А зря. Надо было учитывать и настырный характер Колесникова, и его коммуникабельность, и друга-консультанта Полевого, получмвшего реальную возможность применить теоретические знания на практике. Кстати, завистливые языки до сих пор поговаривают, будто львиная доля заслуг в том, что Игорю с полного нуля удалось поднять банк, принадлежит именно Павлу Валентиновичу.

Дело делом, но мужчины продолжали крепко дружить. Сошлись и жены. Официально Лена являлась второй супругой Игоря Николаевича. Первую не застала даже Людмила: студенческий брак Колесникова распался так же быстро, как и случился. Девушка забеременела, он женился, родилась дочь. Через год он развелся и долгое время ходил в холостяках: некогда было заниматься устройством личной жизни, дел невпроворот.

— Ну сама посуди: не звонить же Людкиной свекрови в такой ситуации! У них и без того всю жизнь натянутые отношения, — продолжала уговоры Ленка.

— А если Павел как раз к матери поехал?

— Да ни за что! Он в свои семейные проблемы мать никогда не впутывал. А твоему Виталику я сама позвоню и все объясню. И со статьей как-нибудь выкрутишься, я тебя знаю! С утра подкинешь детей в сад и школу и поедешь в свою редакцию. А я, как только отвезу Антошку в школу, тут же примчусь тебе на смену. Да и Мила к утру должна очухаться.

— Как ты считаешь, он на самом деле ушел? — посмотрев сквозь стеклянную дверь на разговаривавшего по телефону Вадима, спросила Катя.

— Кто? Павел? Думаю, да.

— Если бы знал, что здесь творится, сразу примчался бы. Он ведь такой отходчивый, — вздохнула она.

— Может, и примчался бы, а может, и нет. Сколько раз дуреху предупреждали: не ревнуй ты так, не позорь уважааемого человека, уйдет ведь. Как об стенку горох! — безнадежно махнула рукой Колесникова. — Ну что? Остаешься? Ну пожалуйста!

— Зачем тебе Ладышев? — не удержалась от прямого вопроса Проскурина.

Ленка резко повернула голову и пристально посмотрела на подругу:

— Ты же понимаешь, что об этом ни гу-гу. Игорь меня убьет!

— Да больно надо, — пожала плечами Катя.

— А что касается Вадима… Ты ведь сама вчера дала понять, что он тебе не нужен. Так что теперь уже поздно.

— Что поздно?

— Поздно говорить, что он тебе тоже нравится.

— С чего ты решила?

— С того. А то я тебя не знаю. Все твои муси-пуси о супружеской верности — правда до поры до времени. Пока не встретишь человека, который заставит обо всем забыть. Вот только потом совесть тебя замучает. Ты же у нас перфекционистка, правильная, идеальная. Так что считай меня своей спасительницей. Я еще в субботу поняла, что он тебе понравился. В нем определенно что-то есть… Третьи сутки только о нем и думаю. Столько лет замужем и ни на кого за это время даже не глянула! А от одних мыслей про этого у меня крышу сносит! — в экстазе закрыла глаза Ленка.

— А как же твоя совесть? Вдруг Игорь узнает или догадается? Он тебя так любит… Хочешь одним махом разрушить всю жизнь! Не страшно?

— Страшно, — как на духу призналась Колесникова. — Страшно, аж жуть! Но кто ему донесет? А насчет совести… Может быть, этот Ладышев как раз и послан мне для того, чтобы понять: я тоже люблю своего мужа.

«Неужели и Виталику нужно было ЭТО понять? — провела аналогию Катя. — Только как ЭТО ни назови, оно все равно классифицируется как „измена обыкновенная“.

— Делай, как знаешь, но я этого не понимаю.

— И не поймешь, так как очень правильная. Кстати, будь я на твоем месте в субботу — одна да без мужа — долго не думала бы. Во всяком случае, хоть нацеловалась бы вволю! Все, пошли, а то неудобно.

Одетый и обутый Ладышев нетерпеливо топтался в прихожей. Взглянув на женщин, он безошибочно вычислил, кто из них останется, и молча подал Колесниковой манто.

— Спокойной ночи! Я еще позвоню, — попрощалась она с подругой.

Вадим только кивнул напоследок и поспешил вниз по лестнице.

Защелкнув дверные замки, Катя, не включая света, прошла в гостиную, отодвинула край шторы и выглянула в окно: Ленка как раз садилась в знакомый „Range Rover“. Его хозяин, как и накануне вечером, захлопнул за дамой дверь, занял водительское сиденье, завел двигатель; салон озарился лунной подсветкой.

„А ведь я сейчас больше всего на свете хотела бы оказаться на ее месте в этой машине, — поймала она себя на крамольной мысли. — Наверняка, внутри она также роскошна, как и снаружи… В нем определенно что-то есть“, — повторила она про себя Ленкины слова. — Конечно, есть. Красив, умен, если судить по машине, еще и обеспечен. Неужели ветеринары у нас так хорошо зарабатывают? Надо проверить тему… Хотя зачем проверять? Если он так же превосходно разбирается в звериных болезнях, как в женской психологии, то, значит, специалист классный. Интересно, почему он не лечит кошек? Странное в ветеринарии разделение… — озадаченная, она отошла от окна. — А ведь все началось с охоты. Прямо перелом судьбы какой-то! И не только у меня, — сочувствующе посмотрела она в сторону спальни. — Бедная Мила. И я бедная. Во всяком случае, скоро буду такой в глазах окружающих, если одна останусь. Не на кого опереться, некому довериться. Интересно, кого же окажется больше — сочувствующих или злорадствующих? А уж как завистники обрадуются: накрылась сказка Проскуриной!» — горько усмехнулась она.

Со стороны ее жизнь действительно могла показаться сказкой. Уж слишком гладко все складывалось, уж очень легко все давалось: круглая отличница, активистка. Получила золотую медаль — тут же поступила на журфак, сразу назначили старостой группы. Познакомилась с симпатичным студентом-строителем из политеха, через год вышла замуж. Сразу по окончании университета попала в штат популярной газеты. А тут еще родители помогли купить молодоженам двухкомнатную квартиру. Пусть маленькая, но своя. Вроде все шло как по маслу.

Но на самом деле ей ничего не давалось без труда. Пресловутые пятерки в том числе. Она не помнила, чтобы хоть раз пришла в школу неподготовленной, не выполнив всех заданий, даже если приходилось ложиться спать за полночь. А уж перед тем как засесть за сочинение, переворачивала горы литературы! Поскольку продолжать учебу ей не раз приходилось на новом месте, то надо было и заново самоутверждаться, доказывать свое право на прежние отметки. Конечно, очень помогала ее редкостная коммуникабельность — в любой коллектив вливалась легко и готова была дружить со всеми, помогать всем. Так что никому даже в голову не приходило назвать ее заучкой. Зато все признавали в ней заводилу, душу компании.

Первая любовь пришла к ней лишь в институте и стала первой неудачей. Лучше о ней и не вспоминать. Но тогда ее поддержала мама — надежный друг, слушатель, советчик.

«Отболит, родная, отболит… Первая любовь на то и первая, чтобы научиться страдать, научиться беречь ту, настоящую, которая обязательно тебя найдет», — успокаивала она рыдающую дочь.

И любовь ее нашла. Взаимная, красивая, единственная на всю жизнь, как тогда казалось Кате. Сыграли свадьбу. И тут неожиданно умерла мама, что стало для отца и дочери Евсеевых настоящим ударом.

От природы мама была крупной, полной женщиной, страдала высоким давлением, но нигде не наблюдалась, просто пила лекарства. Горстями, так как работа в школе — не для слабонервных. Конечно, русский язык и литература — не самые сложные предметы, но Нина Сергеевна ко всему прочему была больна театром. В каждой новой школе она открывала театральный кружок, к каждому празднику ставила с учениками спектакль, возила их на конкурсы, фестивали. До тех пор, пока не отказала печень. В экстренном порядке ее положили в окружной госпиталь, а спустя пару недель она умерла. От цирроза.

«Мама, мамочка, — непроизвольно увлажнились Катины глаза, — почему, когда плохо, мне так не хватает твоего тепла? Были бы брат или сестра… Папа, конечно, меня любит, я это знаю, но мы с ним не можем быть так близки, как с тобой. Ты всегда была рядом, а он неожиданно появлялся, шутил, смеялся, хвалил за школьные отметки и снова исчезал на пару недель: то учения, то дежурства, то секретные задания…»

Куда и надолго ли в очередной раз уезжал отец, не спрашивала даже мама. Военная тайна. Возможно, поэтому и Катя никогда не докучала Виталику расспросами. То, что сочтет нужным, скажет сам. Он тоже особо не вникал в ее журналистские перипетии. Хотя газету читал, отслеживал статьи с фамилией Проскурина, гордился женой.

«Обязательно снова стану Евсеевой! — вдруг пришло в голову Кате, и даже дух захватило от испуга, вернее, от направления собственных мыслей. — Неужели на подсознательном уровне я уже готова к разводу?… Позвонить ему, что ли?»

Умывшись и спрятав в походный футлярчик линзы, она нанесла на лицо найденный на туалетном столике ночной крем, заглянула в комнату, где спали девочки, отыскала на антресолях плед с подушкой и прилегла на узком диванчике в прихожей — оттуда хорошо просматривались двери всех комнат.

«А может, оно и к лучшему, что сегодня не увидимся, — взяв с полки телефон, набрала она домашний номер. — За сутки в голове все уляжется, утрясется, перемозгуется. Не зря говорят: утро вечера мудренее. Может, удастся хоть лицо сохранить и обойтись без истерик».

Как и следовало ожидать, разговор с мужем вышел натянутый даже несмотря на то, что Ленка уже успела обрисовать ему ситуацию. Виталик разобиделся не на шутку: больше недели не видел жену, а она взяла и променяла романтический вечер с ним на заботу о какой-то пьяной подруге! Да если уж на то пошло, ему никогда не нравилась эта ревнивая истеричка!

Говорил в основном муж. Катя молча слушала, пытаясь уловить хоть каплю фальши в его словах. Нет, все звучало искренне. И если бы своими глазами не наблюдала страстную сцену встречи в аэропорту, то чувствовала бы себя сейчас жутко виноватой. А так даже оправдываться не хотелось, что, скорее всего, и заставило Виталика обидеться окончательно. Холодно пожелав «спокойной ночи», он первым положил трубку.