— Незачем, родная, — отозвался Бернард и, приподняв голову, с интересом посмотрел на лежавшую рядом с ним женщину. Это была та самая Маджи, которую он так страстно хотел и любви которой так долго добивался. Гибкое стройное тело с бархатистой матово отливающей слоновой костью кожей, мягкие локоны, пахнущие прериями и медом диких пчел… Только почему-то последнее время ему так хочется схватить эту женщину за плечи, крепко встряхнуть и сказать: «Верни мне прежнюю Маджи!»

— Я люблю, когда ты ласкаешь меня, прижимаешься ко мне всем телом… Мне так нравится засыпать в твоих объятьях. Скажи, зачем раньше мы терзали тела друг друга, желая во что бы то ни стало достичь оргазма? Как ты думаешь, почему все стремятся достичь оргазма?

— Так нас устроила природа, — прошептал Бернард и нежно поцеловал Машу в мочку уха. — Но с тобой мне на самом деле и так хорошо. С тобой можно бесконечно долго заниматься любовью, хотеть тебя еще, снова заниматься. И не думать ни о каком оргазме.

— Берни, я теперь не кладу звезды в карманы — пускай они остаются на небе. Смотри: в камине потрескивают поленья, мы окружены водой, сушей, деревьями и цветами. Мы отгорожены от всего мира нашей с тобой любовью. Берни, я хочу, чтобы так было всегда. Почему так не может быть всегда? Давай никогда не выходить отсюда.

— Но у нас кончится еда и все остальное. И потом…

— Что потом? Почему мужчины всегда думают о том, что будет потом?..

Его поцелуй был нежным и долгим. Она обвила его шею руками, потом скользнула ими по всему телу, заставила его лечь сверху и стала ласкать и слегка пощипывать кончиками пальцев его ягодицы. Он почувствовал неодолимое желание овладеть ею целиком, насладиться, насытиться, испытать этот самый оргазм, но он боялся потерять ее снова и сдержал свой порыв.

— Хорошо, хорошо как… — пела-шептала Маша. — Нас обступает вечность, а ты… ты думаешь о том, что будет потом?

— Я не думаю об этом, Маджи, — сказал Бернард, потихоньку входя в нее нежными короткими толчками. — Потом будем ты и я, и снова я и ты…

— И нам никто не помешает? — вдруг громко спросила Маша, застыв всем телом.

— Нет, родная, не помешает.

Она вдруг выскользнула из-под него и, вскочив с кровати, подошла к мягко мерцавшей зеленовато-фиолетовым светом стене-аквариуму, прижалась к нему лицом. Со дна лениво всплыла рыба-черт и, достигнув уровня Машиного лица, повисла, едва заметно шевеля плавниками. У нее были круглые равнодушные глаза сытого хищника.

— Берни, я хочу одну-единственную звезду. Бирюзовую. Переливчатую. Неуловимую. Я не знаю, в какой части неба она появляется и в какой исчезает, потому что она у меня все время перед глазами. Я люблю эту звезду, Берни. Ее не положишь в карман. Да я бы и не хотела прятать ее к себе в карман.

Она повернулась и протянула к нему руки.

Он встал с кровати и, шагнув ей навстречу, замер. Ее губы беззвучно шевелились.

— Что ты сказала, родная? — спросил он. — Извини, но я не расслышал.

— Я хочу звезду по имени Ян. Берни, дорогой, помоги мне достать эту звезду.

Он скрипнул зубами и медленно опустился на ковер.

Через минуту Маша уже была рядом. Она обняла его за плечи и тихонько вставила в рот зажженную сигарету. Бернард затянулся и стал медленно заваливаться на спину, увлекая за собой Машу.

Над их головами клубились созвездия Млечного Пути.


Детективы, нанятые Синтией Конуэй, уже на следующий день обнаружили дом-аквариум на скале. Еще через день они предоставили видеопленку, снятую скрытой камерой.

Синтия закрылась в своей комнате, задернула шторы и включила кассету.

Ее муж, обнаженный и с растрепанными волосами, целовал распростертую на пушистом ковре возле камина женщину, которая, судя по всему, была в полной отключке. Он целовал каждый дюйм ее тела. И как целовал… Потом она плавно подняла обе руки, обняла Бернарда за шею и, приподнявшись, поцеловала в губы…

К концу просмотра Синтия напилась в стельку. Она позвонила Луизе Маклерой, сопровождавшей мужа в деловой поездке в Вашингтон, и сказала заплетающимся языком, что беременна, что муж завел любовницу-наркоманку и что она наймет киллера убить их обоих.

Луиза уже через три с половиной часа была в Беверли-Хиллз. Она долго не могла войти в поместье — видела на экране телевизора в своей машине, как Синтия, обернутая куском мохнатого синтетического меха, расхаживает по дому со стаканом хайболла[43] в руке в окружении леопардов, тигров, рысей и прочих обитателей зверинца. Похоже, больше во всем поместье не было ни души — по крайней мере на настойчивые звонки Луизы никто не отзывался. Наконец Синтия, увидев на экране телевизора в зале с фонтаном сидящую в машине мать, показала ей длинный нос, потом, зашвырнув стакан в фонтан, приставила к своей растрепанной макушке два указательных пальца и стала отплясывать дикарский танец.

— Загони зверей в вольер, — велела по телефону Луиза.

— Сама иди в вольер, — ответила ей Синтия, уселась верхом на тигра, который громко рыкнул и оскалил клыки. Луиза в ужасе закрыла глаза. Когда она их открыла, Синтия уже сидела на полу и, уперевшись пятками, тащила за хвост пантеру. — Что, испугалась, мамочка? — поинтересовалась она звенящим срывающимся голосом, бросив хвост пантеры, она схватила большой нож с длинным лезвием, приставила острие к своему солнечному сплетению и спросила: Ты, случайно, не хочешь посмотреть, какого цвета кишки у рогатых жен?..

Наконец Луизе удалось уговорить дочь выйти к ней на улицу. Перед Синтией бесшумно разъехались створки стальных ворот и, выплюнув ее наружу, тут же сомкнулись. Луиза усадила дочь на переднее сиденье и туго пристегнула ремнем. Потом с силой ударила по обеим щекам и сказала, трогая машину:

— Дура. Все мужья на свете изменяют своим женам. И умные жены закрывают на это глаза. Жена одна, любовниц может быть дюжина.

— Ты бы видела… видела… как он… нежно целует ее, — захлебываясь рыданиями, говорила Синтия. — Меня… меня он… почти никогда не целует… в губы. Еще он… он целует ей все тело и… да, водит по нему кончиком пениса.

— Он что, стал импотентом? — удивилась Луиза. — Мне казалось, Бернард Конуэй из той породы мужчин, которые сохраняют пристойную форму до глубокой старости.

— Нет, нет… но он… он меня не любит и совсем не боится потерять! — зло выпалила Синтия и безуспешно попыталась расстегнуть ремень.

— Дорогая, тебе следовало знать об этом с самого начала. Ведь ты отдалась ему в первый день знакомства. Такие, как Берни, предпочитают, чтоб их какое-то время водили за нос и заставляли стоять на задних лапках.

— У тебя устаревшие представления, мама. Если бы я не переспала с ним в ту ночь, он переспал бы с другой женщиной — он распалился, как бык, когда мы стали целоваться. — Синтия громко шмыгнула носом. — Он ответит мне за все. Я сделаю ему так больно, как не делала ни одна женщина.

Луиза недоверчиво усмехнулась.

— Бернард Конуэй не Арчибальд Гарнье, запомни это, моя милая. Кстати, ты уверена в том, что это его ребенок, а не Гарнье?

— Нет. Я почти уверена в том, что это ребенок Гарнье.

— Спасибо хоть этот гувернер был белым, — сказала Луиза и, повернувшись к дочери, улыбнулась ей ободряюще и слегка насмешливо. — Вот ты и отомстила ему, красотка. Достойно и со вкусом. Больше всего на свете презираю вульгарщину.

— Мне этого мало, мало! — Синтия стучала крепко стиснутыми кулаками по своим голым коленкам. — Я хочу, чтоб он рыдал, рвал на себе волосы, проклинал день и час, когда встретил меня. Я хочу, я очень хочу, чтоб он меня возненавидел!

— Глупышка. — Луиза снисходительно потрепала дочь по мокрой красной щеке. — Пускай лучше он тебя полюбит. За то, что ты родишь ему наследника.

— Он должен знать, что это не его… — начала было Синтия, но Луиза ее перебила:

— Он не должен этого знать. Этого вообще никто не должен знать. И ты забудь, не то выболтаешь по пьянке. Кстати, с этим делом пора завязать. Разумеется, если хочешь родить своему мужу нормального малыша.

— Я рожу ему уродца! — воскликнула Синтия. — Буду пить день и ночь, курить марихуану, колоть героин и…

— Милочка моя, такой человек, как Бернард Конуэй, в состоянии найти себе еще дюжину Синтий Маклерой, если первая оказалась не способной сделать то, что от нее требовалось.

— Но ты бы видела, как… как он ее целовал, — задыхаясь от безысходного гнева, твердила Синтия.

— Я с удовольствием посмотрю эту кассету, — сказала Луиза. — Похоже, ты увидела там далеко не все. Детективов немедленно прогони. Эту женщину… — Луиза задумалась на несколько секунд, потом сказала, прищурив все еще прекрасные испанские глаза: — Я, кажется, знаю, кто эта женщина.

— Она… она старше меня в два раза! — зло выкрикнула Синтия.

— Поверь, это не имеет никакого значения, тем более что их роман длится уже много лет. Схема проста и в то же время достаточно поучительна для женщины, желающей посадить мужчину на короткий поводок. — Луиза как ни в чем не бывало проехала на красный свет и помахала рукой опешившему от подобной наглости полисмену. — Он упорно обхаживал ее, она с таким же упорством ломалась и строила из себя недотрогу. Потом наконец отдалась ему. Насытившись, он спутался с небезызвестной тебе Джейн Осборн, но… Марию терять не хотел. Он заточил свою прекрасную принцессу в роскошной вилле на берегу Средиземного моря, а сам стал нырять время от времени в постельку к этой белокурой ведьмочке Джейн. Узнав об измене возлюбленного, принцесса взяла и сбежала из своей башни с собственным отцом, писателем-неудачником, который пыжился сделать себе на этом деле громкую рекламу. Разумеется, оба остались в дураках. Потом нашу принцессу похитила эта психопатка Сьюзен Тэлбот, мамочка распутной святоши Сью и гомика-девственника Тэдди, и тоже заточила в башне, но только с видом на снежные вершины. С какой целью, ей-Богу, не ведаю. Здесь ее и нашел Берни, снова воспылавший к ней страстью. Не знаю всех подробностей этого похожего на дешевую голливудскую мелодраму сюжета, знаю только, что принцесса вдруг взяла и вернулась в лоно семьи, а Берни, как говорится, взялся за ум и удвоил, если не утроил, миллионы Джека Конуэя. Потом, как тебе известно, женился на прекрасной, но очень наивной южаночке. И тут на его пути снова попадается эта femme fatale, теперь уже в образе очаровательной вдовушки. — Луиза вдруг резко крутанула руль влево и, лихо развернувшись под самым носом у какого-то велосипедиста, сказала тоном, не терпящим возражений: — Ты сейчас примешь аспирин и ляжешь в постельку, Син, а я посмотрю эту чертову кассету. Сдается мне, Берни Конуэй, что и ты вполне можешь сесть в жаровню с кипящим маслом. Но в Капитолии не любят тех, у кого поджарены яйца.