НЕЛЛ ГОРДОН: Как сказал Эл Альварес, «…Великое произведение искусства сродни самоубийству». Итак, можно ли считать искусством фотографии, сделанные Грейс Шилд и принесшие ей награду? И, если они являются таковым, не совершила ли она профессионального самоубийства?


Обратный полет в Лондон длился, казалось, целую вечность. Она сидела, пристегнутая ремнями к креслу, между двумя континентами, и деваться от тоски ей было некуда. Если бы она принадлежала к людям, способным сойти с ума, подумалось ей, то, вероятно, это случилось бы во время ее перелета из Бостона.

Оказавшись дома, она немедленно заперлась в фотолаборатории и проявила последнюю катушку пленки. Ни в тот день, ни в следующую ночь Грейс ни на секунду не сомкнула глаз. Она разложила последние снимки Джефферсона на кухонном столе и пристально всматривалась в них. Каждый из них по-своему напоминал ей, за что она любила его: за его улыбку, его глаза, теплые и полные интереса к жизни, даже после того, как он узнал, что его собственная жизнь утекает с каждым часом. То, как он пытался скрыть от нее свой страх, заставляя ее смеяться. Она сидела за кухонным столом долгими часами, без еды и сна, не сводя глаз с фотографий.


В гости заявилась Анжелика. У нее был свой ключ, посему она вошла без стука. Она бросила один-единственный взгляд на Грейс, покачала головой и принялась рассматривать фотоснимки.

— Прекрасная работа, — наконец заметила она. После чего дала Грейс две таблетки снотворного и уложила ее в постель.

Грейс проспала двадцать два часа. Проснувшись, она обнаружила, что Анжелика вернулась и снова сидит за кухонным столом, а перед ней разложены фотографии. Она подняла голову, когда в дверь нетвердой походкой вошла Грейс.

— Извини, я забыла: тебе следовало принять только одну таблетку. Хотя ты выспалась, по крайней мере.

— Угу. Теперь я хочу знать, проснусь ли я когда-нибудь снова.

— Держи. — Анжелика протянула ей кружку крепкого индийского чая. — Это твоя лучшая работа.

Грейс жадно прихлебывала чай, прислонившись к дверному косяку.

— Ты видишь его душу? — спросила она.


Через пару дней Анжелика позвонила, чтобы сказать:

— Все в восторге от твоих фотографий.

Грейс лихорадочно ждала подтверждения своей правоты.

— Они увидели ее, духовную сторону?..

— Конечно. Снимки просто великолепны. Душераздирающие. За них можно получить премию.

— Не думаю, что хочу этого. Они личные, настолько личные, насколько личным бывают рождение и смерть…

— Смерть, во всяком случае, считается общественным мероприятием: родственники, друзья, священники, прислуга, собаки… вот почему раньше не очень-то страшились умирать. — Должно быть, Анжелика звонила ей по мобильному телефону, поскольку уже через три минуты вошла в квартиру. Взяв Грейс за плечи, она притянула ее к себе. — Знаешь, что я вижу? Я вижу великолепные снимки и первоклассную работу. Выдающуюся работу. Разумеется, в них видна душа. Но ты знаешь, как это бывает. Люди видят то, что видят. В самом деле, Грейс, я понимаю, что тебе сейчас нелегко, ты в растерянности…

Грейс не могла не улыбнуться.

— Прекрати изображать из себя психиатра. Я тоже иногда смотрю телевизор.

— Послушай. — Анжелика отодвинула ее от себя, но взяла за руку и подвела к дивану. — Я знаю, что сейчас ты места себе не находишь и тебе чертовски тяжело. Ты только что потеряла мужчину, о котором думала, что любишь его.

— Мужчину, о котором я знала, что люблю его.

— Пусть так. Ты перенесла шок. Ты тоскуешь. Но ты сделала поистине великолепные снимки. Ты говорила мне, что это была его идея, что это он предложил тебе сделать их. Именно он предложил выставить их, устроить экспозицию. Ты выполнишь его желание. Я не вижу здесь никакой проблемы.

— Господи, Анжелика, какая же ты неугомонная. — Грейс тяжело опустилась на стул, она чувствовала себя так, словно состарилась за одну ночь. — Ему было легче умирать, когда он думал, что делает что-то для меня, для моей карьеры.

— Вот видишь. Честно говоря, не понимаю, какой смысл прятать их от людей? Кому это поможет? Я знаю, что ты буквально помешалась на нем. — Она заметила взгляд, которым наградила ее Грейс, и поправилась: — Хорошо, хорошо, ты любила его. — Она выдвинула стул. — Сядь сюда.

Грейс повиновалась. Потом она вытащила сигарету из пачки на столе.

— Но я сама хотела сделать их. Неужели ты не видишь, что в конце я сама хотела сделать эти снимки, сделать их для себя?

Анжелика протянула ей спички.

— Грейс, ты проделала потрясающую работу. Ты скомпоновала свои снимки, работала со светом и тенями, плоскостями и углами. Послушай, я не сомневаюсь в том, что ты любила его, но работа для тебя — все. К чему отрицать это? Зачем бездарно растрачивать свой талант?

Грейс глубоко затянулась сигаретой, потерла лоб, затем подняла глаза на Анжелику.

— Я снимала, даже когда он умер. Я направила на него объектив, думая о том, как падает свет и какие отбрасывает тени, я наводила резкость и, пока занималась всей этой рутиной, чтобы сделать свои великие снимки, он умер, а я этого даже не заметила. Так что можешь делать с ними все, что сочтешь нужным.


Грейс поднялась на подиум, и звук ее шагов заглушили аплодисменты. Она приняла чек на тридцать тысяч фунтов и произнесла благодарственную речь.

Она попросила водителя такси высадить ее у памятника Альберту[17]. Она прошла мимо пьяницы, сидящего на скамейке в парке, и отдала ему свою «Лейку». Вернувшись домой, она перевела чек благотворительному обществу помощи слепым.


Грейс сообщила миссис Шилд, что едет в Лондон только «на одну ночь». Миссис Шилд уже открыла было рот, чтобы возразить, но Грейс опередила ее.

— Я знаю, ты будешь нуждаться во мне еще какое-то время. И мне здесь очень нравится. Сельская жизнь вовсе не так плоха. Я вернусь завтра, обещаю.

Миссис Шилд прижала обе руки к своей огромной груди.

— Я выздоравливаю не так быстро, как надеялась, — пожаловалась она, бросив на Грейс хитрый взгляд из-под своих рыжеватых ресниц.

— Я знаю, Эви. — Грейс подавила улыбку. — Какой облом, не правда ли?

Миссис Шилд наклонила голову в знак согласия.

— Ты права, настоящий облом.


Интересно, сколько может быть магазинчиков, торгующих антиквариатом, на набережной Челси? Много, подумала Грейс, бесцельно фланируя по Ройял-Хоспитал-роуд и держа под мышкой завернутую в наволочку картину. Но никто из владельцев не признал картину своей, хотя кое-кто из них выказал желание приобрести ее.

Она чуть не пропустила небольшую лавчонку на углу Тайт-стрит. На ней не было вывески, а в витрине было выставлено так мало вещей, что заведение скорее походило на жилище, чем на магазин: вазу из красного хрусталя от Рене Лалика и канделябры в стиле «арт деко» было очень легко пропустить, равно как и табличку на двери с надписью «Антиквариат». Внутри она увидела прочие изделия «арт деко»: лампы, вазы, чаши, парочку ручных зеркалец, а также немногочисленные предметы мебели более раннего периода. С крюка на потолке свисала пустая позолоченная клетка для птиц. Здесь же находились несколько очень приличных акварельных пейзажей, а на дальней стене висела картина, написанная маслом. Сердце у Грейс учащенно забилось, когда она подошла к ней поближе. Из задней части магазинчика вышла женщина и спросила:

— Чем я могу вам помочь? — Грейс лишь молча показала на картину.

Женщина перевела взгляд на рисунок, потом взглянула на Грейс.

— Боюсь, она не продается.

— Это работа Форбса. — На картине был изображен маленький мальчик лет примерно шести, с льняными волосами, подстриженными кружком, одетый в золотисто-желтый матросский костюмчик. Он сидел боком на стуле, поджав под себя ногу, и держал в руке игрушечный локомотив. На лице его, маленьком треугольничке с огромными миндалевидными глазами цвета янтаря, была написана скука, которую может испытывать только ребенок, она была столь явственной, что причиняла боль. Красно-синяя обивка стула потускнела и выцвела, и на его спинку была небрежно наброшена белая узорчатая шаль. Маленькая девочка, на пару лет моложе, стояла на коленках на красно-зеленом коврике, оказывая первую помощь кукле с одной рукой. Она увлеченно укутывала куклу в кусок перламутрово-синего бархата, не обращая никакого внимания на мальчугана на стуле. Он тоже смотрел куда-то вниз, мимо нее, — они вели себя так, словно находились одни в комнате. Стены были выкрашены в дымчатый зеленый цвет. Картина лучилась светом.

— Я знаю, кто нарисовал картину, его зовут Форбс.

Женщина посмотрела на Грейс. Потом взглянула на картину, которую та принесла с собой.

— Прошу вас подождать одну минуту. — С этими словами она исчезла за шторкой, и Грейс услышала, как она обращается к кому-то: — Не могли бы вы подойти сюда, дорогая, у нас посетитель, с которым, по-моему, вам необходимо увидеться. — Грейс разобрала подпись в левом нижнем углу второй картины. Она гласила: Луиза Блэкстафф.


Ной помог своей бабушке выйти из автомобиля и поддерживал ее, пока они шли к магазину. Внутри их ждала Виола Гластонбери, опираясь на устройство в виде рамы для опоры при ходьбе. Увидев их, она оттолкнула раму и сделала шаг вперед, протянув левую руку. Луиза взяла ее обеими руками, и обе женщины замерли, молча глядя друг на друга. Наконец лицо Луизы, подобно верно взятой ноте, осветилось ласковой улыбкой.

— Виола, вот и ты. А я уж думала, что никогда не найду тебя.


— Твои картины ни разу не выставлялись на продажу, — рассказывала Луизе Виола. — Но потом появился этот молодой человек. О, он был очень настойчив, ему непременно хотелось приобрести картину. «Для близкого друга», — так он сказал. Он был красив и очарователен. — Она с улыбкой повернулась к Грейс. — И он отзывался о вас с такой любовью! Я не собиралась расставаться с картинами, с этой в особенности, но потом он сказал мне, что вы родом из Нортбурна, что вы знаете их всех, и ее тоже. — Она взглянула на Луизу. — Поэтому я позволила ему унести картину с собой, дорогая, и с тех пор я ждала тебя. — Она накрыла своей рукой руку Луизы.