Два дня и две ночи были отданы попыткам представить, понять, что может стать ключом к заданной загадке.

Два дня и две ночи были отданы тому, чтобы прийти к заключению – кома остается и еще на несколько лет останется для исследователей туманной областью, где тело существует отделенным от сознания.

Измотанный, с покрасневшими глазами, Артур заснул прямо на полу; Лорэн разглядывала диаграмму, водя пальцем по стрелкам и не без удивления отмечая, что бумага морщится под ее прикосновениями.

Лорэн присела рядом с Артуром, потерла рукой ковер. Потом провела ладонью по руке Артура, волоски на его руке встопорщились. Лорэн чуть заметно улыбнулась, погладила Артура по голове и прилегла рядом.

Он проснулся семь часов спустя. Лорэн сидела за столом.

Он протер глаза и послал ей улыбку, которую она ему тут же вернула.

– В кровати тебе было бы удобнее, но ты спал так сладко, что я не решилась будить.

– Я долго спал?

– Долго, но недостаточно, чтобы восполнить упущенное.

Он собрался выпить кофе и вновь приняться за дело, но она остановила его порыв. Его энтузиазм глубоко тронул ее, но это напрасная трата сил. Он не врач, а она всего лишь интерн, и оба они не сумеют разрешить проблему комы.

– Что ты предлагаешь?

– Выпей кофе, прими душ, и пойдем побродим. Ты не можешь жить отшельником из-за того, что приютил фантом.

Сначала он выпьет кофе, а там видно будет. И что она заладила «фантом», «фантом». Она похожа на кого угодно, но только не на фантом.

Она поинтересовалась, что имеется в виду под «кем угодно», но он отказался отвечать: «Я начну говорить любезности, а потом ты на меня рассердишься».

Лорэн вопросительно подняла брови, интересуясь, что это за «любезности». Артур взмолился, прося забыть все, что он сказал. Но, как он и боялся, попытка не удалась. Лорэн, встав и подбоченившись, переспросила:

– Так какие именно любезности?

– Забудь, что я сказал. Ты не привидение, вот и все.

– А что я тогда?

– Женщина, очень красивая женщина, а теперь я пошел под душ.

Он вышел из комнаты, не оглянувшись. Лорэн еще раз провела рукой по ковру, она была в полном восторге.

Полчаса спустя Артур захотел пойти поесть «настоящего мяса». Она обратила его внимание, что еще нет и десяти утра, но он возразил, что в Нью-Йорке сейчас время обедать, а в Сиднее – ужинать.

– Да, но мы не в Нью-Йорке или Сиднее, мы в Сан-Франциско.

– Это никак не повлияет на вкус мяса.

Лорэн сказала, что ей хотелось бы, чтобы Артур вернулся к своей настоящей жизни. А Артур сказал, что ему повезло, что именно такой жизнью он сейчас живет, и что он собирается этим воспользоваться. Он не имеет права бросать все. Он не намерен слушать ее стенания. В конце концов, он всего-то взял несколько дней из положенных ему отгулов, а она почему-то уверена, что он затевает опасную игру, которая заведет его в тупик. Он взорвался:

– Поразительно слышать такое из уст врача. Все на свете возможно, и, пока есть жизнь, есть и надежда. Почему я в это верю больше, чем ты?

– Именно потому, что я врач, – ответила она. – Я стремлюсь сохранить здравомыслие и убеждена, что мы теряем время – твое время. Ты не должен привязываться ко мне, мне нечего тебе предложить, нечем поделиться, нечего дать, я не могу даже приготовить тебе кофе!

– Какого черта! Если ты не можешь приготовить мне кофе, значит, у нас нет никакого будущего? Я не привязываюсь к тебе, Лорэн, ни к тебе, ни к кому другому. Я не собирался находить тебя в своем шкафу, просто ты там была, и это уже случилось. Никто, кроме меня, тебя не слышит, никто не видит, никто не может с тобой общаться.

Она права, продолжил он, заниматься ее проблемой рискованно, причем для них обоих, для нее – из-за несбыточных надежд, которые это может породить, для него – из-за времени, которое это занимает, и из-за неразберихи, которую это вносит в жизнь, но жизнь именно такая и есть. У него не остается выбора.

Она здесь, рядом, в его квартире, «которая и твоя квартира», она в сложном положении, и он о ней заботится, «как и положено поступать в цивилизованном мире, даже если рискуешь».

Подать доллар бродяге, выходя из супермаркета, – дело пустяковое и ничего не значит. «Только когда даешь то, чего у тебя самого мало, даешь по-настоящему».

Она о нем почти ничего не знает, но он считает себя человеком цельным и полон решимости идти до конца, чего бы это ни стоило.

Он просит признать за ним право помочь ей. Он настаивал на этом праве, говоря, что от настоящей жизни ей осталось единственное – возможность принять его помощь. Она права, если полагает, что он не подумал, прежде чем влезть в эту историю. Он абсолютно не думал. «Потому что именно пока ты подсчитываешь, прикидываешь все за и против, жизнь проходит мимо».

– Я не знаю как, но мы тебя вытащим. Если бы ты должна была умереть, это бы уже случилось. Я оказался тут, как раз чтобы поддержать тебя.

Под конец Артур попросил Лорэн не перечить, если не ради нее самой, то ради тех, кого она будет лечить через несколько лет.

– Ты мог бы стать адвокатом.

– А ты должна стать врачом.

– Почему ты им не стал?

– Потому что мама умерла слишком рано.

– Сколько лет тебе было?

– Слишком рано, и мне не хотелось бы говорить на эту тему.

– Почему ты не хочешь об этом говорить?

Он заметил с ехидцей, что она была интерном, а не психоаналитиком. Что он не хочет об этом говорить, потому что это причиняет ему боль и сама тема для него слишком печальная. «Прошлое таково, каково оно есть, вот и все». Он руководит архитектурным бюро и вполне этим счастлив.

– Мне нравится то, что я делаю, и люди, с которыми работаю.

– Это твоя тайна?

– Нет. Не настаивай, это принадлежит только мне.

Он потерял мать рано, а отца еще раньше. Они дали ему все лучшее, что в них было, – за то время, которым располагали. Так сложилась жизнь, в этом были и преимущества, и неудобства.

– Я по-прежнему ужасно хочу есть, хоть мы и не в Сиднее, так что поджарю-ка яйца с беконом.

Артур отправился на кухню. Лорэн пошла за ним.

– А кто тебя растил после смерти родителей?

– Ну что ты пристаешь? Это совсем не интересно. У нас есть занятия поважнее.

– А меня интересует.

Артур возился с плитой, Лорэн стояла рядом.

– Что тебя интересует?

– Что произошло в твоей жизни, из-за чего ты способен на подобные вещи.

– Способен на что?

– Плюнуть на все из-за тени женщины, которую ты даже не знаешь, и даже не ради ее попки – меня это заинтриговало.

Артур начал есть.

– Не устраивай мне сеанса психоанализа, у меня нет ни желания, ни потребности. Не ищи во мне сумеречных зон, их нет, поняла? Существует прошлое, самое что ни на есть конкретное и неизменяемое, поскольку оно прошлое.

– Значит, у меня нет права знать тебя?

– Да нет же, право у тебя есть, конечно есть, но ведь сейчас ты хочешь узнать мое прошлое, а не меня.

– Думаешь, мне будет трудно слушать?

– Нет, но это очень личное, и не слишком веселое, и долгий разговор, и не тема для обсуждений.

– А мы не опаздываем на поезд. Мы работали два дня и две ночи без передышки, так что можем сделать паузу.

– Тебе бы стать адвокатом!

– Да, но я врач! Отвечай мне.

Он молча доел яичницу, положил тарелку в мойку и направился в гостиную. Обернулся к Лорэн, уже сидевшей на диване.

– В твоей жизни было много женщин? – спросила она, не поднимая головы.

– Когда любят, то не считают!

– И ты еще утверждаешь, что не нуждаешься в психоаналитике! А тех, кто «считается», у тебя было много?

– А у тебя?

– Вопрос задала я.

Он ответил, что любил трижды, один раз подростком, второй – когда был молодым человеком, и еще раз, уже «менее молодым человеком», в момент, когда тот превращается в мужчину, но до конца еще мужчиной не стал, иначе они и по сегодняшний день оставались бы вместе. Она сочла ответ чистосердечным, но тут же поинтересовалась, почему все сорвалось. Потому что он был слишком цельным человеком. «Собственником?» – уточнила она, но он настаивал на слове «цельность».

– Моя мать обучала меня с помощью историй об идеальной любви, а наличие идеалов создает серьезные затруднения.

– Почему?

– Ты ставишь планку слишком высоко.

– Для другого?

– Нет, для себя.

Ей бы хотелось получить более подробные объяснения, но он воздержался из боязни показаться старомодным и смешным. Она все же предложила ему рискнуть. Зная, что никакая удача не поможет сменить тему, он согласился.

– Разглядеть счастье, когда оно лежит у твоих ног, иметь смелость и решимость нагнуться, подобрать его, прижать к себе… сохранить. Это разум сердца. Просто разум, без разума сердца – всего лишь логика, и она недорого стоит.

– Значит, это она тебя бросила!

Артур ничего не ответил.

– А ты так до конца и не исцелился.

– Вовсе нет, я исцелился, хотя и не болел.

– Ты не сумел любить ее?

– У счастья нет владельца. Иногда нам выпадает шанс взять его в аренду, стать его квартиросъемщиком. И надо быть очень аккуратным с квартплатой, иначе мигом выставят за дверь.

– Звучит обнадеживающе.

– Все боятся каждодневности, как будто она несет в себе фатальную неизбежность, чреватую скукой, привычкой; я в эту неизбежность не верю…

– А во что ты веришь?

– Я верю, что каждодневность – источник взаимопонимания, даже соучастия, и, в отличие от привычек, именно она позволяет нащупать сочетание блеска и банальности, обособленности и близости.

Он заговорил о несобранных плодах, которые так и были оставлены гнить на земле. «Нектар счастья, который никогда не будет выпит – из-за равнодушия и невнимания, из-за привычки, уверенности или самодовольства».