- Не всем это знать положено! - резко и небрежно бросил он. - Все знает только бог. Но и он многого из своих знаний не дает людям. Какую-то часть для себя одного оставляет. Я, правда, не бог, но все же - барон Сепеши. Потому и я тоже: открываю перед вами только то, что можно. А кое-что - себе оставляю, дорогой мой господин Бори.

Одним словом, все уговоры были напрасными. Надо было сматывать удочки и возвращаться домой бесславно, без девицы.

Час спустя на улицу Унгаргассе и вокруг стояла такая тишина, будто на погосте. И от всего этого романтического приключения на другой день (и тем паче - позднее) не осталось никаких следов, кроме доклада полицейский Яноша Квилиничека и Шебештена Прионера о том, что какая-то банда, одетая в дубленые полушубки, с неизвестной целью прошлой ночью схватила их, окружив на углу улиц Баришгассе и Унгаргассе, связала и на рассвете увезла за город, и там, примерно на расстоянии одной мили, улюлюкая и выкрикивая всякие мерзкие венгерские ругательства, отпустила домой. Сами же они на длинных санных дрогах уехали по шоссе в сторону Венгрии.

Виконт Шатлен был весьма возмущен этим докладом:

- По-видимому, оба негодяя были мертвецки пьяны. Одному все это приснилось, а другой был настолько в подпитии, что сам ничего не помнит и на слово поверил первому. Вывод: обоих выгнать со службы.

Глава XII

Император раздает подарки.

Никем не замеченный, Акли улизнул от своих соратников по военному походу. Все готовились к возвращению домой, и на него никто не обращал внимания. А он и не думал вернуться за своей одеждой, переночевал в маленьком трактире на Альтер-Ринге и на другой день утром, раздобыв себе необходимых костюм, явился на аудиенцию к императору, немного волнуясь и чувствую угрызения совести, что был вынужден воспользоваться слухом о замужестве принцессы Марии-Луизы, и обеспокоенный свои собственным будущим. Ведь он и понятия не имел, почему ему пришлось томиться в казематах, равно как и о том, чего хочет от него император, простит ли он его вину и возьмет назад на службу. Или только решил смягчить наказание, выпустив на свободу, но откажет ему от императорского двора.

На приеме у императора был канцлер Трансильвании Элек Нопча, который обычно жил в Вене, но на рождество каждый год отправлялся в Трансильванию и накануне являлся к государю за инструкциями. Государь, очень мало знавший о Трансильвании (бедная Трансильвания всегда ходила в падчерицах), поручал канцлеру исполнить какой-то пустяк, наверно что-нибудь в этом роде:

- Заставьте народ сажать картошку, дорогой Нопча, потому что картошка - это великое благо.

От своей бабушки Марии-Терезии император Франц слышал, что трансильванцев, особенно секлеров36, силой оружия заставляли выращивать картошку, но даже и военному принуждению они противились. А то, что однажды сказала добрая бабушка, он помнил даже тогда, когда уже сам стал взрослым и государем.

Однако на этот раз император Франц был более милостив к Трансильвании, чем обычно, и поэтому, упомянув картошку как тактовую, зная, что ничего больше - при всей его отеческой любви к народу он подарить не может, но памятуя вместе с тем о благе духовном, взял со своего письменного стола бумагу и протянул канцлеру, милостиво улыбнувшись:

- Вот гимн, написанный Гайдном37. Возьмите один экземпляр партитуры, на вашей родине это будет еще новинкой. А когда он распространится в гуще народной, это доставит простому люду великую радость.

- О, конечно, - подтвердил Нопче с низким поклоном и расчувствовался до слез, принимая ноты "Боже, храни императора!" - Венгры умрут от восторга при звуках этой мелодии! (И канцлер и император были добрыми людьми, но в пророки они оба не годились).

Но вот канцлер Трансильвании удалился, и дежурный камергер доложил императору о прибытии Акли.

- О, Акли! - весь засияв, вскричал государь, - Здесь уже этот злой мальчишка? Ну и хорошо! Пусть войдет!

И королевский шут вошел и бросился на колени перед императором, проговорив:

- Спасибо, ваше величество, что вы помиловали меня.

- Ладно, вставайте! - милостиво напустился на него император. - Чего уж там разыгрывать комедию? Знаю, это я ошибся, а вы были невиновны. Ввели меня в заблуждение - только и всего! Но и вам поделом. Зачем было писать двусмысленные стихи? Только евреи, мой дорогой, а не христианские поэты, пишут стихи, которые нужно читать справа налево. Откуда же мог я это знать?

Почувствовав себя в прежней стихии, Акли тотчас же обрел и прежний тон.

- А следовало бы знать, ваше величество. Все-таки как-никак, вы - король Иерусалима!38

Император от души посмеялся, а потом вдруг посерьезнел, осмотрев с головы до ног своего давнего фаворита.

- Мой бедный Акличка, как же вы похудели! И все это учинил злой император за какое-то единственное стихотворение. Правда ведь, много вам пришлось пострадать? И не отпирайся, вижу по вашему лицу. Но отныне снова все будет в порядке, все будет по-прежнему. Вы останетесь, как прежде, служить при моем дворе. Видите, император тоже может ошибаться. Но теперь вы сами убедились, что он и к самому себе строг и справедлив. Недаром он чеканит на деньгах: Iustitia regnorum fundamentum39.

У императора было ласковое и доброе сердце, и это ласковое сердце подсказало ему ласковые слова, которыми он мог, так сказать, гладить человека, к кому он их обращал.

- Выходит, что я был осужден за стихотворение "К Наполеону"? - пробормотал Акли непроизвольно и скорее самому себе. - Ну над этим я долго ломал бы голову, пока догадался бы. Хоть до второго пришествия.

- ...А потому я хочу, - продолжал император, в развитие своей предыдущей хорошей мысли, - чтобы и по отношению к моим слугам и верным людям я был тоже справедлив. И для компенсации перенесенных вами обид и страданий можете попросить у меня, чего захотите.

Император был даже красив, когда вымолвил эти слова: какой-то величественный ореол сиял вокруг его чела (словно на голову его была надета блестящая корона, хотя никакой короны на ней не было). Земных богов - императоров и королей - такие мгновения щедрости возносят на уровень истинных богов, поскольку истинные боги одаривают смертных только опосредствованно, через кого-то. Но с дарами нужно обращаться аккуратно, потому что это очень дорогое развлечение (и у королей тоже редко когда бывают деньги) - давать кому-то "карт-бланш", то есть чтобы тот написал на чистом листе все, что пожелается его сердцу, душе, глазам, или устам.

Акли буквально покачнулся под бременем этой великой королевской милости. В голове у него зашумело, лицо пошло красными пятнами. Дважды он пытался произнести какие-то благодарственные слова, но язык отказывался ему служить. И не сумев найти выражения своим чувствам в звуках, он излил их глазами, в виде слез. Император оценил это (ему это даже понравилось), и он поспешил прийти на помощь Миклошу.

- Хорошо, хорошо, нам это знакомо. В таких случаях очень трудно принять решение. Не отвечайте мне сейчас. Успеется. Даю вам время на обдумывание. Отправляйтесь к себе в комнату и спокойно подумайте, что я мог бы для вас сделать. Только не придумывайте какую-нибудь чепуху, милый Акли!

Совсем одуревшим от радости и едва держась на ногах вышел он из императорского кабинета. Удивлению же его вообще не было предела, когда в своих комнатах он нашел все в прежнем виде, как оставил: одежду, книги, безделушки. Только рукописи были перерыты.

После полудня он готовился поехать в пансион на Унгаргассе, и душа его сладостно замирала, когда воображение расписывало яркими красками их первую встречу. Что он скажет Незабудке, увидев ее? Узнает ли она когда-нибудь, к какой великой хитрости он прибегнул, чтобы спасти ее из когтей барона Сепеши? А что если император прознает про его уловку, о том, как он воспользовался его запиской? (На лицо Миклоша набежала тень озабоченности - но только на одно мгновение). Ах, простит он! Что значит столь незначительная ложь, помешавшая большому преступлению?! А что если Сепеши узнает об обмане? (Тут по спине Акли пробежал холодок. ) Да, да, если узнает Сепеши? Он этого не простит, этот грубый и отчаянный человек. Это уже опасно! Убьет он меня, тут сомнений нет. И именно сейчас жизнь показалась ему такой дорогой, такой красивой! Мрачные предчувствия и солнечные надежды замелькали в его голове, помчались наперегонки. Он лежал на кушетке, устремив взор в потолок и тешил душу раздумьями о посуле императора, и перед его глазами проплывало все, что есть дорогого и ценного на свете - великая галерея земного счастья и богатства. Что же ему выбрать из всего этого?

Но время бежало. Бежало быстро. Наступил полдень, обед, и его пригласили к столу для придворных. А после этого, когда он уже собирался отправиться в пансион, за ним прислали. Его величество велел сказать, что он хочет поиграть с Акли в шахматы. Возвращение Акли напомнило императору об его страсти, которую он уже забросил, поскольку придворные играли с ним всегда так, что только он выигрывал. Единственный Акли решался ставить маты императору. Из-за этого его величество всегда сердился на Акли и все же любил играть именно с ним.

Император, надо сказать, был в плохом расположении духа, или по крайней мере скучал, и Акли не хотелось бы, чтобы разговор сейчас зашел о том, на чем они кончили утром. Но и император не сказал ничего. Хотя может быть лучше, если бы сказал что-нибудь, потому что позже настроение у него совсем испортилось после нескольких ошибочных ходов. Видя, что партия проиграна, он недовольно смахнул фигуры с доски.

- Сдаюсь, лень думать, - сказал и встал от стола.

Акли тоже встал, радуясь втайне, что партия быстро окончилась, и он может отправиться на Унгаргассе, и поклонился, намереваясь уйти. Однако император вдруг позвал его от двери назад.

- Ну как, обдумали, что я могу для вас сделать?

Сердце Акли громко забилось.

- Да, ваше величество, - дрожащим голосом сказал он.