– Я художник, Алена, – возразила Серафима. – У Николя потрясающее лицо. А глаза… Длинные ноги в черных брюках – смотри, как переступает ими, точно танцует… И рубашка эта – белая, ослепительно белая, ворот расстегнут, и видно шею… Волосы – длинные, темные, чуть вьющиеся. А поворот головы! Я бы его нарисовала.

– Не знаю, согласится ли он, – пожала плечами Алена. – Хочешь, я спрошу его?

– Не надо! – неожиданно испугалась Сима. – Нет… я передумала его рисовать.

Тем не менее она продолжала сидеть, положив руки на руль, и явно любовалась Николя.

– Ему двадцать три, – тихо сказала Алена.

– Двадцать три… – завороженно повторила Сима. – Юный и прекрасный. С ума можно сойти!

Николя раздавил сигарету в пепельнице и поднялся по лестнице вверх.

– Перестань! – Алена толкнула ее плечом. – Влюбляйся в кого угодно, только не в него. Ладно, я пошла. Пока…

– Пока, – сказала Сима.

* * *

На небольшом экране мелькали черно-белые полосы – героиня со жгучими глазами в пол-лица и роковыми изгибами рта бежала к пруду топиться. Потом картинка сменилась, появился он – томный красавец во фраке, с завитым чубом и безупречной осанкой. Он флиртовал в это время с полной, то и дело смущающейся девицей в белом платье с утянутой талией. Фигура у девицы сильно напоминала перевязанную подушку.

«Ах, мадемуазель Синицына, я восхищен вами! Надеюсь, ваш папенька не будет возражать против нашего брака!» Страстный поцелуй, мадемуазель Синицына сопротивляется для виду.

Картинка немедленно сменилась, и на экране показался папенька – козлобородый старец, который за обширным столом усиленно пил что-то из бокала, потом ел, потом снова пил, не переставая смеяться и болтать с соседями по столу, потом снова ел и пил. Судя по всему, с папенькой проблем бы не было.

Картинка сменилась в очередной раз – первая героиня, та, что со жгучими глазами, обрушивалась в пруд, поднимая тучу брызг, и немедленно уходила под воду…

Алена усилила звук, нагнетая драматизм – пальцы стремительно заскакали по клавишам. В зале одобрительно засмеялись. Эти старинные фильмы шли на ура – в сюжет можно было даже не вникать.

В половине одиннадцатого Алену поймал Халатов.

– Алена, на минутку… Ты, например, знаешь, что такое «поесть по-русски»?

– Иван Родионович…

– Не знаешь! – торжествующе воскликнул тот. – Пойдем-ка со мной… Поесть по-русски – это целый ритуал, понимаешь… Перво-наперво – холодный графинчик водки, я повторяю в который раз – начинать надо именно с него. Водочку закусываем московской селяночкой с осетринкой и скобляночкой на сковороде. А закусивши, приступаем к паюсной икорке со свежим огурчиком. Потом кушаем уху из налимов с печенкой, а к ней нам подносят расстегай и холодного поросенка. На сладкое пробуем гурьевскую кашу… Что, чувствуешь – начинает выделяться желудочный сок?

– Немного.

– Вот! – закричал Халатов, блестя глазами. – Сейчас я тебя кое-чем угощу… Я, понимаешь, до тех пор не успокоюсь, пока ты не почувствуешь настоящий здоровый аппетит, от которого, значит, даже оторопь берет!..

…В половине двенадцатого Алена вышла из ресторана, чувствуя неприятную тяжесть в желудке и ненависть к гурманам. На лестнице она столкнулась с Николя.

– Поедем вместе? – обернулся тот. – Чего, в самом деле, лишние деньги тратить…

– Ладно, – подумав, согласилась Алена.

Они вышли на улицу, где кружила холодная метель, и тут Алена увидела Симину белую «Оку».


– Ого… – Алена бросилась к машине. – Сима, ты до сих пор здесь?

Сима вышла из машины. Красный колпак она сняла, и ледяной ветер моментально растрепал ее рыжие волосы.

– Алена, познакомь меня с молодым человеком, – сказала она серьезно, обеими руками держась за воротник своего френча.

Николя подошел ближе, внимательно посмотрел на Симу.

– Сима, это Николя, Николя, это моя подруга Сима… – удивленно пробормотала Алена. – То есть Серафима!

– Садитесь в машину, а то холодно…

Они залезли в «Оку», причем Алену затолкали на заднее сиденье.

– Николя, я хотела бы вас нарисовать, – серьезно произнесла Сима, повернувшись к тому. – Что скажете?

– Вы художница? – не сразу, после довольно долгой паузы, поинтересовался Жданько.

– Да. У вас, Николя, очень интересное лицо.

– Меня бы хоть раз нарисовала! – подала Алена голос с заднего сиденья. Вся эта затея со знакомством ужасно ей не нравилась. Николя и Сима… Бред!

– Вы так думаете? – тихо произнес Николя, продолжая рассматривать Симу и совершенно не обращая внимания на Алену. – Что ж, я не против.

– Сима, да поехали уже! – нетерпеливо закричала Алена.

– Мне в том же направлении, – сказал Николя.

«Ока» натужно сдвинулась с места, преодолевая снежные завалы. Снег кружился у лобового стекла, мешая смотреть на дорогу. До окраины Сима ехала долго, несмотря на то что машин почти не было. Наконец добрались до Алениного дома.

– Ну вот и приехали! – преувеличенно бодро воскликнула Алена. – Николя, тебе отсюда совсем недолго идти… Симочка, а ты можешь у меня заночевать.

– Нет, спасибо, – вежливо ответила Сима. – Мне надо домой.

– Зачем? – подозрительно спросила Алена. – Слушай, ты прекрасно у меня переночуешь – у меня есть раскладушка! И потом, уже поздно…

– Нет.

Алена с трудом выбралась наружу, согнав с места Николя. Но Николя, пропустив ее, снова преспокойно сел на переднее сиденье. Словно сговорился с Симой! Почему-то Алена была уверена, что они сейчас отправятся вдвоем или к Николя, или к Симе. Эти двое не собирались расставаться.

Но протестовать было глупо.

Алена помахала рукой, щурясь от снежного ветра, а «Ока» немедленно скрылась в темноте.

Издалека, сквозь черные деревья, горели фонари на катке и трепетали в их свете сорванные гирлянды флажков.

* * *

…В январе бывают такие дни, когда солнца нет, но все вокруг сияет серебристым светом, пронзительным и ясным.

Делать было совершенно нечего, и Алена решила выбраться из дома на улицу. Через сугробы, по протоптанной тропинке, она вышла к озеру – к той самой скамейке, на которой обычно сидел Селетин (тот, кстати, обещал позвонить вечером, но до вечера еще была уйма времени).

Утки суетливо плавали в узкой полынье, огороженной со всех сторон – огородили ее для того, чтобы фигуристы не свалились в воду. С последнего раза полынья стала еще уже, и бедным уткам в ней было тесно – двигались они утомленно-нервно.

Алена достала из кармана булку, раскрошила ее, бросила в воду.

Утки с раздражением набросились на крошки.

«Бедные… – подумала Алена. – И что за жизнь у них такая? Плавать в крошечном квадратике ледяной воды, дожидаясь весны… Они ведь, наверное, не так долго и живут, поэтому зима кажется им бесконечной. Угробить половину своего существования на ожидание чего-то! А они уверены в том, что весна должна наступить? Они же не знают о смене времен года… Так и человек – вечно живет в ожидании, и вовсе не факт, что они, эти ожидания, сбудутся… Или мы, люди, тоже не знаем какого-то высшего закона?..»

Но Алена подумала об этом без всякой обреченности – потому что для нее-то весна уже наступила. Она дождалась того момента, когда не надо было ждать , потому что находилась внутри пространства, которое называется любовью, окруженная теплыми волнами счастья. Любовь не давала ей изнывать от скуки, страха, отсекала ненужное беспокойство. Она давала смысл всему.

Алена смахнула снег со скамейки, села.

По ледяному, отдающему желтизной льду катались подростки с клюшками, гоняя шайбу. Их возбужденные яростные вопли таяли в серебристом воздухе, не долетая до Алены, хотя она находилась достаточно близко. В холодный зимний день совсем другая акустика…

Не то чтобы она сейчас думала о Романе – нет, лишь смутные образы мелькали в ее сознании. Но тем не менее о нем она не забывала ни на секунду. Он, его любовь – всегда были где-то рядом.

Снег заскрипел под чьими-то шагами. Алена повернула голову и увидела Селетина – тот шел к ней, и улыбка читалась на его лице. Он был рядом буквально…

– Сюрпри-из! – не выдержал, тихо засмеялся он.

– Ты? – обрадовалась Алена – появление Романа и впрямь оказалось для нее сюрпризом. – Но как…

– А вот так! – торжественно произнес он. Сел рядом, принялся целовать ее твердыми от мороза губами. – Решил сегодня пораньше удрать с работы…

– Ромка! – восхищенно сказала она. – Ромочка, я так рада тебе!

– И я… – Он обнимал ее, тормошил с таким восторгом, точно не видел месяц, по крайней мере.

– Ты опять без шапки! – с упреком сказала она. Стянула с руки перчатку и коснулась пальцами его виска – тот казался заиндевевшим от ранней седины.

– Я привык. Сама не замерзни… – Он нахлобучил ей на голову капюшон, упавший назад, когда они обнимались. – Идем, надо ходить, а не сидеть! – и он потащил ее за собой за руку. – Надень перчатку…

Они направились в сторону леса. Мимо с шорохом промчалась стайка лыжников в ярких костюмах.

– Рассказывай! – потребовала она.

– О чем?

– О чем угодно. Как ты жил эти два дня?

– Плохо. – Он опять прижался твердыми губами к ее щеке. – Я только о тебе и думал.

– Что именно ты думал?

– Что ты – подарок.

– То есть?..

– Буквально – ты подарок, который я вовсе не ожидал получить от жизни… – серьезно произнес Селетин. В его зеленовато-карих глазах отразилось небо.

– Я вовсе не подарок! – засмеялась Алена.

– Но я-то лучше знаю! – несколько сварливо возразил он. – Лучше расскажи, как ты жила эти два дня. Хотя погоди – я собирался спросить тебя о чем-то… А, вспомнил – зачем у рояля педали? Ну, те, что внизу… Я, когда ехал на машине, всю дорогу над этим голову ломал.