Месье Гранжан принял решение возвратиться на родину. Артур с головой ушел в работу над своим полотном об островах, поэтому, когда его приятель предлагает ему вместо уехавшего наставника своего сына, только что закончившего Слейд[9], он соглашается.

На следующем уроке в мастерской Виолы меня ожидал совершенно другой учитель.


Грейс обнаружила Ноя в библиотеке. Он лежал на диване, вытянув ноги на подлокотник и подложив под голову обшитую гобеленом подушечку. Ной выглядел умиротворенным, и в этой позе он почти не отличался от того прежнего мальчишки, которого она когда-то знала. Во сне люди выглядят моложе: видимо, во сне их отпускает внутреннее напряжение, решила Грейс. Она подняла журнал и намеренно уронила его на пол. Ной заворочался и приподнял голову. Волосы у него были влажные от пота и торчали в разные стороны, в глазах затаился испуг.

— Финн тоже выглядел вот таким, когда просыпался: с припухшими от сна глазами и страдальческим выражением, — язвительно заметила она.

— Полагаю, это никогда не мешало тебе будить его, когда вздумается?

— Ты прав. — Грейс сбросила его ноги с подлокотника, освободив для себя место, и присела на диван. — Не знаю, почему она упорно хранит молчание, но у меня сложилось впечатление, что она отлично знает, кто такой этот Форбс. Она, конечно, страдает забывчивостью, иногда отвечает совершенно невпопад или перескакивает с одной темы на другую, но это случается, лишь когда мы касаемся недавних событий. Но стоит нам заговорить о прошлом, и память ее становится ясной и чистой, как колокольчик. Несколько ее намеков и недомолвок заставляют меня предположить, что Форбс мог быть ее учителем рисования. Хотя не могу взять в толк, почему она упорно отмалчивается. Тебе никогда не приходилось видеть работы самой Луизы?

Ной потянулся и зевнул, продемонстрировав ослепительно белые зубы с несколькими пломбами.

— У моей бабушки была только одна написанная ею картина, и то она хранила ее лишь потому, что на ней были изображены отец и тетя Лилиан. Помню, была эта картина какая-то странная, словно ее нарисовал ребенок. Не думаю, что для Луизы это было чем-то большим, нежели простое увлечение, своего рода хобби. Подобные ей женщины всегда занимаются чем-то таким: играют на пианино, акварелью. Мне кажется, ей было трудно сохранять чувство собственного достоинства при таком человеке, каким был мой дед.

— Самодовольным и бесчувственным, ты хочешь сказать?

Ной резко выпрямился.

— С чего ты взяла?

Грейс порозовела.

— Извини. Просто, слушая Луизу… в общем, я полагаю, он был далеко не таким симпатягой, каким ты его считаешь. — Она подняла руку. — И прежде чем ты что-либо скажешь…

— Я не осмелюсь.

Грейс поморщилась.

— Она не жалуется. Она совсем не похожа на бедную Марджори, не собирается мстить, а просто вспоминает.

— Если ей приходилось настолько тяжело с дедом, почему я ничего не знаю об этом?

— А ты когда-нибудь спрашивал? Как бы то ни было, скорее всего, ей не хотелось, чтобы ты принимал чью-то сторону. Как правило, о важных вещах намного легче и спокойнее разговаривать с посторонними людьми.

— Но ведь ей известно, что я пишу биографию деда. Почему же она не хочет изложить свою версию?

— Потому что ты пишешь не ее историю жизни, а ее выдающегося супруга. Кроме того, она тебя обожает и хочет, чтобы работа доставила тебе удовольствие. Самое невероятное: она сохранила толику привязанности к своему мужу и рада, что ему окажут почести. Она не эгоистка. — Грейс окинула Ноя взглядом с головы до ног. — Просто невероятно, до чего ты похож на своего отца, во всяком случае если судить по фотографии, которая стоит у Луизы на каминной полке. — Она протянула ему маленький блокнот. — Я тут записала кое-что из того, что она мне рассказывала: может быть, тебе пригодятся эти записи. Когда разговариваешь с человеком такого возраста, нужно запастись терпением. У меня оно есть. Работа приучила меня быть терпеливой. Я имею в виду — когда у меня была работа.

— Работа, которую ты могла иметь и занималась бы ею, если бы не поспешила раньше всех угодить в ад.

Грейс, уже направлявшаяся к дверям, резко остановилась и обернулась.

— В ад. Ты думаешь, то, что я больше не занимаюсь фотографией, для меня означает ад?

— Разве это не так?

Она пожала плечами.

— Я чувствую пустоту внутри, полагаю, это ад своего рода. — Выходя, она снова обернулась. — Кстати, Луиза никогда не упоминала при тебе о Виоле Гластонбери? Ее семья дружила с твоей. Когда-то им принадлежал участок миссис Шилд.

Ной отрицательно покачал головой.

— Нет, не припоминаю. А что?

— Похоже, они были очень близки, Виола и Луиза, вот и все.


Миссис Шилд чувствовала себя лишней. Грейс не сомневалась в этом. Просматривая старую корреспонденцию Артура, которую передал ей Ной, она наблюдала, как ее мачеха описывает круги вокруг стола, напевая себе под нос какую-то песенку. Она вытягивала шею и пыталась заглянуть Грейс через плечо, кряхтя от боли. Миссис Шилд даже отпустила несколько замечаний насчет того, что Грейс вечно чем-то занята.

— Ты так похожа на своего отца. Он всегда был занят, даже когда заняться было решительно нечем. Не подумай, что я жалуюсь, это не в моих правилах. Я сама очень занятой человек. И я прекрасно понимаю, как мне повезло, что ты решила провести со мной свой отпуск.

— Не весь отпуск, Эви. Я побуду с тобой, пока ты сможешь управляться самостоятельно, а потом займусь своими делами. У меня очень много дел. — Но тут она вспомнила, как маячило лунообразное лицо мачехи за дверями кабинета отца, как она заглядывала в щелочку, надеясь получить приглашение войти. Она вспомнила, как сидела в своей комнате с друзьями и миссис Шилд суетливо вторглась к ним с подносом, уставленным чашками с какао, пить которое никому не хотелось, как она вертелась поблизости, чтобы о ней вспомнили и она оказалась нужной, и как ей, очевидно, не хотелось идти к себе, в холодный угол, предназначенный для вышедших из употребления человеческих существ. В этом заключалась личная трагедия миссис Шилд: она, которая все время так стремилась оказаться нужной, в конце концов сама стала нуждаться в других.

— Но мне действительно нравится быть здесь, с тобой, — поспешно добавила Грейс, чувствуя себя виноватой. — Давненько мы не проводили время вместе. И мне, кстати говоря, полезно недолго побыть вдали от городской суеты.

— Для этого и нужна семья, — радостно заключила миссис Шилд, и щеки ее порозовели от удовольствия. — Чтобы обрести кров и покой. Ну, тебе удалось узнать что-нибудь о той картине?

Грейс покачала головой.

— Я подумываю съездить в Лондон хотя бы на денек и взять ее с собой, чтобы показать Луизе: может быть, мне удастся пробудить в ней какие-то воспоминания.

— Завтра я устраиваю небольшую вечеринку. Ты ведь не забыла о ней, я надеюсь? И еще ты обещала приготовить что-нибудь вкусненькое. Кажется, сама я не управлюсь… хотя, конечно же, буду стараться изо всех сил.

— Разумеется, я помню обо всем, что обещала, — заявила Грейс. — Хотя до сих пор не могу понять, что взбрело тебе в голову устроить вечеринку именно тогда, когда ты сломала ребра.

— Я подумала, что будет очень хорошо, если все соберутся вместе. Я пригласила Перси, Эльзу, бедную Марджори, естественно, и Ноя. Я даже советовалась с ним, не пригласить ли мне и Луизу, но он ответил, что она никогда не выходит из дома. Должна признаться, что испытала облегчение: со стариками иногда очень трудно иметь дело.


Грейс выбрала меню для вечеринки миссис Шилд: эскалопы, затем утка под вишневым соусом и сыр. Миссис Шилд начала протестовать, утверждая, что мужчинам понадобится на десерт что-нибудь сладкое, но Грейс, которая и в лучшие времена неохотно стояла у плиты, решила, что максимум, на что она способна, — это шоколадки с мятой. В небольшом городке было полно подобных ей женщин — они возвращались к своим автомобилям, жмурясь от попадающих в глаза дождевых капель и не в состоянии раскрыть зонтик, поскольку в обеих руках тащили тяжеленные сумки с продуктами. Ох, Нелл Гордон, подумала она, если бы ты видела меня сейчас: я выгляжу в точности так, как ты описывала меня — утраченная любовь, невыполненные обещания, растраченный талант… Что еще могу я добавить к столь впечатляющей характеристике? Ах да, следует присовокупить в скобках, что я усердно разыскиваю некоего Форбса. Черты лица ее исказились, она крепко зажмурилась, и капли дождя смешались со слезами. «Это нечестно, Джефферсон, — прошептала она. — Ты заставил меня полюбить себя, а потом бросил, причем дважды, но тебе и этого мало. Ты прислал мне картину, которой нельзя не восхищаться, написанную человеком, найти которого я не могу. Неужели мне никогда не избавиться от тебя?» Она открыла глаза и поняла, что представляет собой забавное зрелище — немолодая грустная женщина, разговаривающая сама с собой. Мимо прошла группа хихикающих девочек-подростков с прическами «конский хвост», с броскими висюльками в ушах и в куртках, похожих на раздувшихся лягушек. Она стояла как раз напротив антикварного магазина-чайной «Лев и ягненок», поэтому поспешила скрыться внутри. Опустив пакеты с покупками на пол, Грейс остановилась, чтобы полюбоваться белым эмалированным ведром с надписью «Для мокрой одежды», выведенной на боку большими черными буквами. В кухне оно смотрелось бы совсем неплохо, подумала она. Не устояв перед искушением, она полистала старые журналы 1940-х годов, полные бодрых лозунгов, рецептов и полезных советов о том, как подольше растянуть продуктовый паек. Она чуть было не поддалась соблазну приобрести походный примус в жестяной коробке, но потом решила, что случая воспользоваться им у нее не будет, и двинулась дальше. На глаза ей попался демонстрационный столик, где под стеклом лежали серебряные и эмалевые ящички для сигар и портсигары. Особенно понравился Грейс один из них — гладкий серебряный, без всякой отделки, достаточно длинный, чтобы в нем поместились сигареты с фильтром. Она спросила, нельзя ли рассмотреть его получше, и, получив разрешение, взяла портсигар в руки. Она решила, что он изготовлен в конце 1920-х или в начале 1930-х годов. Но, чтобы рассмотреть клеймо, ей понадобилась бы лупа. Она заметила большую вмятину сбоку, из-за чего цена на вещицу должна была оказаться вполне приемлемой. Грейс раскрыла крышку и увидела надпись. Она гласила: «Форбсу на долгую память».