— Тебе следует обратиться в полицию, в социальные службы, или куда там еще обращаются в таких случаях. Ты имеешь право увидеться с дочерьми, тебе должно быть известно об этом, ведь ты адвокат. А у них есть право повидаться с тобой. Как они будут себя чувствовать, узнав о том, что им не дали…

Джефферсон закончил предложение за нее.

— Увидеться со мной перед смертью. Ты права.

— Мне не разрешили увидеть мою мать после того, как она погибла. Это было самое худшее, из того что они могли сделать, поскольку потом мне было неизмеримо труднее расстаться с ней. Нет, на твоем месте я позвонила бы даже в это чертово ФБР. Откровенно говоря, я заковала бы Черри в наручники и бросила в камеру, оставив ее без водки или этой ее проклятой розовой помады.

* * *

— Черт возьми, что ты себе позволяешь, когда вот так врываешься ко мне?

— Я думала, тебе нужна помощь.

— Уходи! Неужели, ради Христа, ты должна ходить со мной даже туда?

Когда он вышел из ванной, она заметила, что он плакал.

— Прости меня, я думала, что ты хочешь принять ванну, — сказала она.

— Нет, это я прошу прощения, за то что накричал на тебя. — Проходя мимо, он избегал встречаться с ней взглядом. — Предполагается, что я — твой возлюбленный.

— Так оно и есть.

Губы его беззвучно шевелились, а на щеках выступил лихорадочный румянец.

— В таком случае, твое представление о том, каким должен быть возлюбленный, кардинально отличается от моего.


— Я хочу, чтобы ты рассказала мне о выставке, над которой должна была работать. Ты уже сделала что-нибудь? — Он спустился вниз в кухню. Грейс мыла окна. Она мыла их и вчера, и позавчера.

Она отложила тряпку.

— Ты же знаешь, что ничего. Я просто не видела ничего, заслуживающего внимания. Меня ничего не вдохновляет, и в этом нет ничего удивительного.

— Ты должна проявить настойчивость.

— Почему-то эта злосчастная выставка не кажется мне сейчас такой уж важной.

Он хлопнул ладонью по столу.

— Глупости. Она очень важна. Посмотри на меня. Как ты думаешь, что я чувствую, зная, что мешаю твоей карьере? Вместо того чтобы заниматься работой, ты превратилась в сиделку, ухаживая за мной и подтирая мне задницу…

— Ты не мешаешь моей карьере, и я не подтираю тебе задницу.

— Придет время, и…

— Я буду считать это привилегией.

— О Боже, перестань говорить ерунду. Послушай, Грейси, это я умираю. Это и без того тяжелая ноша. Не делай ее еще тяжелее, заставляя меня чувствовать себя вдвойне виноватым.

— Ты ведь знаешь, что я выходила на охоту. Я сделала несколько снимков. Ничего особенного: смеющиеся малыши, новорожденные кролики и тому подобное.

— Тебе следует отправиться в путешествие.

— Теперь ты говоришь глупости.

— Отлично, сейчас ты не хочешь уезжать. Это достаточно справедливо, согласен. Но в одном я прав: ты не можешь нажать кнопку «пауза» в своей жизни, ожидая, пока я умру.

Грейс больше не могла выносить подобных разговоров: она вскочила с места и вылетела за дверь, с грохотом захлопнув за собой дверь с противомоскитной сеткой. Впрочем, ушла она недалеко: Грейс сидела в саду, глубоко дыша и глядя в небо, которое, казалось, провисло под тяжестью парящих в нем птиц. Она зажмурилась и зажала уши руками, стараясь заглушить шум жизни, проклиная Господа.

А потом она подумала: «Что я здесь делаю, бездарно растрачивая время, которое могла бы провести с ним?» — И вернулась в коттедж. Он сидел на том же месте, где она его оставила, глядя в стену перед собой, а на столе остывала нетронутая еда. Услышав, что она вошла, он повернулся к ней и улыбнулся. Как он мог улыбаться вот так, как улыбается ребенок, глядя в будущее, потому что знает еще слишком мало, чтобы бояться его? Она подошла к нему и обвила руками, но не слишком крепко, в последнее время он стал очень чувствителен.

— Ну-ка, повтори, как называется твоя выставка? — поинтересовался он.

Она поцеловала его в коротко стриженные волосы на макушке.

— Ты по-прежнему настаиваешь на своем?

— Именно так.

Она со вздохом опустилась на стул напротив него.

— Ты не поверишь. Она называется «Торжество жизни».

Он рассмеялся. Это был искренний, веселый смех.

— «Торжество жизни», надо же. Мне надо поразмыслить над этим. Собственно, я предпочитаю заняться этим в постели.

Они поднялись наверх, и она осталась с ним. Грейс принесла с веранды кресло-качалку и поставила ее у окна спальни. Она часто сидела в нем, читая или делая вид, что читает, и наблюдая за ним.

— Милая, я все обдумал. — Он смотрел на нее прежним, дерзким и живым взглядом. — Используй меня.

— Использовать тебя?

— Используй меня. Сделай меня моделью для своей выставки, для торжества жизни. Ну, давай же, ты знаешь, что тебе нужно. Иногда я вижу это в твоих глазах — голодный блеск львицы, которая выследила одинокую и аппетитную антилопу. Работа — твоя вторая любовь. Я перестал ревновать тебя к ней, после того как узнал, что жить мне осталось три месяца. Радуйся. Используй меня. Соедини нас вместе, если хочешь. Я умираю. Ты не можешь этого изменить. Ты — фотограф, твоя работа состоит в том, чтобы сохранять происходящее для истории. Вот и делай ее. Я буду угасать перед объективом, моя работа будет заключаться в том, что я стану тебе позировать. Лови момент, пока не поздно. Позволь мне закончить свою работу. — Он улыбался, старался выглядеть храбро, речь его была оживленной, но в глазах стояла мольба. Но вот он снова взглянул на нее, серьезно и задумчиво. — Мне нравится мысль о том, что я стану частью экспозиции. Ты говорила, что это важно — большая лондонская галерея, верно? — Он снова усмехнулся. — Я хочу сказать, у меня есть свои стандарты. Я не согласен выставить свою смерть на всеобщее обозрение в каком-нибудь провинциальном городишке, но Лондон — другое дело. И название подходящее. — Он сделал широкий жест рукой, словно представляя свое имя в огнях рекламы. — «Торжество жизни: последнее путешествие одного мужчины».

Грейс во все глаза смотрела на него.

— Это не смешно, — заявила она, но не смогла сдержать улыбки: давно она не видела его таким… живым, да.

— Это чертовски смешно. Но я говорю серьезно. Иди сюда. — Он похлопал по постели рядом с собой. — Удобно? Так вот, я болен, но не слеп. Я меняюсь. Это похоже на замедленную съемку фильма о природе, когда почка растет, раскрывается, зацветает, увядает и умирает за несколько секунд. Из меня может получиться не очень убедительный цветок, но взгляни на меня. — Она так и сделала, и, к стыду своему, вдруг поняла, что уже взвешивает возможности, прикидывает обрез фотографии, освещение и задний фон. Ей пришлось отвести глаза. «Что со мной происходит? — подумала она. — Что я за урод?»

Он схватил ее руку и поднес к своим глазам.

— Это должно быть интересно. Только не говори мне, что для тебя, фотографа, это не так и что тебе неинтересно наблюдать, как с каждым уходящим днем это последнее путешествие изменяет мое лицо, потому что я тебе не поверю. Я знаю тебя, Грейс. И мне нравится ирония: торжество жизни. Или, возможно, никакой иронии тут нет. Может быть, смерть и есть высшее торжество жизни.

— Вот за такие умные замечания, которые можно услышать только от человека высокообразованного, я тебя и люблю, — ответила она, стараясь не расплакаться. С каждым днем она замечала, как ширится разделяющая их пропасть — пропасть между тем, кто уходит, и тем, кто остается. Это было его путешествие, и все, что ей оставалось, это смотреть ему вслед. — Джефферсон, прости меня, за то что даже в такой момент я…

— Все нормально, любимая, фамильярность способна утешить больного.

— Не уверена, смогу ли я сделать это.

— Я понимаю, что тебе тяжело наблюдать за тем, как я умираю, — сказал Джефферсон. — Конечно, не так тяжело, как умирать самому, но все равно нелегко. Вот почему я хочу, чтобы ты воспользовалась фотоаппаратом. Он поможет тебе и, откровенно говоря — что намного более важно, — он поможет мне. Мы с тобой сделаем это вместе. Как бы то ни было, я уже говорил тебе, мне нравится смотреть, как ты работаешь.

Грейс поднялась с постели и принесла «Хассельблад».

— Я сфотографирую тебя прямо сейчас, потому что выглядишь ты просто потрясающе.

— Отлично. — Он принял позу, закинув руки за голову. — Смерть мне к лицу.


Он спал на веранде, запрокинув голову. Кожа у него на ключицах натянулась, а солнце светило прямо в лицо. Осторожно, боясь побеспокоить его, Грейс установила картонный рефлектор, чтобы создать тень, но стая крачек, летевшая так низко, что она различала розовую кожу у птиц под перьями, разбудила его. Все еще полусонный, он улыбнулся ей в то мгновение, когда она нажала на спуск.


Наступило утро субботы, и попытка встать с постели настолько утомила его, что он вынужден был снова прилечь. Каждый глоток воздуха давался ему с величайшим трудом, он как будто проталкивал его себе в легкие, и, когда Грейс положила ему голову на грудь, она услышала жуткие хрипы; но он нашел в себе силы показать на фотоаппарат, лежавший на ночном столике. Грейс яростно затрясла головой.

— Я немедленно звоню Джой, — заявила она. Пришел его черед отрицательно покачать головой. Он снова указал на «Лейку».

— Нельзя отступать сейчас, — прошептал он. — Зрелище некрасивое, но мы с тобой делаем хорошую работу, помни, а не голливудскую халтуру.

Она вздохнула и взяла в руки фотоаппарат. Голубые глаза, выцветшие, подобно рубашке, которую стирали слишком часто; белые, коротко стриженные волосы; серый цвет лица, который не могло скрыть даже солнце, и глубокие морщины — перед ней лежал еще молодой мужчина. Что же, такая ей теперь предстояла работа; запечатлеть на пленке разрушение и смерть человека, которого она обожала. Она отвернулась, смахнула с глаз слезы и изобразила улыбку.