И он заторопился домой. Не слишком подолгу отдыхая по пути в трактирах, так что очень скоро очередной камешек, выпущенный им из пращи, застучал, запрыгал по полу камеры Акли. Миклош жадно принялся читать бумажку, примотанную ниткой к камешку: "Ваше письмо положил в карман императору. Думаю, результаты последуют"

И они последовали. Очень даже скоро. В том смысле, что в одну из ночей Акли тайно перевели в какую-то другую тюрьму. А господина Бернота - в виду его "подорванного здоровья" - отправили на пенсию. А поскольку здоровье у начальника было как у быка, он принялся гадать, какая же у него болезнь. Скорее всего император нашел письмо в своем мундире, но вычитал из него не про невиновность Акли, а про то, как плохо охраняют узников в тюрьме Винернойштадта.

Тем временем и в Венгрии заметили, что не впервые уже честнейших людей, будто какие-то драгоценности, венское правительство для надежности упрятывает от глаз людских под замок. Достаточно проявить симпатии к Наполеону, и человек вдруг исчезает из общества, и никто не знает - куда. Так что венгерский парламент в острой дискуссии потребовал, чтобы венгерские политические заключенные были судимы венгерскими судами.

Отеческое сердце императора размякло в горьком соусе венгерских обид, и появился милостивый императорский указ о переводе венгерских политических узников, где бы они ни находились - в Ольмютце, Куфштайне или Винернойштадте - в венгерские тюрьмы. Ну что ж, если им больше нравится отечественная тюремная плесень, въедающаяся в их легкие с осклизлых казематных стен, пусть будут счастливы, сидя в своих родных застенках...

Так Миклош Акли и оказался в Братиславе: в новой темнице, при новом начальнике тюрьмы. Пусть, по крайней мере, родное небо улыбается ему сквозь круглое свинцовое окно. Правда, только маленький его лоскуток. Так окончательно был погребен в темнице "королевский шут". Теперь он больше не сможет ни писать писем, ни получать их. И чернил и бумаги ему тоже больше не давали, сколько он ни умолял начальника тюрьмы, говоря, что хочет написать книгу. Начальник был истинным венгром и отговорил узника от этой мысли: нельзя с одной лисы две шкуры драть, хватит с человека того, что он сидит, да чтобы он еще и книгу при этом писал! Если нет никаких указаний о применении строгого режима, так что же его заставляет писать книгу? Отдохните лучше несколько годков. Вдруг времена переменятся. Мир тоже не лежит все время на одном боку. Возьмет да и перевернется, если ему вдруг вздумается.

Глава VII

Рождество в Бурге

Мир не перевернулся, но повернулся, особенно если глядеть на него с колокольни венского собора святого Стефана. И старая Европа обрела тот самый образ, который многим так нравился - судачащей тетушки из кафе. Болтовня и сплетня шепотком, казалось, заглушили гром пушек. Наполеон разводится с Жозефиной и женится на дочери австрийского императора Марии-Луизе. Уже начинался и дипломатический зондаж. "Это ли не сон? О, господи боже, из каких же странных ниток, удивительными челноками ткешь ты полотно нашей истории!

Словом, мир поворачивался, правда, только медленно. И времена года, сменяясь, бежали быстро, быстро. Как у них заведено. Тут уж и Наполеон ничего не может изменить. За летом пришла осень, за ней последовала - зима! И прекрасное морозное рождество подкатило в своей белой шубке (хотя корсиканец кое-где запятнал, расцветил ее белизну красными розами).

Рождество и масленица во все времена были мещанскими праздниками в Бурге. На масленицу император самолично обмывает ноги старым нищим, в канун рождества - раздает подарки семье, чтобы весь день все творили только добрые дела.

Поэтому накануне рождества он не подписывает никаких государственных документов (ведь от государственных документов ничего доброго не проистекает). Смертных приговоров тоже не утверждает, гражданских тяжб не разрешает (то, что хорошо одной тяжущейся стороне - наверняка плохо другой). Короче говоря, на рождество император не делает ничего, а значит не может сделать и ничего плохого. Напротив, уже рано утром он посылает мешочек золотых талеров для раздачи бедноте, жертвует на три сгоревших храма - по сто форинтов на каждый. И это соблюдается так строго, что если бы за истекший год в империи сгорели бы только две церкви, то министры сами подпалили бы третью. До завтрака император отправляется в усыпальницу капуцинов - помолиться у гробов своих опочивших супруг. Число их сильно возросло, но все равно к девяти утра он заканчивает все благодеяния и садится завтракать. Поскольку его величество в сочельник соблюдает пост до самого восхода вечерней звезды, то на завтрак ему подают только рыбу, фрукты, мед, токайское вино. Испив последний бокал, он удаляется в свой рабочий кабинет, где принимает князя Меттерниха22, преемника графа Штадиона (Штадион уже давно в прошлом), который докладывает ему о внешнеполитических делах, группируя полученную за прошедший день информацию, с великим усердием (новая метла исправно метет!) развивает свои изящные, как паутина, планы и замыслы на шахматной доске Европы.

- Давайте всегда поступать только мудрейшим образом, дорогой князь, только мудрейшим! - возвещает император, зевнув.

- Беда в том, что ты не всегда знаем, что мудренее, - возражает Меттерних, недовольный, что планы его не восхитили господина.

- Как будет угодно Всевышнему! - набожно заканчивает император.

Меттерних иронически улыбается.

- Этого маловато, ваше величество: Всевышний - он не специалист по австрийской внешней политике.

- Ах, князь, князь! - возмущается император.

Пока его святейшее величество (таков был принятый в ту эпоху титул австрийского государя) совещается с министром иностранных дел, в передних уже начинают собираться "отростки двора". Окружение императорского окружения. Будто старая давно выкинутая мебель возвратилась на свои прежние места, они заполняют коридоры: бывшие фавориты, отправленные на пенсию старички, "личные бедняки" и приживалки императора, обнищавшие фрейлины бывших государевых жен, няни-кормилицы, воспитавшие своим молоком его детей, гувернантки, учившие престолонаследника Фердинанда (ну эти за работу разве что подзатыльник заслужили), подружки детских игр принцессы Марии-Луизы, бывшие камергеры императора, перешедшие на другие должности, иначе говоря - все те, кто, кружась возле трона как мухи вокруг сахарницы, впитали в себя привычку всегда находиться поблизости от нее. Император считал своим долгом каждый год на рождество принимать их и одаривать - в соответствии с рангом и положением каждого из них.

Сочельник же император проводил в кругу семьи и настоящего двора, совсем в духе отца семейства и "христианнейшего" из всех дворов Европы. Устанавливались три рождественских елки: отдельно - для императорской семьи, для придворных и - для прислуги. Лакеи ежегодно по приказу императора приглашали и "христославящих" с улицы, и государь любил посмеяться над своими коллегами - королями, отправляющимися навстречу восходящей на Востоке звезде.

По этим же дням в числе других приближенных ко двору император принимал для целования руки сирот полковника Ковача.

Их привозил для этого граф Коловрат, накануне за несколько недель, докладывавший государю об их успехах в учебе и поведении.

Император в этих случаях всегда был весел, и на его похожем на огурец лице блуждала улыбка.

Рабочий кабинет императора, это, собственно говоря, - большой зал, в самой середине которого стоял стол красного дерева, а на нем в беспорядке валялись всякие бумаги, письма, заметки, доклады. Государственные акты. К стене, обтянутой хромовой кордовской кожей, был придвинут другой стол, доверху заваленный всевозможными пакетами и шкатулками, и возле каждой - записка с указанием, кому они предназначались, а иногда - чтобы император не забыл - и с напоминанием, о чем император должен поговорить с данным человеком.

Когда в кабинет вошли сироты полковника Ковача, император даже попятился от удивления: до того хороша была девушка - скромная, как голубка, и стройная, как тополь. Но больше всего его поразила ее благородная осанка, когда она шествовала, как прирожденная герцогиня, явившаяся к государю выразить свое почтение и верноподданность.

- А, смотрите-ка, да это ж наша венгерская дочка пришла! - оживленно вскричал император. - Ну, входите, входите!

Он протянул ей для поцелуя костлявую руку, затем сам схватил девушку за руку и так долго удерживал ее ладонь в своей, словно не желая вынимать свою руку из теплого птичьего гнездышка и ощущая, как стучит маленькое сердечко пташки.

- Как вы себя чувствуете, дорогая?

- Спасибо, ваше величество, милостью вашей - хорошо.

- Все ли необходимое есть у тебя в достатке? Нет ли такого, чего тебе не хватает?

- Все у меня есть в изобилии, ваше величество.

- Dies hor'i gern23! - сказал на венском диалекте император и, выпустив ее руку, шагнул к столу, стоявшему у стены, чтобы выискать предназначавшийся девочке подарок.

Очень скоро он нашел записку, прикрепленную к одной коробке, на которой стояло: "Хелена фон Ковач" и было приписано (на основании предложения Коловрата): "Отправить в монастырь".

В голове императора, страдавшего плохой памятью смутно забрезжило, что Коловрат упоминал о каком-то конфликте с бароном Сепеши и тайной романтической любви, но почему девушка должна стать монахиней, он никак не мог вспомнить. "А! - подумал он про себя. - Просто старому плуту завидно! Ну да ладно. Если они, советники, так предписывают, значит он, император, обязан выполнить. Корона императора всего только решето, через которое просеиваются советы императорских советников.

Открыв коробку и сам сгорая от любопытства, император развернул несколько листков мягкой шелковой бумаги, в которые был укутан подарок - пара дорогих сережек с опаловыми камнями, горевшими благородным огнем.

- Носите вот эти безделушки, моя дорогая, в память о нынешнем рождестве.