Свобода уже и сама по себе - величайший подарок тому, кто был ее лишен. И уж тем более, если вымолили ее для тебя две белые ручки. Он живо нарисовал в своем воображении те две сложенные белые ручки и моляще склоненную лебединую шейку...

Он прямо с ума готов был сойти от радости. Не знал, с чего начать. Свежий воздух опьянил его. Он вышел из ворот тюрьмы, шатаясь как пьяный. Снег весело поскрипывал под ногами. Ему хотелось кричать от восторга и счастья, заговаривать на улицах со всем встречными. Но на улицах не было никого. В сочельник все христиане сидят по домам, в тепле. Только на перекрестках улиц можно было видеть, как на примыкающей площади мелькали неяркие огоньки, - будто медные колечки по снегу катаются: это ребятишки шли от дома к дому "славить Христа", колядовать, покачивая на ходу свечками в бумажных фонариках.

Подойдя поближе к первым домам на окраине города, он разглядел приветливо манившие к себе освещенные окна трактира "Золотой барашек". Над входной дверью на традиционной ветке можжевельника сияли миллионы алмазных иголок морозного инея, а со стекла двери навстречу ему заулыбались пенящийся стакан с пивом и зеленая винная бутылка.

На старинной лютеранской колокольне часы пробили шесть. Акли вошел в трактир. В другое время это пристанище шумных сборищ и пьяных весельчаков, теперь же это была мрачная берлога, куда забредали лишь те, кого сегодня нигде не ждали. Даже кабатчик и тот бросил удивленный взгляд на нежданного гостя. Это был старый человек с длинными, свисающими вниз усами, в большой бараньей папахе на голове, которую он и не подумал приподнять в знак приветствия.

- Чего вам?

- Пинту вина и чего-нибудь закусить.

- Господин, вижу, не здешний?

- Из Вены я.

- И застряли тут?

- Это уж точно, сказано: застрял. Хотел бы закусить и сразу же в путь, если найдется на чем.

- Гм, - хмыкнул трактирщик, без восторга почесав в затылке. - Так все же что велите подать, барин? В сочельник у нас в Братиславе в трактирах ужин не готовят. Потому что все наши гости у себя дома ужинают. Вот мы ничего и не стряпаем. Я и сам через час запираю трактир и отбавляюсь к дочери на ужин. Там меня ждут внучата малые. Я уж и повариху свою туда отослал. Дочке помогать.

- Ну хоть немножко сыру может быть найдется? Или кусок холодного мяса жареного? А то проголодался я как волк.

Немолодой трактирщик пошел на кухню, но быстро вернулся назад в совершенной растерянности.

- Ей богу, ничего нет. Ополченцы тут гуляли у меня сегодня в обед, так они и черта с рогами слопали бы, если бы нашли. Прямо как саранча какая. А, знаете чего барин? Ежели вы и в самом деле голодны, окажите нам честь, пойдемте со мной, дочка моя обрадуется гостю. Она тут живет, неподалеку. Через два дома отсюда.

Акли поколебался.

- А зять мой извоз держит. Авось после ужина он же и отвезет вас в Вену, - уже приветливым тоном уговаривающего человека заговорил немного чудаковатый трактирщик. - Об эту пору в Братиславе ой как трудно найти извозчика. А под рождество - и того труднее. Лошади, ей, конечно, все одно, что рождество, что не рождество. А вот кучера без большой охоты в такой день лапшу с маком променяют на дальнюю дорогу.

- Спасибо за доброе приглашение, - отвечал Акли, соблазненный обещанием раздобыть для него повозку. - Если я в самом деле не обременю...

- Ну вот еще! - возмутился трактирщик. - Да ежели я кого-то привел!..

- Меня зовут Миклош Акли, - представился он трактирщику, поскольку в таких случаях приличествует называться.

- А меня зовут Михаем Геленчером. (Они пожали друг другу руки). И кто ж вы будете? Мастеровой какой, или иное у вас какое-нибудь занятие? Если не обидитесь, конечно, на мой вопрос?

- До сих пор жил тем, что веселил кого-то.

- Ну что ж, ведь я тоже живу тем, что люди ко мне в заведение повеселиться приходят. Вот и выходит, что мы с вами - коллеги, как я посмотрю...

Больше они ни о чем не говорили. Просто Геленчер покричал в жилые комнаты, позвал кого-то: "Эй, Рябина, выйди". На его зов явился небольшого роста паренек с рябым, как терка, лицом. Ему-то трактирщик и поручил, уходя, заведение:

- Ты, Рябина, здесь останешься. До девяти часов. Ежели кто зайдет стаканчик пропустить. Или может быть наши "тутошние" пришлют за вином. Из тех беззаботных, кто до сих пор о запасе не подумал. Хотя они и заслужили смерть от жажды. Словом, в девять закроешь трактир и с ключами - к нам. К Жуже, то-есть.

С этими словами он подхватил Миклоша Акли под руку и повел в конец улицы, к Матяшу Тооту, где - не хочу задерживать читателя длинным рассказом - Жужика Геленчер, пухленькая дочка трактирщика, подала такой ужин, что и его величество король пальчики облизал бы.

Сначала были копченые колбаски в капустных щах, затем они продолжили ужин бренными останками кабана и его юного внука - поросеночка, у которого шкурка поджарилась вкусной хрустящей корочкой, после чего на столе появилась жареная индейка и лапша с маком, не говоря уж о сладком хворосте, орехах и яблоках. Причем все это сопровождалось беспрестанными ахами и охами и причитаниями хозяйки: "О, господи, если бы я знала, что у нас будет гость!"

За ужином Акли много съел и выпил, а затем много говорил - и все о таких интересных делах, что как-то незаметно прилетела половина времени, оставшегося до всенощной. Рассказы его всем в доме понравились. Собравшиеся слушали буквально разинув рот.

Только два малыша уснули - один на руках у матери, другой на коленях у отца.

- Иди укладывай ребятишек, Жужа, - сказал под конец старый Геленчер.

Раздевая детей, мать заметила, что пальчики ее сыночка Палини сжаты в кулачок, и он что-то в нем держит. Раскрыла пальчики, и что же видит? Настоящий золотой, кёрмёцского золота. Посмотрела - у девочки, у Като, и у той тоже в кулачке золотой поблескивает. Перепугалась женщина до смерти, побледнела. Только незнакомец и мог им деньги дать - больше некому. Выбежала из комнаты, где кровати стояли, подозвала, дернув бровью, старого отца.

- Что за человека ты сюда привел к нам, тятя? - таинственно зашептала она.

- А почему ты спрашиваешь? - удивился старик.

- Потому, что ты сказал: бедный - он.

- Ну и что?

- А он по-настоящему золотому дал каждому из наших малышат.

- Ну что ж, значит хороший он человек, отблагодарить тебя за ужин пожелал.

- И что же нам теперь делать?

- А положим-ка ты их незаметно ему в карман. Потому как и мы - тоже хорошие люди. А ну, давай мне эти два золотых!

Старый Геленчер был довольно хитрым человеком. Он сперва предложил тост, а во время тоста по венгерскому обычаю обнял гостя, да так, словно переломить пополам хотел, а тем временем незаметно опустил ему в карман оба золотые.

Гость тоже предложил тост за хозяев дома, пообещав, что никогда не забудет их гостеприимства и пригласил, если кто из них когда-нибудь попадет в Вену, навестить его дом, что будет для него большой честью.

- Слишком велик город для того, - отвечал хозяин. - Да и не часто мы ездим в Вену. Ну а уж если случится такое, как вас там разыскать?

- А вы только спросите господина Акли в императорской резиденции. У часовых, или у кого угодно.

- Черт побери! - вскричал старый Геленчер, очень уж походит это все дело на историю с кантором из Цинкоты, которого в гости приглашали...

Тем временем заявился рябой подручный трактирщика, племянник старого Геленчера (из тех Геленчеров, что живут в Чаллокезе). Ужин ему был оставлен на малом огне - до его прихода. Рябой Геленчер-младший принес весть, что в город прибыли новые дворяне-ополченцы и тоже принялись штурмовать трактир. Насилу от них отбился. Требовали вина, ужин и комнату - переодеться.

Акли удивился:

- А что, разве еще идет война с Наполеоном и дворянское ополчение все еще воюет?

- Какая там война! - возразил Геленчер - старший. - Наполеон вот-вот зятем станет нашему императору.

- В самом деле?

- Как же ты говоришь, что сам из Вены будешь, а такого не знаешь? Да об этом в Вене уж наверное и воробьи со всех крыш чирикают.

Слышал я про это. Но именно потому мне и не понятно, о каких же ополченцах тогда вы тут толкуете?

Старый Геленчер пожал плечами.

- Обедали у меня сегодня человек двадцать мелкопоместных дворян из Чаллокеза. Называют себя ополченцами, собираются незаметно, по одному. У каждого при себе узелок с одеждой и карабин. А поскольку у меня в трактире есть еще и две комнаты для гостей, то они и попросились там переодеваться. В дубленые полушубки, в штаны и паневы. В общем вырядились под простых крестьян. Дивно дело, подумал я, удивительно мне все это. Ну, а в общем-то, что мне до того?!

Акли сначала призадумался, но потом отбросил прочь все мысли об этой загадке, как часто поступает человек, столкнувшись с неразрешимой проблемной. И поскольку глаза старого Геленчера все сужались, а кукование птички, выскакивающей из часов, все удлинялось, он постарался перевести разговор снова на отъезд в Вену.

- А ведь я, сынок. - обратился к своему зятю старик-трактирщик, поняв намек Миклоша, - посулил нашему дорогому гостю поговорить с тобой, не отвезешь ли ты его на твоей повозке в Вену?

- Не могу, дорогой тестюшка. Очень сожалею, да только повозку у меня уже наняли на завтрашний день. Господин барон.

- Вот как? Ну, ладно, ничего. Оставайтесь, господин хороший, у нас до завтра. Отдохните.

- Наотдыхался я уже. Вдоволь! Хотелось бы и в путь, - просто ответил Акли.

- Сейчас трудненько будет найти попутную подводу.

- Да я хоть и двойную цену заплатил бы. Сколько здесь берут до Вены?

- Да по-разному берут. Эти наши братиславкие живодеры бывает иногда и пять двугривенных серебром заломят.

- Ну так я и пятнадцать двугривенных заплатил бы.

- Ну, тогда другое дело! А нут-ка, Рябинко, живо! Сбегай сначала к Кирнерам, а ежели нет - напротив их - к Фельдмайерам. Они тоже извозом промышляют. Спроси у них, не взялись бы они дать свою подводу до Вены. Скажи, что есть здесь один барин, который очень хорошо заплатит.