— Господу, — ответила Грейс.

— О да, — растягивая слова, согласился ее отец. — Конечно, мы должны верить Господу, но сейчас я говорю о наших, земных делах. Поэтому постарайся быть хорошей девочкой, Грейс, особенно когда к нам приезжает твоя бабушка.

Грейс покаянно опустила голову. Она хотела быть хорошей. Просто иногда не могла удержаться, чтобы не нашалить, вот и все. Как в тот раз, когда разворошила муравейник, сунув в него слизняка. Она тогда была совсем маленькой, ей только-только сравнялось пять, и с тех пор она жалела о своем поступке, ей даже снились кошмары по ночам. Но в тот момент она видела только слизняка, толстого и липкого, и муравейник, кишащий голодными и суетящимися муравьями. Одно повлекло за собой другое. Слизняк аккуратно лег на самый верх муравейника. Грейс вытерла липкие пальцы о платье и присела на корточки, чтобы лучше видеть. Глаза у нее округлились. Ей вдруг захотелось спасти слизняка, но, протянув руку, чтобы взять его, она не смогла заставить себя коснуться личинки. Она выглядела так отвратительно, сочащаяся слизью, покрытая шевелящейся корочкой злых и голодных муравьев, что Грейс не выдержала, вскочила и бросилась прочь. Позже она пыталась убедить себя в том, что ничего этого на самом деле не было. Но, как любила говорить бабушка Роберта О’Рейли, изрекая торжественным голосом прописные истины: «Заметая что-нибудь под ковер, будь готов споткнуться об это». Отец Грейс объяснил, что выражение «заметать под ковер» — это фигура речи, означающая, что человек не готов примириться с чем-либо или принять что-либо.

Грейс не желала принять инцидент со слизняком, поэтому он сам принялся за нее, являясь в ночных кошмарах, заставляя вспоминать об этом, когда она сидела в церкви, слушая о совершенных другими людьми добрых поступках. То, что она положила бедного слизняка в муравейник, чтобы его съели живьем, — это был совсем не добрый поступок. Детям, однако, полагалось быть добрыми и невинными. А Грейс, как ни крути, была именно ребенком. Но Грейс сделала плохую вещь, значит, она была плохой. Поразмыслив над этим кажущимся противоречием, она пошла к отцу и заявила:

— Для тебя я ребенок, но ты должен знать: я способна причинить великое зло. — Она прочла книгу, в которой главный герой, мальчуган немногим старше Грейс, произносит почти в точности такую же фразу, только речь шла о подвигах — «способен на великие подвиги», — а не о зле. Но ей очень понравилось это выражение, и она постаралась запомнить его, чтобы произнести в подходящий момент.

Ее отец только покачал головой и рассмеялся. Грейс смотрела на него несколько мгновений, потом повернулась и пошла прочь. A ведь только вчера он отшлепал ее за грубость. А теперь, когда она сказала ему о том, что в ней живет зло, он только засмеялся. Смысл происходящего порой становился ей абсолютно непонятным.

— А теперь постарайся быть хорошей девочкой. Ведь ты хорошая, я знаю, — заключил отец, поднимаясь с ее кровати. Он вышел из комнаты, немного сутулясь, словно ему на плечи давила тяжелая ноша, которая была его дочерью. Сегодня он напоминал Кларка Кента: его темные волосы были аккуратно расчесаны на косой пробор, а ярко-синие глаза прятались за дымчатыми стеклами очков. Но когда он исполнял главную роль в «Мальчиках и девочках», постановке труппы «Кендалл плэйерз», отец отшвыривал очки, а растрепавшиеся темные волосы падали ему на лоб, отчего он становился похожим на Супермена. Если не считать миндалевидных сине-зеленых глаз, которые Грейс унаследовала от матери, она была вылитой копией своей второй, умершей, бабушки. Вот так они и жили, мать Грейс, похожая на русалку, отец, похожий на Кларка Кента и немножко на Супермена, Грейс, похожая на умершую бабушку, и ее братец, смахивающий на пьяницу и подонка.

Предполагалось, что вечер накануне ее дня рождения должен пройти просто замечательно, когда готовят ей маленькие сюрпризы и ведут себя очень мило в предвкушении праздника. Но в этом году что-то было не так. Подобно ее проигрывателю, тянущему запись с отставанием на полтона, мелодия была узнаваемой, но все-таки фальшивой.

— Расскажи мне о том, как вы впервые встретились с мамочкой, — попросила она отца, когда они остались вдвоем в гостиной после ужина. Но папа все время сбивался, путался, и Грейс пришлось подсказывать ему. — Итак, ты, молодой человек, только что приехал в Бостон и встретил ее, самую красивую девушку, стоявшую у самых красивых дверей в городе.

— Да-да, — подтвердил Габриэль, — двери. Твой дедушка заказал их в самом Дублине, хотя в то время он даже арендную плату за дом не мог заплатить.

— Ты решил, что она похожа на русалку… — Грейс снова пришлось направить его на нужный путь.

— Грейс, я не помню.

— Но раньше ты всегда помнил. — От волнения голос Грейс сделался резким и высоким. — Ты решил, что она похожа на русалку, поэтому…

— Если твоя мать похожа на русалку, тогда, боюсь, она из тех русалок, которым мало плескаться в бассейне с золотыми рыбками, пластмассовыми водорослями и тщательно сделанными пластмассовыми обломками, оставшимися после кораблекрушения.

— Я не понимаю, о чем ты говоришь. — Грейс готова была расплакаться. — Ты влюбился в мамочку, как только увидел ее, потому что она была настоящей русалкой, а девушки, которых ты знал в Англии, старались походить на тупую Имоджен Джонс, а уж сама она была похожа на лошадь.

— Если память мне не изменяет, Имоджен была славной, веселой девушкой. Она все время смеялась. С ней было очень легко. Не припоминаю, чтобы я когда-либо считал, будто с ней что-то не в порядке.

— Она не была русалкой, — во весь голос закричала Грейс. — Вот что было с ней не в порядке. А тебе была нужна русалка!

Она выскочила из комнаты, с грохотом захлопнув за собой дверь, и помчалась искать мать.

— В общем, тебе надоело жить с Робертой О’Рейли…

— С бабушкой, милая. Ты должна называть ее бабушкой.

— … потому что она все время кричала, била китайские сервизы — правда, это была дешевая подделка. А еще потому, что дедушка О’Рейли, упокой Господь его душу, вечно рассказывал всякие истории, которые были сплошной выдумкой, и все время сокрушался о прежней стране, а тебя прекрасно устраивала новая. Поэтому, когда ты увидела этого симпатичного молодого человека из Англии…

Мойра взглянула на свою маленькую дочурку, которая, кипя от возмущения, стояла перед ней в праздничной пижамке, и вздохнула:

— Грейс, по-моему, тебе пора идти в кроватку.

Грейс резко повернулась и стала подниматься по лестнице. Вечер был испорчен.

Но ее день рождения все-таки наступил вовремя, в семь часов на следующее утро. Блу, рыжий сеттер, первым ворвался в комнату, размахивая тощим хвостом, и на его лисьей мордочке цвета улыбка; собаки всегда врываются в двери первыми. Следом вошел Габриэль, держа поднос, на котором стояли праздничная чашка сладкого чая с молоком и ваза с одной красной розой. За ним плелся Финн, мрачный и невыспавшийся. У него были каникулы, и он никак не мог взять в толк, чего ради должен подниматься ни свет ни заря только потому, что сегодня, видите ли, день рождения Грейс. Но Грейс только облегченно вздохнула и одарила их ослепительной улыбкой. Мир снова стал таким, как прежде, и все вернулось на круги своя, ну, почти все, но где же все-таки Мойра?

— А где мамочка?

Габриэль поставил поднос в изножье кровати и исчез, появившись через мгновение с кучей подарочных коробочек.

— У нее немного болит голова, только и всего. Она будет здесь через минуту, — ответил он. — И, по-моему, я забыл разбудить бабушку. Впрочем, — подмигнул он, подняв вверх небольшую коробочку, завернутую в креповую бумагу с нарисованными северными оленями, чтобы Грейс могла получше рассмотреть ее, — у меня есть для тебя подарок. — Грейс радостно зажмурилась, предвкушая сюрприз.

Сначала она открыла подарок Финна. Это оказался красный воздушный змей. Грейс пришла в восторг.

— Когда мы пойдем запускать его?

— Подожди минутку, — сказал Габриэль. — Сначала открой остальные подарки. И еще тебе нужно одеться.

Грейс взяла с подноса праздничную чашку и сделала маленький глоток. — А когда придет мамочка?

— Я же говорил тебе…

— А вот и я, милая. — Мойра надела платье, которое очень шло к ее глазам и очень нравилось Грейс. Губы у нее были слегка подкрашены розовой помадой, а волосы собраны в золотистый пучок на затылке. Вот только глаза были такие же припухшие, как у Финна.

— У тебя больше не болит голова?

— Голова? Она у меня и не болела, милая. Я просто разговаривала по телефону, вот и все.

Грейс, открыв от удивления рот, повернулась к отцу, но тот опередил ее, сунув ей в руки очередную коробочку.

Роберта О’Рейли подарила внучке фотоаппарат.

— Фотоаппарат для семилетнего ребенка, — пробормотала Мойра. — И она придет в ярость, оттого что мы не разбудили ее.

— Она получила его бесплатно вместе с электрическим одеялом, — заявил Финн. — Она сама мне сказала. И, если на то пошло, семь лет — это совсем не мало, чтобы иметь фотоаппарат. Я уверен, что в семь лет я уже умел с ним управляться.

— Но Грейс не разбирается в технике. — Мойра заметила в зеркале свое отражение и сморщила носик — восхитительный маленький курносый носик, как у всех героинь книг, которые прочла Грейс, чудесный носик, который Мойра не передала дочери. Она помассировала кожу под подбородком. — Ну, и какой в этом смысл, позвольте спросить? Вы увлажняете ее, увлажняете, увлажняете, а потом все равно приходит смерть.

Грейс вертела в руках квадратную коробочку, восторгаясь выпуклым стеклышком, которое, по словам Финна, было встроенной вспышкой. Она поднесла фотоаппарат к правому глазу и прищурилась, глядя в объектив на отца, который в этот момент говорил:

— Давай сначала посмотрим подарки, которые получила Грейс, Мойра… дорогая. — Последнее слово не соответствовало выражению его лица. Грейс опустила фотоаппарат ниже, и теперь, когда она посмотрела на родителей, они улыбались.