всклокоченными волосами, рисует натюрморт,

сосредоточенная и серьезная... Вот они играют в шахматы и, судя по ее

возмущенному лицу и загадочной улыбке Арсения Валерьевича, он побеждает...

Танцуют в на крыше в лучах заходящего солнца... Он целует ее, обхватив ее лицо

руками...

Этот снимок я рассматривала дольше остальных - с неистово бьющимся сердцем,

задержав дыхание, в смятении прижав руки к груди.

Во время поцелуя глаза Арсения Валерьевича были открыты - в них была

нежность... любовь... и боль... Да-да, именно боль. Возможно, от осознания того,

что она умирает. Или же ему была невыносима сама мысль, что когда-нибудь ее не

станет и этот мир перестанет также существовать и для него. Он так пристально

смотрел на нее, словно пытался запомнить малейшую черточку на ее смешливом

лице, ее глаза, нос, губы, ее улыбку, которая была ее неизменной спутницей - в

этом я успела убедиться, разглядывая эти многочисленные снимки.

Почему-то я была убеждена, что этот коллаж был подарком ему от нее...

- Мила? - услышала я приглушенный голос учителя по ту сторону двери. - Вы

проснулись? Простите, мне нужно уходить. И я хотел...

Я распахнула дверь. Арсений Валерьевич умолк, уставившись на мое бледное

лицо.

- Что-то случилось, Мила? - сглотнув, произнес он. - Вы... хорошо себя чувствуете?

- Да. Я в порядке. И... ребенок тоже, - добавила я зачем-то.

- Я рад, - улыбнулся он одними губами. - Позвольте, я покажу вам, что где лежит.

Я прошлепала за ним на кухню, где на барной стойке уже стояли тарелка с

золотистыми тостами, вазочка с джемом, хромированные масленка и сахарница.

- Я обычно жарю себе тосты, - показал в направлении стойки Арсений

Валерьевич, - здесь же джем, масло. В холодильнике - апельсиновый сок, сливки.

Кофе - на плите в турке. Если предпочитаете чай, он в френч-прессе на столе.

Ешьте, не стесняйтесь. Посуду я помою сам, когда вернусь.

- А вы? - подняла я вопросительно брови.

- Я уже позавтракал. Что-то еще?

Я задумчиво закусила губу, плавным движением намазывая на тост масло.

- А когда вы вернетесь? - деловито поинтересовалась я.

- В половине двенадцатого.

- Понят... Ух ты! - не сдержавшись, воскликнула я, откусив кусочек от тонкого в

меру зажаристого тоста. - Это... это просто... Я в жизни не ела ничего более

вкусного!

- Я рад, что вам понравилось, - губы учителя тронула долгожданная улыбка. - Не

думал, что вас можно удивить каким-то банальным тостом.

- Если бы вы каждое утро на протяжении почти семнадцати лет ели овсяную

кашу, этот тост не показался бы вам банальным.

- Понимаю, - склонил учитель голову на бок, с улыбкой наблюдая, как я с

жадностью поедаю очередной - уже наверное четвертый - тост, перед этим густо

намазав его толстым слоем масла и джема из черной смородины. - Мне нужно

идти, Мила, а вы завтракайте, не торопитесь. Ключ оставите у консьержки,

хорошо? И позвоните матери. Скажите, что заночевали у подруги.

"Ключ оставите у консьержки"? То есть перевести это можно примерно так:

"Чтобы, когда я вернусь, ноги вашей здесь больше не было"? Так что ли?

- Ха! - язвительно произнесла я, стараясь не думать над тем, как хитро он

пытается избавиться от меня. - И это мне говорит учитель? А как же "врать - не

хорошо" и все такое прочее?

Слегка изломленная правая бровь была ответом на мое ершистое замечание.

- Что? - невозмутимо поинтересовалась я, подливая в чашку кофе. - Или я

ошибаюсь?

- Нет проблем, Мила. Скажите, что считаете нужным. Я не против, если это будет

правда. Скажите, что беременны, что отец ребенка Артем Жданов, и что вы

напились в стельку, празднуя столь радостное для вас событие. А затем вас

вырвало на учителя литературы, и он отвез вас к себе домой, где вы и провели эту

ночь. Я... что-то упустил? - криво усмехнулся он.

- Идите вы знаете куда! - вскочила я, разъяренная, на ноги. - Можно подумать, у

вас жизнь удалась, и вам нечего скрывать от других! К вашему сведению, я не