Марк Леви - Между небом и землей

Несколько задержавшихся зевак разошлись – смотреть больше было не на что.

***

В машине, после долгого молчания, Фрэнк заговорил первым:

– Что на тебя нашло, Филипп?

– Ей нет тридцати, она врач, она слишком красива, чтобы умереть.

– Но именно это она и сделала! Ну красивая, ну врач! Она могла быть уродиной и работать в супермаркете. Это судьба, и ничего тут не попишешь, пришел ее час… Вернемся – иди поспи, постарайся выбросить из головы все это.

***

В двух кварталах позади них полицейские выехали на перекресток как раз в тот момент, когда какое-то такси решило проскочить светофор на желтый свет. Взбешенный полицейский ударил по тормозам и включил сирену, таксист остановился и рассыпался в извинениях. Из-за толчка тело Лорэн сползло с носилок. Надо было его поправить. Оба полицейских перебрались назад, тот, что помоложе, взял Лорэн за щиколотки, старший – за руки. Лицо его застыло, когда он глянул на грудь молодой женщины.

– Дышит!

– Что?

– Говорю тебе, дышит. Гони в больницу!

– Это ж надо! Я сразу понял, что врачи чокнутые.

– Молчи и рули. Ничего не понимаю, но они обо мне еще услышат.

***

Полицейская машина вихрем обогнала «скорую помощь» под изумленными взглядами двух интернов – это были «их полицейские». Филипп хотел было включить сирену и пуститься вслед, но его напарник начал возражать, он был совершенно вымотан.

– С чего они так понеслись? – спросил Филипп.

– Откуда я знаю, – ответил Фрэнк, – может, это и не те. Все на одно лицо.

Десять минут спустя врачи припарковались рядом с полицейским автомобилем, дверцы которого так и остались открытыми. Филипп вышел из машины и направился в приемный покой неотложки. Все убыстряя шаг, еще не дойдя до стойки регистратора и даже не поздоровавшись, он обратился к дежурной:

– В какой она палате?

– Кто, доктор Стерн? – спросила медсестра.

– Молодая женщина, которая поступила только что.

– В третьем блоке, к ней прошел Фернштейн. Она вроде из его бригады.

Подошедший сзади полицейский хлопнул Филиппа по плечу:

– Вы чем думаете?

– Простите?

Простите, простите, да хоть сто раз простите! Толку-то! Как он мог заявить, что женщина мертва, если в полицейской машине она дышала? «Вы отдаете себе отчет, что, если бы не я, ее живой запихнули бы в холодильник?» Ничего, он это дело так не оставит!

В этот момент из блока вышел доктор Фернштейн и, делая вид, что не обращает ни малейшего внимания на полицейского, обратился к Филиппу:

– Стерн, сколько доз адреналина вы ей ввели?

– Четыре раза по пять миллиграммов, – ответил интерн.

Профессор принялся его отчитывать, заявив, что подобное поведение свидетельствует об излишнем терапевтическом рвении, а затем, обратившись к полицейскому, объяснил, что Лорэн была мертва задолго до того, как доктор Стерн объявил о ее кончине.

Ошибка медицинской бригады, сказал Фернштейн, заключалась в том, что они проявили излишнее упорство, занимаясь сердцем данной пациентки в ущерб прочим пользователям медицинского страхования. По его словам, введенная жидкость скопилась в области перикарда: «Когда вы резко затормозили, жидкость попала в сердце, которое отреагировало на чисто химическом уровне и забилось». Увы, это ничего не меняет в церебральной кончине жертвы. Что же касается сердца, то, как только жидкость рассосется, оно остановится, «если это уже не случилось». Он предложил полицейскому принести извинения доктору Стерну за совершенно неуместную нервозность и пригласил последнего зайти к нему в кабинет перед уходом.

Полицейский повернулся к Филиппу и пробурчал: «Вижу, тут тоже своих не сдают…» Затем развернулся и вышел. Хотя створки дверей приемного покоя немедленно сомкнулись за полицейским, было слышно, как он хлопал дверцами своей машины.

***

Стерн остался стоять, упираясь руками в стойку регистратора и разглядывая прищуренными глазами дежурную медсестру. «Что, в конце концов, происходит?» Та пожала плечами и напомнила, что Филиппа ожидает Фернштейн.

Стерн постучался в дверь начальника Лорэн. Фернштейн пригласил его войти. Стоя у письменного стола спиной к вошедшему и глядя в окно, профессор явно ждал, когда заговорит Стерн. И Филипп начал говорить. Он признался, что ничего не понял из объяснений Фернштейна. Тот сухо оборвал Стерна:

– Послушайте меня хорошенько, коллега. Я сказал этому офицеру то, чем проще всего было заморочить ему голову, чтобы он не написал рапорт и не сломал вам карьеру. То, что вы сделали, недопустимо для человека с вашим опытом. Надо уметь мириться со смертью, когда она неизбежна. Мы не боги и не несем ответственности за судьбу. Эта женщина умерла до вашего приезда, и упрямство могло дорого вам обойтись.

– Но как вы объясняете то, что она начала дышать?

– Я никак не объясняю и не должен этого делать. Мы знаем не все. Она мертва, доктор Стерн. Другое дело, что вас это не устраивает. Но она ушла. Мне плевать, что ее легкие работают и что сердце бьется самостоятельно. Главное – электроэнцефалограмма прямая. Церебральная смерть необратима. Мы подождем, пока последует остальное, и отправим ее вниз, в морг. Точка.

– Но вы не можете поступить так, посмотрите на факты!

Раздражение Фернштейна проявилось в наклоне головы и повышении тона. Он никому не позволит себя учить. Известна ли Стерну стоимость одного дня в реанимации? Или Стерн полагает, что больница отведет одно койко-место ради поддержания «овоща» в состоянии искусственной жизни? Он настоятельно предлагает интерну повзрослеть. Он отказывается ставить близких перед необходимостью проводить неделю за неделей у изголовья неподвижного, лишенного разума существа, жизнь которого поддерживается исключительно аппаратами. Он отказывается брать на себя ответственность за такого рода решения только ради удовлетворения тщеславия одного врача.

Стерну было приказано отправиться под душ и исчезнуть с глаз. Интерн не двинулся с места, он остался стоять перед профессором, снова и снова повторяя свои доводы. Когда он делал заявление о смерти, сердечная и дыхательная активность у его пациентки отсутствовала уже десять минут. Ее сердце и легкие прекратили жизнедеятельность. Да, он проявил упорство, потому что впервые за врачебную практику ощутил, что эта женщина не намерена умирать. Филипп увидел в глубине ее открытых глаз, что она борется и пытается выплыть. Тогда он стал бороться вместе с ней, пусть это и выходило за привычные рамки, и десять минут спустя, вопреки всякой логике, в противовес всему, чему его учили, сердце вновь стало биться, легкие – вдыхать и выдыхать воздух.

«Вы правы, – продолжал Филипп, – мы врачи, и мы не знаем всего. Эта женщина – тоже врач». Он умолял Фернштейна дать ей шанс. Известны случаи, когда люди возвращались к жизни после шести месяцев комы, хотя никто ничего не понимал. Ни у кого никогда не получалось то, что получилось у нее, и не важно, сколько будет стоить ее содержание в больнице. «Не позволяйте ей уйти, она не хочет, и она нам это сказала».

Профессор выдержал паузу, прежде чем ответить:

– Доктор Стерн, Лорэн была одной из моих учениц, у нее был тяжелый характер, но был и настоящий талант, я очень уважал ее и питал большие надежды в отношении ее карьеры, как и в отношении вашей; разговор окончен.

Стерн вышел из кабинета, не закрыв дверь. В коридоре его ждал Фрэнк.

– Что ты тут делаешь?

– Да что у тебя с головой, Филипп, ты знаешь, с кем ты говорил в таком тоне?

– Ну и что?

– Тип, с которым ты говорил, – профессор, он знал эту женщину, он работал с ней пятнадцать месяцев, он спас больше жизней, чем ты, возможно, сумеешь спасти за всю врачебную карьеру. Ты должен научиться контролировать себя. Честное слово, иногда ты слетаешь с катушек.

– Отцепись от меня, Фрэнк, свою порцию нравоучений я уже получил.

Доктор Фернштейн закрыл дверь кабинета, снял трубку, заколебался, повесил ее, сделал несколько шагов к окну и решительно вернулся к телефону. Попросил, чтобы его соединили с операционным блоком.

– Это Фернштейн, готовьтесь, мы оперируем через десять минут, сейчас отправлю карту.

Он аккуратно повесил трубку, покачал головой и вышел из кабинета. У двери нос к носу столкнулся с профессором Вильямсом.

– Как дела? – спросил тот. – Угостить тебя кофе?

– Нет, я не могу.

– Чем ты занят?

– Глупостью. Собираюсь сделать глупость. Мне надо бежать, я позвоню…

Фернштейн вошел в операционный блок; зеленый халат был ему узковат в талии. Медсестра натянула ему на руки стерильные перчатки. В огромном помещении операционная бригада окружила тело Лорэн. Позади ее головы монитор пульсировал в ритме ее дыхания и ударов сердца.

– Как показатели? – спросил Фернштейн у анестезиолога.

– Стабильные, очень стабильные. Пульс шестьдесят пять, давление сто двадцать на восемьдесят. Она спит, газовый состав крови нормальный, можете начинать.

Профессор Фернштейн скальпелем сделал надрез на бедре вдоль перелома. Начиная раздвигать мускулы, обратился ко всей бригаде. Называя их «своими дорогими коллегами», он объяснил, что сейчас они увидят, как профессор хирургии с двадцатилетним стажем приступит к хирургическому вмешательству, которое соответствует уровню студента пятого курса: репозиции[1] бедра.

– А знаете, почему я это делаю?

Потому что ни один студент пятого курса не согласился бы провести репозицию бедра пациенту, который церебрально мертв уже более двух часов. По этой причине он просит не задавать вопросов, дел тут максимум на пятнадцать минут, и он благодарен им за то, что они включились в игру.