Галина Щербакова - Метка Лилит

Это был класс! Мчащаяся электричка – и беспомощные зверюшки. Но в этот раз ему крупно не повезло: его застала компания грибников. Вначале они не поняли, чего копошится на рельсах парень. Не диверсант ли? Но кто-то услышал писк. На минуту растерялись. Электричка была уже близко. Тогда девчонки стали снимать котят, а парни успели ухватить Аркадия. Били по-черному, так что три месяца Аркадий пролежал в больнице, леча переломы, гематомы, а главное, психику. Приходивший консультант сказал, что, будь его воля, он бы больному тут же повязал руки. Парень – за пределами добра и зла, и лучше всего смотрелся бы в изоляторе.

Но возмутилась мама: мальчик тихий, прошел первый тур ВГИКа, а бандиты испортили год учебы. И все же (черт его знает, как происходят эти тонкие связи людских наблюдений и соображений), к битому Аркадию намертво прилепилась кличка Кошкодав. Возвращаться из больницы после всех этих слухов было срамно. И он стал проситься в Чечню. Но как ни бардачно устроена вся наша жизнь и медицина, кое-где какой-то порядок тем не менее чтится и где-то кое-что записывается крупными буквами. Парень был поставлен на учет в психдиспансере, и военкомату именно в этот раз было строго-настрого приказано не покупаться ни на какие взятки и психов в армию не брать.

И жил безумец на свободе, потому что на этом кое-какой порядок и кончался, а, кроме котят, ничего за ним замечено не было. Ну, три-четыре мордобоя, и говорить не о чем. Про соседку Саида ведь не знал никто.

Аркадий решил ехать на Кавказ сам. Он задумал подвиг. Он подойдет к Олесе и предложит передать письмо ее родным. На самом деле он собирался взорвать всех беженцев в ингушских лагерях и примкнуть к Буланову. Чуял: это его кровь, его братан. Котята на железной дороге уже казались детской глупостью, равно как и ВГИК, от которого в голове остался только отрывок из «Хаджи-Мурата». С утра до вечера Аркадий смотрел боевики, а родители трандели, что надо идти работать, пока они в силе и могут ему помочь. «Начните большую войну», – отвечал им Аркадий мысленно. И, что странно, никогда не видел себя убитым, раскромсанным, поддетым на крючок. Он был жив всегда. Он был вечен.

Идя по улице, он отбраковывал людей. Ему не нравились красивые, высокие, ему не нравились веселые или просто улыбчивые, он терпеть не мог быстро идущих с портфелями парней с сосредоточенными умными лицами. Таких было все больше. От них хорошо пахло, они носили длинные черные пальто или стильные куртки на клепках. Он, как зверь, чуял, что это новый народ, который где-то там надавит – и прекратит войну. Те, что в ватниках и ушанках, завязанных шнурками, те, что, притопывая возле пивных, просят копеечку, – этот народ был его. Этот нищий, никому не нужный народ, как и он, любил войну, кровь, он тоже убивал собак и вешал кошек. И он подавал копеечку просящим оборванцам, угощал от щедрот единомышленников, приласкивал мальчишек.

Где ты, большая война?!

Откуда ему было знать, что над Башлам-горой, одной из сестер Эльбруса, последнее время солнце было особенно красным. Как ни странно, это было очень красиво – зеленые леса казались изумрудно-золотыми, серебряные родники, как лермонтовский барс, прыгали с крутых скал, и от них веяло духом свободы. Существовало поверье, что здесь, вблизи Башлама, нет и не может быть зла. Так считали древние. Но красное солнце пугало измученных людей. От такого солнца ждали беды.

Кавказ горел, Грозный стал похож на Сталинград, кучей камней лежали Гудермес и Аргун. В отместку русским чеченцы сожгли большое русское село, где спряталась в свое время Эльвира с русским мальчиком.

Накануне Эльвира наскоро собрала заплечный мешок, взяла на руки Ванечку и пошла в сторону моря. Что заставило ее в один миг встряхнуть мокрую от стирки руку, вытереть ее об передник и быстро-быстро культей набивать мешок? Не слышно было самолетов, не дрожала земля от тяжелых машин. Но она чувствовала – надо уходить. «Ты куда?» – кричали ей женщины, когда она поспешно шла по дороге. «Надо уходить, – сказала она. – Надо!» Люди пожимали плечами: зачем? Они далеко от войны, и они русские. Испокон веков жили в дружбе и с чеченцами, и с дагестанцами, и с грузинами. Они и говорили на едином смешанном языке. Они верили, что вот-вот все кончится. Потому что – зачем? Зачем убивать, если земли у них много, не то что у арабов и евреев. Глупая эта женщина Эльвира. Еще затеряется где-нибудь, а то на какого джигита нарвется. Что он у нее – спрашивать будет, если у женщины все, что ему надо, при ней? А ребенку, чтоб не мешал, сделает секирбашка… Но Эльвира шла, будто ее вел Бог, она обходила брошенные дома, осторожно шла по кромке леса, страшась мин, и тихо добралась до шалаша, возле которого дымился костерок. Вошла не боясь.

– Я тебя ждал, – сказал белый как лунь старик. – Ты устала, сними обувь, я приготовил тебе таз с теплой водой. Успокой ноги. А потом я тебя покормлю.

– Откуда ты знал? – спросила Эльвира.

– Было сказано: придет чеченка без кисти руки с русским ребенком.

– Кто сказал?

– Кто-кто? – засмеялся старик. – Сначала птица, потом змея, а совсем недавно – видишь, кизил? Он старый, как я. И уже плохо соображает, но увидел тебя раньше всех. Это он велел греть воду.

– А что с нами будет, дедушка? – спросила Эльвира, опуская ноги в таз и испытывая невыразимое блаженство. – Что будет? Мы умрем?

– И снова воскреснем, вручив свою душу Богу. Душа – это такой свиток, в котором записано все – хорошее, плохое, записаны наши слабости и таланты, наш ум и наша дурь. Если мы не убивали людей и животных, не развязывали войны, если мы никого не казнили, если в нашем свитке нет крови, мы вернемся на землю. Мы попадем в то место, где можно будет исправить наши слабости. Мы можем стать горцами, а можем эскимосами, неграми и королями.

– Сказка, – сказала Эльвира.

– Как хочешь думай. Тебе еще не скоро сдавать свиток, тебе главное – спасти мальчишку от войны. Война будет очень долго. Ни в коем случае твой мальчик не должен это видеть. Надо собирать детей, не знающих войны. Ты пойдешь к морю, там возьмут тебя на корабль, и ты уедешь… Тебе скажут куда.

– Странные вы говорите вещи. У меня в кармане сто рублей, и, по-моему, они уже давно ничего не стоят.

– Ты пойдешь без денег, но у тебя будет все. В нужный момент я буду тебе подсказывать.

– А вы, дедушка, кто? – спросила Эльвира.

– Я проводник, – ответил старик. – Нас немало. И не все мы старики. Наша задача – спасти тех, кто способен забыть войну. Это очень трудно, потому что все записано в памяти души. Но ты не делала зла. И ты попадешь на другую землю. И проснешься с чистой от прошлого душой.

Уже через час Эльвира с Ванечкой шла к морю. Иногда их кто-то брал на арбу, а кто-то и на машину. Но скоро впереди засинело море, и она пошла прямо к единственному пароходику, который покачивался на причале.

– Иди, – крикнули ей с мостков, – у нас времени – десять минут.

«Интересно, где сейчас Эльвира?» – думал в эту минуту Вахид. Они были в Панкисском ущелье, и каждый ждал своей очереди пролить кровь не раньше, чем его убьет русский.

– Чего этим русским надо? – спрашивали друг друга жившие там крестьяне. – Разве это их земля?

– Это они нам мстят за Сталина.

– Ты совсем дурак! Это ж они его, бандита недоученного, выбрали в вожди.

– Нет, – вставлял кто-то. – Это все нефть. Я так думаю: провались вся нефть в преисподнюю – и войны кончились бы.

– И машины кончились бы, и трактора, и стали бы мы дикими.

– Это Шота Руставели был диким? Или ихний Ломоносов?

– Но, к сожалению, тогда тоже воевали.

– Тоже мне война! Так, игрушки.

– Наполеон – игрушка? Москву спалил.

– Ну, и ему досталось будь здоров.

– Войны вечны, потому что вечны злоба и зависть.

– А по-моему, другая причина. Люди не любят работать. Им милее захватить чужое и сожрать.

Дом Саида костью сидел в горле у родителей Аркадия. Они давно завистливо рассматривали с балкона многоэтажки завитую диким виноградом террасу, ухоженный двор, летнюю кухню, из которой все прошлые лета вкусно пахло вареньем из кизила, орехов, лепестков роз и много еще из чего. У них же на даче ничего не родило. Огурец в парнике вырастал в желтого дурака размером с кабачок, редиска была худая, пустая, но хвостатая, как мышь, яблоки червивели с завязи. Даже сирень уже на ветке была вялой, как будто три дня простояла в банке.

Закинули удочку начальству. Дом пустой – беженцы не в счет, – а они за него отдадут квартиру со всеми удобствами, и не дело, мол, стоять дому без хозяина. Начальство (свои люди) сочло аргумент резонным. Тем более что сын Аркадий собирается добровольцем в Чечню. Ну?!

Собравшись на поляне, Аркадий сотоварищи пили, а потом били об камни бутылки из-под пива и водки. Аркадий делился личным горем: уже настроился идти в военкомат – и такой облом.

Родители же Аркадия, получив дом Саида, решили, что сына надо женить. Толку от него чуть. Его обещают взять учителем физкультуры в школу. Деньги никакие, но место все-таки приличное. За хороший нарез земли (мама постаралась) главврач больницы вынул из архива историю болезни Аркадия: «Спалите от греха подальше».

Аркадию школа понравилась. Дети – самое то, глина, из которой лепи что хочешь. Хорошая подготовка к войне. Он слепит из мальчишек солдат имени Матросова. Мало ли что война утихает? То ли еще будет!

Когда стали формировать младшие классы, случилось недоразумение. Пятерых детей не досчитались. Как-то враз их семьи снялись с места и исчезли. Забили окна досками и ушли, и никто не видел, ни когда, ни куда. Исчезли и Олеся с Тимуром, и Лейла. И откуда? Со двора самого Аркадия!

Этот факт очень разбередил душу хозяина накануне свадьбы. Поселенцев со двора Саида родители хотели выгнать сразу же, но он, Аркадий, вдруг встал на защиту. Дело в том, что он давно положил глаз на скорбную женщину, не снимающую платок. А родителям сказал, что она останется домработницей у молодой жены.