Стася Андриевская - Милаха

– И снова здрасти! Соскучилась, небось?

Голос такой бодрый, но… Кто это?

– Готова, надеюсь? Через пятнадцать минут буду у тебя. Алло, ты меня слышишь?

– Эмм… Угу..

– Мне как, подняться к тебе?

– Зачем?

Кто это, блин?!

– Ну не знаю, что там у тебя – чемодан или, может, сумка тяжёлая?

– Какая сумка?

И тут дошло – Макс! Москва! Сонливость как рукой сняло. Твою мать, вот это я даю! Поспешно прокашлялась.

– Да, да, Макс, я жду, да! И поднимись, как подъедешь! И давай шустрей там, без опозданий!

Белый «Мерс» подкатил к остановке без двадцати два. Макс с деловым видом пожал руку вышедшему из него водиле и отнёс мой чемодан в багажник. В этот момент с тихим шуршанием опустилось тонированное стекло со стороны переднего пассажирского сиденья.

– Прыгай, Милусь, чего ты как не родная? – окликнула меня в окошко Зойка и обернулась назад, в салон, – Галюнь, подвинешься? – и тут же, улыбаясь, снова ко мне: – Сядь с той стороны? С этой Галочка уже, похоже, свила гнёздышко.

Но открыть дверь мне не дал Макс. Перехватил ручку, ненавязчиво оттеснив меня в сторону, и распахнул её сам. Заглянул в салон, погрузившись в него едва ли не по пояс.

– Всё нормально, товарищ охранник? – хохотнула Зойка. – Доверяете?

Не ответив, Макс вынырнул из салона и повернулся ко мне:

– Ну всё, с Богом. И давай там это, без криминала, ага?

В его вежливых, почти официальных словах слышалась забота. Приятно. Даже захотелось обнять его на прощание – так, по-дружески, но я только похлопала его по плечу:

– Ты и сам смотри осторожнее тут, – многозначительно заглянула в глаза: – Не спались, Макс, очень тебя прошу. Понимаешь, о чём я, да?

И судя по смущённой улыбке, он понял.

Да я могла бы, конечно, заявить, что запрещаю ему встречаться с Ленкой, но, блин… кто я такая? Не в смысле отношений начальник-подчинённый, а чисто по-человечески. Быть собакой на сене очень не хотелось, прямо-таки до тошноты.

Мигали жёлтым глазом светофоры, кое-где у обочин стояли такси с зелёными огоньками, но кому на них сейчас ездить? Город спал. Кудрявилсь непроглядные тени от тополей вдоль дороги, иногда через приоткрытое водительское окно в салон врывался аромат цветущей акации и свежесть далёкого дождя. Мне бы тоже поспать, но я, сместившись чуть к центру сиденья, пялилась в лобовое стекло – боковые были наглухо затонированы – и всё не могла поверить, что еду в Москву!

Галина Николаевна дремала, Зойка… Не знаю, с моего места не было видно. Но когда мерседес свернул с освещённой главной дороги на второстепенную и поехал по параллельной, она предупреждающе подняла руку:

– Не проскочи поворот.

– Да сморю… – ответил водитель.

Я откинулась на своё место. Несмотря на возбуждение, голова была тяжёлая, глаза слипались. А сиденье такое удобное…

Очнулась от того, что хлопнул багажник, но глаза продрать так и не смогла. Сквозь сонный туман услышала Зойкин голос:

– …спит. Тогда ты двигайся, Галь.

– Ну конечно, разбежалась прям! – буркнула та в ответ. – Я не могу в центре, меня укачивает.

– Тогда пропусти.

И Галина Николаевна послушно вылезла на улицу. Голоса, возня. Я машинально приоткрыла глаза, наблюдая, как в салон заползает какой-то мужик:

– Здрасти, Зоя Андреевна, – и тут же тянет руку водиле: – Привет, Дим!

– Здорова, Лёх! – ответил тот пожатием. – Вот это ты забурился в трущобы, ели нашли, блин!

Мне словно кипятка в грудь плеснули! Распахнула глаза.

– Ну, молодой, красивый, может, и мне дадите примоститься как-нибудь? – напомнила о себе Галина Николаевна.

– А, извините… – Лешка продвинулся дальше по сиденью, освобождая ей место. Повернулся ко мне: – Здра…

Немая пауза была слишком долгой и… громкой, если можно так выразиться.

– Привет, Лёш…

Не знаю как у него, а у меня сердце просто зашкаливало.

– Привет… Люд.

– Ну, молодёжь, вас, я так понимаю, знакомить не надо, а ты Галь, прошу любить и жаловать, – Лёша Савченко. Мастер спорта, между прочим, и даже чемпион какой-то, да Лёш?

Он опомнился, отодрал от меня взгляд, повернулся к Зойке:

– Что?

– Я говорю, ты чемпион или нет?

– А, да… – он смутился, – среди юниоров по Южному Федеральному… Но это давно было, ещё в девяносто первом.

– Савченко? – уточнила Галина Николаевна. – Вольная борьба, да? Ну так я тебя помню, ты же во второй спортивной тренировался, у Ситникова, правильно?

– Да. Я вас тоже помню. Вы там спортивную гимнастику ведёте. Васильева, кажется.

Она кивнула:

– Галина Николаевна. Ну и как ты Алексей? Где сейчас? Спорт не бросил?

Она засыпала его вопросами об учёбе и тренировках, а Лёха скупо отвечал, напряжённо держа плечи чуть сжатыми к груди, чтобы не стеснять нас с Галиной. А может, что бы избежать прикосновений ко мне.

Да, был бы ещё внедорожник – было бы просторнее, но салон легковушки, пусть даже и Мерседеса, оказался маловат для такого бугая. Вот странно, кстати, не замечала раньше, чтобы Лёха был таким здоровым.

Разговоры постепенно стихли – наверное, и Галина Николаевна, и Зойка задремали. Лёшка подался вперёд, положив локти на спинки передних сидений, и изредка перебрасывался с водителем короткими репликами.

Я сидела, вжимаясь в дверь, и делала вид, что сплю, а сама разглядывала сквозь ресницы Лёшкин силуэт. Почему-то нестерпимо хотелось протянуть руку и коснуться его затылка, скользнуть ею вниз по шее, а потом на спину – по буграм крепких мышц, и снова на затылок, щекоча ладонь об ёжик коротко стриженых волос…

«Ты зачем усы сбрил, дурик?*» (Реплика из к/ф «Бриллиантовая рука» (1968г.) реж. Л.И.Гайдай – так и рвалось из меня, и от этого становилось смешно и приятно. А правда, зачем он постригся-то? А как же его моднявая чёлочка и манера мотать головой, откидывая её назад?

То ли из-за новой причёски, то ли из-за самой ситуации, из-за того, что в голове до сих пор не укладывалось, что вот он, сидит рядом, а вовсе не едет в какую-то там армейскую учебку, казалось, что это вовсе не Лёшка, а какой-то другой, совершенно незнакомый мне парень. Вот только магнитил-то он меня очень знакомо! И, что самое ужасное – совершенно неуместно и как никогда раньше сильно.

Что за фигня, блин? Почему он едет с нами? Оно бы и спросить, но не понятно, как вообще вести себя с ним при Зойке? Что она знает о нас – что мы когда-то просто учились в одной школе, или что-то большее? Не дойдёт ли до Дениса весть о том, что мы с ним общались?

Да и сам Лёшка – как быть с ним? Чтобы случайно не дать пустую надежду, но и не ранить в очередной раз? Пожалуй, лучше, чем вежливый нейтралитет ничего и не придумаешь.

Отвернулась к окну и тут же почувствовала, как Лёшка откинулся назад, на сиденье. А ещё через мгновенье его ладонь вдруг невесомо легла на моё бедро и замерла.

Я едва сдержала улыбку. Вот засранец! Диверсант хренов.

Где-то за грудиной вдруг сладко заныло. Просто наваждение какое-то!

А Лёшка убрал вдруг руку с ноги и, заведя её назад, осторожно просунул под мою шею…

И я сдалась.

Наверное, это было свинством по отношению к Денису, ведь в тот момент я не просто уселась поудобнее, приклонив голову Лёшке на плечо – я именно поддалась нестерпимому желанию прильнуть к нему, пусть даже делая вид, что сквозь сон не соображаю что делаю… Да, это был спектакль для Лёхи, но я-то соображала! И я просто не устояла. Сдалась. Провалилась в его тепло и заботу – как в омут, и замерла, доверив эту тайну молчаливой темноте салона. А Лёшка прижался к моей голове щекой… и вдруг поцеловал в макушку и так и затих, уткнувшись в неё лицом.

Сердце его билось часто-часто, как после хорошей пробежки и, наверное, возьми я его сейчас за руку, она бы, как и прежде, слегка дрожала от волнения. А может, и нет. Вот только сейчас, впервые за три года, мне не было до этого дела, и даже больше – это было чертовски приятно, потому что теперь я точно знала, что это не от страха. Неужели он до сих пор меня любит?

***

Очнулась внезапно, от Зойкиного смеха. Приоткрыла глаза – уже рассвело и, несмотря на сильную тонировку, видимость в салоне была достаточной.

Зойка оживлённо разговаривала с водителем и, возможно, и не оборачивалась назад… Зачем бы ей это, да? Господи, ну пусть не оборачивалась, а?

Запоздалым раскаянием в голову ударила вина. И страх.

Осторожно, не создавая лишнего шума, стала выбираться из Лёшкиных рук – блин и когда мы успели-то усесться ещё и вот так, слегка развернувшись друг к другу, так, что теперь он обнимал меня уже и второй рукой, сцепив свои пальцы на моём плече. И мало того – я-то тоже обнимала его обеими руками, удобно устроив голову на груди! Идиллия, блин!

От моей возни проснулся и Лёшка, и тут же его податливые спросонья объятия напряглись, упрямо не выпуская меня из западни. Встретились взглядами и он разжал-таки руки, позволяя мне отстраниться и отодвинуться как можно дальше, до смешного нелепо вжимаясь в дверь.

Теперь он просто сидел и смотрел на меня в упор, демонстративно дожидаясь, пока мне надоест пялиться в окно, через которое почти ни хрена не было видно, и я повернусь-таки к нему. А я в тот момент отчаянно скучала по Денису. Я нуждалась в нём, как в гаранте отсутствия выбора.

Да, блин, ну о чём речь вообще? Какой, нахрен, выбор, да?

Да вот такой, Милаха, вот такой. Тот, которого нет, когда Денис рядом, потому что там без вариантов – шаг влево, шаг вправо, как говорится. Да и как его вообще можно с кем-то сравнивать?

Но вот когда Дениса рядом нет, зато есть Лёшка…

За грудиной всё так же ныло, только теперь уже не сладко, а как-то… Хрен поймёшь как. Впрочем, дыхание от этого срывалось как и прежде.

Господи, если бы только рядом был Денис!

А ведь ещё меньше суток назад, скармливая Максу остатки ухи, я думала что-то вроде «Если бы только Лёшка не ушёл!..» Тогда всё казалось предельно просто: приехать к нему, поговорить наконец не глупыми недомолвками, как бывало до этого, а нормально, по-человечески. По-взрослому. Признаться, что безумно волнуюсь за него, попросить найти способ отмазаться от армии, может, даже, помочь в этом, деньгами, например, за что он, естественно, жутко разозлился бы… Перевести всё в шутку, посмеяться… Потом объяснить, что для меня значит Денис, и объяснить, что для меня он сам. Он бы понял, он же не дурак!