До сих пор рыцарские романы и рыцарская поэзия представлялись ей красивой сказкой, где все герои не похожи на живых людей из плоти и крови, которые могут быть безрассудно счастливы или отчаянно страдать.

— Ты что-то притихла, моя дорогая девочка, — прервал ее мысли герцог.

— Я думала о том, как мы с тобой провели здесь время.

Я многое узнала за эти дни…

— Что именно ты имеешь в виду?

— Ле-Бо научил меня глубже чувствовать… и я надеюсь, что стану рисовать лучше… побывав… здесь, — тщательно подбирая слова, постаралась выразить свою мысль Симонетта.

— Именно этого я и хотел. Но, дорогая моя, мне кажется, у тебя останется мало времени для занятий живописью, как только мы откроем наш дом в Лондоне, — заметил герцог.

Симонетта промолчала. Когда Мари пришла, чтобы убрать со стола, девушка пересела в кресло, боясь подойти к окну и снова увидеть отблески света на скалах.

Герцог упаковывал вещи. Он собирал холсты, перевязывал их, складывал мольберт так, чтобы его можно было укрепить поверх сундука.

Симонетта рассеянно наблюдала за отцом. Он проявлял на удивление полную самостоятельность в подобном деле, хотя в Англии у него был камердинер и множество других слуг.

— Я собираюсь сходить в деревню, чтобы заказать карету на семь часов утра. Иначе нам не успеть на одиннадцатичасовой поезд в Арле, а я намереваюсь быть в Париже завтра вечером, — сказал герцог.

— Я буду готова, отец, — не задумываясь, заверила его Симонетта.

— Должен сказать, ты исключительно пунктуальна для женщины. Редкое достоинство для представительниц твоего пола!

— Я просто знаю, как ты сердишься, папа, если кто-то заставляет тебя ждать!

Отец ласково улыбнулся ей и добавил:

— Я особенно не задержусь, но после того, как закажу карету, хотелось бы зайти в гостиницу попрощаться со своими приятелями.

— Да, конечно, папа.

— Ложись спать. Я велел Мари разбудить нас обоих в шесть часов утра.

Не дожидаясь ответа, он вышел, закрыв за собой парадную дверь.

Симонетта не шевелилась. Наверху ее ждали еще не упакованные платья, а она все сидела в кресле, совершенно опустошенная. Словно то, что случилось с ней сегодня в полдень, иссушило ее силы и оставило от нее лишь слабую тень. Мари вошла в гостиную.

— Вам ничего не нужно, мамзель?

— Нет… спасибо, Мари. Вы так вкусно кормили нас все эти дни!

— Мне нравилось готовить для людей, понимающих толк в еде, да и оплачивающих сполна мое усердие, — ответила Мари.

Симонетта улыбнулась, но ничего не сказала, л Мари продолжила:

— Кое-кто из этих художников ну совсем как голодные звери. Сметут все, что перед ними ни поставишь. А иные витают себе в облаках и не отличат устрицу от картофеля!

Симонетта заставила себя улыбнуться.

— Все правильно, Мари. Это называется «художественный темперамент».

— Тогда это то, чем я, надеюсь, не страдаю! Но я буду с нетерпением ждать приезда мсье, коли он надумает посетить наши места еще разок. Да и вашего тоже.

— Я надеюсь, нам это удастся.

— Говорят, кто раз побывает в Ле-Бо, тот всегда возвращается.

Симонетта подумала, что с ней этого не случится. Она была околдована Ле-Бо, потому что здесь встретила Пьера.

Это он околдовал ее, и ей никогда не забыть тот волшебный мир, который он показал ей. Зачем возвращаться сюда, если здесь не будет Пьера?

— Я уверена, так оно и есть. Мари, — произнесла она вслух.

Он никогда не рискнет встретиться с нею вновь, и, хотя он может рисовать в другом уголке Франции, она никогда не узнает, где именно. И на его картинах ее не будет. И в ее жизни на его месте останется лишь пустота.

— Доброй ночи, мамзель, — уже у двери сказала Мари.

— Доброй ночи, Мари!

Симонетта слышала, как Мари прошла через кухню, затем Заскрипела закрывающаяся дверь черного хода, шаги Мари зашуршали по песку садовой дорожки к маленькой калитке.

Оставшись одна, Симонетта откинула голову на спинку кресла, закрыла глаза и задумалась о Пьере.

Ни о чем другом думать она не могла, хотя мысли о нем усиливали и без того нестерпимую боль потери.

Она перебирала в памяти все, связанное с ним: их первую встречу, слова, сказанные ими друг другу, миг, когда она затрепетала в его объятиях; ее надежду, что он поцелует ее в ту сказочную лунную ночь, и то, как он решительно шел впереди нее к дому.

— Мне так хотелось тогда его ласк и поцелуев, как я никогда и ничего не хотела прежде, — прошептала Симонетта.

Она вспоминала магическую власть его поцелуя, он возносил ее над всем миром.

Теперь она понимала, что любовь могла заставлять мужчин воевать во имя своих любимых, а женщин — идти на костер за своими возлюбленными.

Понимала, что музыканты, вдохновленные любовью, писали музыку, которая потрясала слушателей, а поэты создавали поэмы для своих любимых, которыми спустя века восхищаются уже иные женщины.

Любовь! Любовь! Любовь!

И пусть любовь принесла ей и восторг и страдание, Симонетта знала теперь: никто не жил, если не любил так, как она любила Пьера.

Она просидела в кресле, думая только о нем, так долго, что, когда она открыла глаза, комната уже погрузилась в темноту, наступила ночь.

За окном виднелось небо, усыпанное звездами, и скалы в лунном сиянии. Но девушка опять заставила себя не смотреть на серебряное очарование ночи, ибо и оно напоминало ей о Пьере. Медленно поднявшись с кресла, Симонетта решила пойти наверх и закончить сборы.

Тут она обратила внимание на широко распахнутое окно рядом с парадной дверью и собралась его закрыть, отважившись бросить взгляд на освещенный луной сад.

Только-только Симонетта подошла к окну, как в тот же миг с улицы до нее донесся звук колес.

В какой-то момент она решила, что это подъехала карета, заказанная отцом, чтобы отвезти их в Арль.

Но за окном была ночь, а не утро.

Она выглянула в окно, опершись о подоконник, и, к своему удивлению, увидела приближавшуюся карету, запряженную двумя лошадьми. Ей показалось, что в карете сидели двое. Экипаж остановился у ворот сада. Один из тех, что находился внутри, вышел, чтобы открыть дверцу с другой стороны.

Пока один слуга открывал дверцу, другой появился из-за кустарника в конце сада.

Не понимая, что происходит, Симонетта наблюдала за ним, пока он шел через сад, и увидела, как он приблизился к карете.

Девушка не могла разглядеть лиц, поскольку луна еще не поднялась и эта часть долины оставалась в тени. Все, что она видела, это очертания кареты и расплывчатые фигуры людей.

Но в тишине ночи она разобрала сказанные слова, хотя человек, который появился из глубины сада, и старался говорить тихо.

— Старика нет дома, девчонка одна, мсье граф.

Смысл этих жутких слов не сразу дошел до сознания Симонетты, но затем она почувствовала, как сердце ее остановилось. Она поняла, что попалась в ловушку.

Охваченная паникой, она узнала человека в карете. Это был граф и его слуги.

На мгновение у нее перехватило дыхание, девушка не могла двинуться с места.

Потом ужас охватил все ее существо.

Этот человек сулил отвезти ее в Париж. Именно это он вознамерился осуществить под покровом ночи, не спрашивая более ее согласия.

В какой-то миг Симонетта чуть было не закричала, но разум подсказал ей, что единственный путь к спасению — бегство.

В тот же миг она услышала, как граф тихо приказал:

— Иди черным ходом, Жан, а ты, Густав, — в парадную дверь.

На спасение у Симонетты оставались секунды.

Бесшумно двигаясь в легких домашних туфлях, она стремглав бросилась от окна к лестнице, еще не зная, как избежать западни.

— О Боже, помоги мне! — взмолилась она. И тут, словно само Провидение пришло ей на помощь, Симонетта вспомнила о единственном способе ускользнуть от похитителей.

Вбежав в спальню отца, девушка бросилась в соседнюю с ней туалетную комнату.

Там имелось маленькое окошко, выходившее в сад позади дома. Симонетта открыла его.

С детства она привыкла без посторонней помощи забираться в седло, карабкаться по деревьям и даже без особых усилий перелезать через ворота. Сейчас она вскочила на подоконник и выбралась в окно.

Спрыгнув на мягкую землю, она услышала шаги одного из людей графа, который поднимался по лестнице в ее комнату.

В отчаянии она пробиралась сквозь кустарник, росший сразу за домом и постепенно переходивший в рощу, где росли кипарисы и маслины.

В роще бежать стало труднее. Мешал подлесок, да и деревья заслоняли лунный свет.

Девушке приходилось двигаться на ощупь. Ноги путались в траве и вереске.

Но Симонетта все же двигалась так быстро, как только могла. Ее гнала вперед страшная мысль, что, возможно, ее уже разыскивают люди графа.

Увидев открытое окно в туалетной комнате:, они не могли не сообразить, каким путем ей удалось скрыться.

От страха сердце бешено колотилось в ее груди, губы пересохли, она тяжело дышала, хватая воздух открытым ртом.

«Если графу удастся похитить меня, — пронеслось у нее в голове, — пройдет много времени, прежде чем отец все поймет».

Она уже жалела, что не сказала отцу о грязном предложении графа.

Герцог вряд ли мог заподозрить, что французский аристократ способен на подобную низость.

«Прежде чем меня найдут и освободят, могут пройти недели, а то и месяцы, — думала Симонетта, — но тогда будет слишком… поздно». Она не совсем отдавала себе отчет, что значит это «слишком поздно». Но понимала, что граф сможет беспрепятственно целовать ее, касаться ее тела. Он сильный мужчина, а она слабая девушка. Едва ли она сможет долго сопротивляться ему. Эта мысль ужасала ее и вызывала отвращение. Какое унижение! О, если этот человек дотронется до нее, ей придется умереть. Пусть сейчас она и не представляла, как сможет убить себя.

Симонетта понимала только одно: ей надо бежать. Бежать до полного изнеможения, бежать, пока силы не оставили ее окончательно. Так бегут маленькие зверьки, спасаясь от хищников. Деревья стали редеть. За ними начинался склон, где днем они были вместе с Пьером, У нее мелькнула мысль': а вдруг, по какому-то чудесному стечению обстоятельств, он все еще там? Но она с отчаянием понимала, что уже слишком темно для рисования, а любоваться лунным светом ему, наверное, так же тяжело, как и ей. Луна им обоим напоминала о счастливых мгновениях, которые они провели вместе.