– У Викуси не было любовника… – рассеянно произнесла она.

– Вы это точно знаете?

– Ну, ничего абсолютного в этом мире нет…

– У меня есть сведения, что у Вики был человек, которого она очень любила. Я не буду называть его имя…

Длиннейшие ресницы Ивлевой затрепетали.

– …так вот, у нее был долгий и бурный роман с ним. А потом она узнала, что этот человек предал ее. Что он стал встречаться с другой.

– Это уже не треугольник, это четырехугольник какой-то… – печально усмехнулась Ивлева.

– Ирма, но вы опять мне не ответили! – в отчаянии воскликнула Алена.

– Я не поняла… О чем вы спросили? – огорченно-обиженно опять затрепетала ресницами хозяйка квартиры.

– Вы знаете ее имя? Кем она была? Кто это вообще?

– Нет, – с сожалением ответила Ивлева. – Я ничего не знаю – ни про любовника, ни про его новую пассию… У меня такое чувство, Алена, что кто-то заморочил вам голову. Может быть, вы сами себя морочите – такое тоже бывает.

– Может быть, – хмуро ответила Алена. Ивлева ничего не знала, а если и знала, то весьма ловко все скрывала за обтекаемыми фразами.

В этот момент в напольных часах что-то зашипело, зашуршало, и они заиграли хрустальными голосами мелодию – «Ах, мой милый Августин», а потом принялись отбивать время. Алена с изумлением смотрела на часы.

– Старинные, позапрошлого века… Я слышала, вы пианистка, Алена? – спохватилась Ивлева.

– Да, я выступала.

– Может быть, сыграете? В соседней комнате рояль…

– Хорошо. – У Алены не было никакого настроения играть, но тем не менее она еще надеялась хоть что-то выведать у Ивлевой. В соседней комнате – огромной, просторной, пустой, с зеркальной стеной – действительно стоял роскошный белый рояль.

– Здесь у меня студия. Прошу… – Ивлева изящно опустилась прямо на пол, скрестив ноги.

Алена села за рояль и страстно, с нарастающей агрессивностью начала «Аппассионату». Она хотела расшевелить Ирму.

«Расскажи! – мысленно требовала Алена. – Все, что знаешь, – расскажи. Только правду! Расскажи, расскажи, расскажи!»

– Чудесно… – Когда стихли последние звуки, Ивлева с очаровательной непосредственностью тыльной стороной ладони вытерла выступившие на глазах слезы. – Действительно – нечеловеческая музыка!

– Ирма, как вам кажется, могло что-то остановить Вику? – тихо спросила Алена. – Спасти ее?

– Ох, не знаю… – сокрушенно вздохнула та. – Вы, Алена, когда-нибудь задумывались о том, что мы все – это продукт культурного воспитания?..

– То есть?..

– Наши чувства, наши фантазии, наши мысли, устремления – все, что мы собой представляем, – результат действия на нас культурного окружения! Вы не согласны?

– Согласна, – осторожно ответила Алена.

– Говорят, что искусство – это только часть мира, причем созданная искусственно, уж простите за тавтологию! Но мне иногда кажется, что реальность гораздо больше похожа на вымысел. Все мы живем во сне, а настоящая жизнь – где-то там, в звуках музыки… В палитре художника! В мраморе, разбуженном резцом художника! В трепетании танца!

– А природа? Что тогда такое природа? – невольно спросила Алена.

– О, природа… – Ивлева мечтательно улыбнулась и сделала грациозный жест руками, словно обозначая раскрывающийся цветок. – Природа имеет на нас еще большее влияние! Гете, например, заметил, что человек, живущий среди мрачных и могучих дубов, имеет совсем другое мироощущение, нежели человек, поселившийся возле легкомысленных березок… Но городскому жителю катастрофически не хватает природы! Заводы, фабрики, закатанная в асфальт земля, однообразные дома, мертвое небо, пропитанное смогом… Это зрелище может ранить чувствительную душу и даже убить. Кто знает, Алена, но, может быть, именно город убил Викусю! Ее утомил скудный урбанистический пейзаж… Вы сами ответили на свой вопрос.

* * *

Алена возвратилась от Ивлевой ошалевшей, совершенно запутавшейся – точно ей поднесли какого-то дурманного зелья, после которого все время хочется рассуждать о высоких материях, высоком искусстве, сумрачных предначертаниях и смутных устремлениях…

Возле своей двери она обнаружила Семена Владимировича Кашина, в цигейковом теплом жилете. Он с озабоченным, тревожным видом потирал свою лысину.

– Елена Петровна! – вздрогнул он, увидев Алену, вынырнувшую из лифта. – А я вас жду, жду…

– Что-то случилось? – встревожилась она.

– Елена Петровна, вы должны мне помочь…

Алена отчаянно трусила от того, что старик вздумал инспектировать свою опунцию, открыла свою дверь и пропустила Кашина в квартиру.

– Елена Петровна, мне надо срочно съездить в одно место, – таинственно произнес Кашин. – Я пытался подговорить Лину, но она категорически отказалась – ей, видите ли, некогда… А я точно знаю, что никаких выступлений у вас сегодня нет!

Как уже упоминалось, Кашин чрезвычайно редко покидал свою квартиру – разве только клуб кактусоводов посещал, да и то в хорошую погоду, в основном летом.

– Куда ехать? В клуб? – вздохнула Алена и посмотрела на часы. До вечера еще куча времени, и она вполне могла бы составить старику компанию.

– Нет, не в клуб.

– А куда?

– На электричке надо ехать… – туманно ответил Кашин. – Понимаете ли, Елена Петровна, вы почти догадались – мне необходимо посетить симпозиум кактусоводов – это недалеко, в Подмосковье… У меня есть шанс получить семена мюллер-мюльхерсии, что из Уругвая!

– О господи… – пробормотала Алена, садясь на стул в прихожей. «Только мюллер-мюльхерсии мне этой не хватало! Из Уругвая…» – в отчаянии подумала она. – Семен Владимирович, вы уверены, что вам нужен этот симпозиум?

– Очень нужен! – сурово сказал Кашин, глядя на Алену пронзительными, близко посаженными глазками. – Если вы отказываетесь меня сопровождать, то я один туда поеду. Несмотря на свой страх перед электричками! – Он подумал и добавил: – А также перед толпой на перроне, цыганами, лицами без определенного места жительства, стаями бродячих собак, бестолковыми машинистами, которые не объявляют остановок, равнодушием окружающих, гололедом, морозом, скользкими ступенями…

– Семен Владимирович! – перебила его Алена, не дав продолжить этот скорбный список. – Если бы ваш симпозиум проводился в пределах Кольцевой автодороги, я бы ни на секунду не задумывалась!

– Отказываетесь, значит… – констатировал Кашин. – Ну что ж, дело ваше! – И он зашаркал к входной двери, всем своим видом изображая печальную решимость.

Когда он ушел, Алена задумалась. «Господи, он же пропадет… он вроде ребенка! Еще под электричку свалится…» Ее раздирали противоречивые желания. С одной стороны, она хотела остаться дома и вечером встретиться с Селетиным, а с другой – было бы жестоко отпускать Кашина одного.

«Ладно, уж до вечера-то мы точно успеем вернуться… В крайнем случае на обратном пути поймаем такси!» – решила Алена.

Она быстро переоделась, поскольку концертное платье никак не годилось для поездки, и поднялась на третий этаж.

Кашин тут же открыл дверь, ничуть не удивляясь появлению Алены, словно ждал ее.

– Февраль – самый холодный месяц в году, – сказал он. – Надо одеться потеплее…

– Надо, – уныло кивнула Алена.

Кашин замотал тощую шею мохеровым шарфом и принялся натягивать поверх цигейкового жилета длинный пуховик коричнево-серого цвета. Был он Кашину страшно велик, и это обстоятельство почему-то очень расстроило Алену. «Почему он такой худой? Почему такой одинокий? Почему такой старый?.. И кто вообще придумал, что люди должны стареть?!»

– Ну, вот, я готов! – энергично отрапортовал Семен Владимирович, нахлобучив на голову мохнатую ушанку, судя по всему – из енота. – Сейчас еще ридикюль свой возьму…

«Ридикюлем» он назвал большую болоньевую сумку, довольно тяжелую. Алена немедленно отняла ее и сказала, что понесет сама.

Кашин бодрился, но на улице вцепился Алене в свободную руку – с испуганным, потерянным видом.

Довольно легко они добрались до вокзала – полупустой автобус быстро и плавно мчался по замерзшим улицам… Но на вокзале была сутолока, сновали озабоченные люди с тележками, то и дело объявляли отправление очередного поезда. Кашин совсем растерялся.

– Семен Владимирович, куда? – громко спросила Алена.

– А?..

– Я говорю – докуда билеты брать?..

– До станции Борисов!

Этот самый Борисов оказался черт знает как далеко – за пределами Московской области! Алена уже стала жалеть, что не отговорила Кашина от этой поездки. Прикинула, что вернутся в Москву они почти ночью.

– Господи, не могли этот ваш симпозиум где-нибудь поближе провести! – с досадой сказала она.

– А?..

– Ничего, ничего… Так, теперь осторожненько проходим через турникет!

В турникете Кашин, разумеется, застрял – пришлось его вызволять с помощью шумной толстой контролерши. Потом едва не потерялся в толпе на платформе. Потом Алена обнаружила его, и они вместе искали нужный путь. Нашли. Подошли к электричке. Три раза уточнили у прохожих, тот ли этот поезд. Потом сели в вагон…

Только тогда Алена почувствовала некоторое облегчение.

– Семен Владимирович, а там-то – недалеко идти?

– Нет-нет, не очень!

В «ридикюльчике» Кашина был термос с горячим чаем и не менее килограмма конфет в полиэтиленовом пакете. Также еще конфеты, но только в роскошной подарочной коробке. «Наверное, презентует кому-нибудь… В благодарность за мюллер-мюльхерсию», – решила Алена.

Она сняла перчатки, налила Кашину чаю. И только тогда с некоторой досадой обнаружила, что забыла снять перстень. Сапфировый дорогой перстень, когда-то подаренный Алешей ей на свадьбу…

До Борисова они добирались больше двух часов и прибыли туда, когда уже потихоньку начало темнеть. Тут выяснилось, что до нужной улицы – восемь остановок на общественном транспорте. «Ничего себе «недалеко»! – с раздражением подумала Алена. – Ну и ввязалась я в путешествие…»