- Не могу. Его величество приказал никого не пускать к нему, разве только если придет его дочь...
- Так вот я и пришла - гордо проговорила девушка. - Его величество удочерил меня и воспитывает в пансионе мадам Сильваши.
Камергер поклонился.
- Что-то такое я слышал об этом. Мадемуазель, и рад вам служить.
Камергер исчез за дверью лаборатории, а немного погодя в переднюю вышел и сам император - в серой рабочей блузе и с зеленым козырьком на лбу.
- А, милая крошка! - добродушно воскликнул он. - Это вы! Ну что, дорогая, что-то случилось?
Девушка поспешила к нему, сделала книксен, поцеловала императору руку, а он погладил ее по волосам, выглядывавшим из-под шляпки. - Милый граф Даун, распорядитесь там, чтобы кондитер собрал для нашей маленькой гостьи пакет всяких сладостей. Пусть она возьмет его с собой.
Камергер удалился, а император повторил свой вопрос: - Что с вами случилось, милая? Да не дрожите вы так и не бойтесь, говорите смелее.
- Ваше величество! - проговорила она, обретя наконец голос от теплоты ободряющих слов императора. - Миклош Акли арестован.
Государь уставился на нее удивленным взглядом.
- Арестован? Акли? Наш Акличка? Но то же невозможно! Кто мог его арестовать? В Вену же еще не вступил неприятель?
- И тем не менее он арестован, ваше величество. Два агента тайной полиции забрали его в городском парке, где мы с ним прогуливались. Его последние слова были: Поезжай во дворец и расскажи обо всем государю!
- Ну, вы какие-то небылицы рассказываете, мой юный друг. В Вене, в конце концов, правлю я. А я ничего об этом не ведаю.
- Прикажите отрезать мне язык, если я сказала неправду.
- Что я по-вашему глупец, отрезать ваш милый язычок?! Просто я допускаю, что произошло какое-то недоразумение. Но вы успокойтесь, сегодня же он будет на свободе и вечером расскажет мне о случившемся с ним. А завтра я пришлю его к вам в пансион.
Император позвонил, явился офицер в кивере с перьями и откозырял.
- Пошлите за виконтом Штоленом, - приказал император и, снова повернувшись к девушке, спросил: - Надеюсь, вы довольны мною? Сейчас мы узнаем, что произошло с этим шельмой, и уж поверьте, не дадим и волоску упасть с его голову. - Император улыбнулся. - А теперь давайте поговорим о вас. Сообщил вам Акли, что ко мне приезжали просить вашей руки? Да, да, выросли мы, заневестились. Гм... - Император шутливо потрепал Илушку за подбородок. Девушка потупила глаза.
- Ну, так как? Пойдем за него или нет? Отвечайте, мадемуазель.
- Нет! - пролепетала она и разрыдалась. - Нет, нет, нет! Скорее умру!
- Ну, я настаивать не буду. Браки заключаются на небесах, дитя мое. А я предпочитаю обретаться на земле так долго, сколько смогу.
В эту минуту вернулся дежурный камергер, граф Даун.
- Ваше величество, граф Штадион просит срочно аудиенции.
- Он не сказал, по какому делу?
- По делу Акли.
- Очень хорошо! - оживившись, воскликнул государь. - Значит, что-то все же случилось? Сейчас мы все будем знать, подождите меня здесь, дитя мое. Граф Даун, вверяю вам под охрану мадемуазель Ковач.
Император прошел в соседний зал. Он отсутствовал долго. Может быть, целый час. Минуты тянулись томительно-медленно, зловеще тиками такие огромные бронзовые часы. Граф Даун на все лады пытался развлечь девочку, но ее сердце было полно тревоги, дурных предчувствий, и разговор то и дело обрывался. Нервы ее были напряжены до предела, когда душа человека уже переходит в сферу действия шестого чувства. То она видела бедного Акли уже в темнице, сидящим на мешке с соломой, погруженным в думы, уронив голову в ладони. То, заслышав шаги, вздрагивала: император!
Но император все не шел и не шел. Боже, ну о чем он может так долго советоваться со своим всемогущим министром? Ведь это же так просто сказать: -Ну, если арестовали, так и отпустите немедленно! А вдруг это не так просто? Если злые люди не выпустят бедняжку Акли из тюрьмы?
Она невпопад отвечала на комплементы и шутки камергера: мысленно пребывая далеко-далеко отсюда, иногда сама спрашивала его:
- Скажите, ведь государю никто не может приказывать?
- Никто. Кроме закона.
- Но законы - это бумага. Неужели бумага может повелевать императору? - Илушка, усомнившись, покачала красивой головкой, но камергер поспешил ей на помощь с разъяснениями:
- Законы потому повелевают что-то императору, что в них соединена совесть народа - с государевой вместе.
Это было слишком мудрено для девочки.
- Ну, а если. К примеру, император скажет: "Хочу, чтобы не обижали такого-то человек", его ведь не обидят?
- Конечно, не обидят.
- Спасибо, сударь.
Она немного успокоилась, но монотоное тиканье часов все равно продолжало оттачивать ее мысль, подобно оселку, направляющему бритву.
- А император слушается других? - снова поинтересовалась она.
- Еще бы! Для того и существуют его советники. Они - его уши, глаза и руки. С их помощью он слышит, видит и действует.
- Выходит, ему можно хоть и слепым родиться? - Можно. Почему же нельзя? Сколько уж бывало на свете слепых королей.
- Верно, верно, - подтвердила девушка, - у нас тоже был король Бела Слепой. Но почему же император, если он с помощью советников и видит. И действует, говорит. Что поступает так "милостью божьей"?
Камергер пожал плечами.
- Вот чего я не знаю, того не знаю.
В это мгновение дверь рывком распахнули, и вышел весь красный император. На его лбу, в складках между бровями хмурилась гроза. Он шел в лабораторию, не глядя ни налево, ни направо, и только, уже миновав девушку, остановился - у самых дверей, будто что-то вспомнив, и стал подыскивать нужные слова.
- Девочка, - в конце концов процедил он без тени былой приветливости, - ты вернешься в пансион и будешь там продолжать с прилежанием учебу. А тот человек - он оказался неблагодарным негодяем, заслужившим свое наказание. И я не хочу больше слышать ни слова в его защиту. Я распоряжусь, чтобы вам был назначен новый попечитель, который будет присматривать за тобой и твоим братом. Граф Даун, проводите барышню и передайте ее Коловарту, чтобы тот отвез ее, как обычно, в пансион.
С этими словами император захлопнул за собой дверь, и вместе с нею захлопнулась дверь и за Миклошом Акли.
Глава VI
Акли в заключении. Миссия Дюри.
Итак, граф Штадион достиг своей цели. Шут государя, бичевавший канцлера своими эпиграммами и подрывавший его авторитет в глазах императора, был устранен. Надо сказать, государь поначалу считал дело пустяковым и дважды воскликнул: "За какой-то стишок, милый граф, за какой-то стишок?!" Но граф Штадион был силен именно в диалектике и сумел навязать государю свою волю, вдавить ее в его душу, будто печать свою в мягкий воск.
- Будь это школьное задание - то любой стишок, - действительно, пустяк. Скажем, адресуют его девчонке - это игра заложенных в человеке от природы чувств. Можно писать такие вирши для заветного своего сколь особенно, когда нет надежды на ответную любовь. Но когда человек пишет дифирамбы чужому императору, это он уже делает не из горького страдания по нему, что не может на нем жениться, а потому, что у него, как правило, есть другая цель. А именно - для того, чтобы обратить на себя внимание чужого государя. Ведь Акли и для вашего величества писал оды на день рожденья, тезоименитства и по случаю нового года. И их - тем или иным путем - доводили до вашего (и, увы, и до моего тоже! - добавил он ехидно) сведения, государь! Если же Акли написал хвалебную оду Наполеону, ясно, что он пытается угодить Наполеону, из чего совершенно явно следует, что Акли поддерживает какой-то контакт с Наполеоном, или еще только ищет его. Tertium non datur [Третьего не дано (лат)]. А то обстоятельство, что Наполеон был заранее информирован о всех наших военных планах до сих пор (и это частично может быть явилось причиной наших поражений под Ульмом и Аустерлицем), почти без сомнения доказывает, что Акли ищет не новых тайных связей с корсиканцем, а намерен продолжать старые.
Наверное и солнечное тепло не согревало так по весне всходы пшеницы, как доводы графа Штадиона, взлелеивали посеянное им семечко подозрения. С Акли было покончено. И взбешенный император, как мы видели, предоставил его своей судьбе. Придворным шутам и поэтам разрешается многое. Но не все! И если уж совершил преступление, изволь за него расплачиваться.
Однако Акли недолго оставался в "отеле папаши Шмидта"; его до поры упрятали в тюрьму в Винернойштадте, пока граф Штадион соберет весомые доказательства его измены. Так, на основании одного-единственного стихотворения он не решался предать его суду.
- Стишок, это верно - дело плохое! Но что, если вдруг и судья окажется плохим и не согласится без достаточных доказательств вины осудить Акли. Значит нужно собирать улики. А до тех пор пусть-ка он посидит в Винернойштадте. В конце концов, как говорится в арабской пословице: лучше стоять, чем идти, лучше сидеть, чем стоять. Вот пусть и сидит, если это лучше.
Собирание доказательств наиболее легкое занятие среди всех видов собирательства. Ведь, если их нет, их можно вырастить искусственно, как форель в горном ручье. И виконт Штолен вызвал в Вену начальника винернойштадтской тюрьмы, господина Бернота, чтобы объяснить ему, в чем подозревается заключенный, а потому повелел не отбирать чернил и бумаги у бедняги в часы грустного одиночества, более того - постараться подружиться с ним, вкрасться к нему в доверие и дать ему возможность (а может быть осторожно, умело - и совет) пожаловаться на свою судьбу Наполеону и попросить французского императора вмешаться и добиться его освобождения. Разумеется, письмо это переслать затем ему, то есть виконту Штолену и так далее и тому подобное.
Так что для Акли и здесь, в тюрьме, жизнь была не хуже, чем на свободе. Господин Бернот полюбил узника и приглашал его к себе домой ужинать, перешел с ним на "ты". Были у господина Бернота и две молоденькие дочки, две "Гретхен" с мечтательным взглядом, которые по вечерам то играли на арфе, то пряли пряжу. Одна из них, Клементина, явно заигрывала с Акли, и в Акли не нашлось сил твердо заявить ей, что мысли его заняты другой, той, что сейчас находится в Вене, в пансионе на улиц Унгаргассе. Он стал тоже подмигивать ей в ответ, и вот на квартире начальника тюрьмы понемногу завязалась небольшая любовная интрига. Правда, иногда Акли ощущал угрызения совести, что сеет в девушке напрасные надежды, но он отметал эти угрызения так: если открыть девушке тайну его сердца, тогда возможно душе моей будет спокойнее, но зато будут безнадежно потеряны удобства для плоти моей: я лишился бы хорошего питания и вместо души моей, теперь уже страдал бы живот мой. Ну а поскольку душа моя все равно страдает из-за того, что я пребываю вдали от любимой, возьму я и этот малый грех себе на душу, ей-то уж все равно. Рассуждая таким образом, он, по крайней мере, уверил себя, что он отнюдь не дурной человек. А он и в самом деле был не человеком дурным, а всего лишь дурнем. Он считал, что кого-то он обманывает, на самом же деле - обманывали его.
"Миклош Акли, или История королевского шута" отзывы
Отзывы читателей о книге "Миклош Акли, или История королевского шута". Читайте комментарии и мнения людей о произведении.
Понравилась книга? Поделитесь впечатлениями - оставьте Ваш отзыв и расскажите о книге "Миклош Акли, или История королевского шута" друзьям в соцсетях.