На пляже в Ницце они случайно столкнулись с Бернардом Конуэем — когда-то давно он ухаживал за Луизой Астуриас, и старый Джек Конуэй одно время всерьез верил в то, что у его младшего сына хороший вкус и отменный нюх. Однако дальше помолвки дело не пошло, хоть Луиза даже сумела не разочаровать Бернарда в постели. Они остались друзьями. И сейчас искренне обрадовалась встрече.

— Она могла бы быть моей дочерью, не так ли? — сказал Бернард, окинув заинтригованным взглядом успевшую хорошо загореть Синтию, и едва заметно подмигнул Луизе. — Ну а ты, если и изменилась, то разве что еще больше похорошела. И это вовсе не комплимент — я уже слишком стар для того, чтобы делать их молодым женщинам.

— Ты неисправимый шутник, Берни. — Луиза счастливо улыбалась. На ней был черный с белыми полосками и кубиками купальник, и она возблагодарила Всевышнего за то, что всю последнюю неделю обходилась на обед салатом из авокадо и молодых побегов бамбука, который запивала разбавленным минеральной водой вином. Бернард был не из тех мужчин, которых можно взять и вычеркнуть из памяти. К тому же, насколько ей было известно, он все еще холост. Ну а Син пора замуж — в ней так и бурлит эта дьявольская испанская кровь.

— Мечусь по всему свету, — рассказывал Бернард, потягивая «гибсон»[41]. Они сидели втроем на террасе бара с чудесным видом на белоснежный город под ослепительно ярким солнцем. — Отец постепенно отдает все дела мне. — Он грустно усмехнулся. — Когда-то прятался от дел, предпочитая им развлечения, теперь же… О Господи, в этом мире развлечений все так удручающе однообразно. От удачной сделки чувствуешь по крайней мере удовлетворение и на какой-то момент считаешь себя гигантом бизнеса. К тому же тут все зависит от тебя. В любви же… — Бернард закрыл глаза и тряхнул головой, словно пытаясь освободиться от какого-то наваждения, — в любви от тебя ровным счетом ничего не зависит. Ты пьянеешь от счастья, теряешь голову, делаешь глупости. Непоправимые глупости. В бизнесе всегда есть возможность что-то исправить. В любви непоправим даже самый маленький промах. В любви…

Бернард замолчал и стал барабанить пальцами по скатерти.

Синтия исподтишка наблюдала за этим красивым моложавым мужчиной. Он понравился ей с первого взгляда. В нем была самоуверенность (эта черта очень привлекала ее в мужчинах) и в то же время какая-то растерянность (в знакомых ей мужчинах ничего подобного она пока не наблюдала). Это было странное сочетание. Оно ее возбуждало. Она подумала о том, что могла бы отдаться ему хоть сейчас.

— Не могу поверить в то, что Бернард Конуэй, ночной Ковбой Берни — помнишь, тебя называли так за любовь к верховым прогулкам при луне? — мог проиграть хотя бы один сет в любви, — сказала Луиза, красиво поиграв большими глазами. — Хотела бы я взглянуть на ту, которой удалось его выиграть и попросить у нее несколько советов. Надеюсь, это не голливудская куколка, о которой газеты писали как о секс-бомбе двадцать первого века? Говорят, она превратилась в настоящую нимфоманку.

— Нет, не она, — сказал Бернард и залпом осушил свой «гибсон». — Хотя из-за нее я потерял Маджи, — едва слышно добавил он. — Думаю, навсегда.

— О, да ты, оказывается, встретил femme fatale[42], — воскликнула Луиза и хлопнула в ладоши, изящно изогнув тонкие запястья. — Что, такие на самом деле водятся? Я-то думала, их выдумали бедные поэты, страдающие голодными галлюцинациями, и кинорежиссеры-наркоманы. Может, тебе повстречалась ведьма?

Бернард вдруг откинулся на спинку стула и расхохотался.

— Браво, Луиза, и ты мне поверила! Неужели ты когда-нибудь видела Дон-Жуана с рогами?

Он пригласил мать и дочь пообедать и по очереди танцевал с ними на залитой светом огромной томной луны террасе под ностальгически усталый голос Фрэнка Синатры. Потом завез Луизу в отель — она сама на этом настояла (увы, с ней путешествовал американский любовник), — а они с Синтией совершили восхитительную морскую прогулку на небольшом катере, которым Бернард очень умело управлял. К утру они стали любовниками.

Со свадьбой решили не откладывать — таково было обоюдное желание.

Синтии казалось, будто она влюблена…


Ваня спилил ветку после похорон Инги. Он сидел сейчас на ней верхом и рубил сучья, которые Игорь складывал в аккуратную кучку. Игорь не отходил от Вани все эти дни. Но они разговаривали мало — Ваня молчал в ответ почти на все вопросы Игоря.

— Зачем тебе ветка? — спрашивал теперь Игорь. — Дров у вас и так много — сам видел в сарайчике.

Ваня невозмутимо продолжал свою работу.

Он повзрослел за последние дни, похоже, даже раздался в плечах. У него был звериный аппетит, и Нонна валилась с ног, с утра до вечера хлопоча возле плиты. Мать Игоря попросила разрешения на несколько дней поселиться во флигеле, который превратила в настоящий молельный дом. Она платила за жилье и питание и не хотела слушать никаких возражений Нонны.

Игорь спал в саду на узкой железной койке под грушей. Оттуда ему было слышно, как ночами ходит по веранде Ваня.

— Ты ее любил? — вдруг спросил Игорь, усаживаясь на кучу мелких тополиных веток.

— Нет, — заявил Ваня, продолжая орудовать топором. — Женщину нельзя любить. Она всегда обманет. Не потому, что она так хочет, а потому, что не может иначе.

— Значит, ты веришь в первородный грех, — сказал Игорь.

— Я не знаю, что это такое. Но мне кажется… Да, я почти уверен в том, что женщина уже рождается на свет виноватой.

— В чем? — раздался за Ваниной спиной глуховатый голос. Толя подошел неслышно и теперь стоял, скрестив на груди руки и глядя на выгоревший на солнце затылок сына.

— Она слишком много обещает, но почти ни одно из этих обещаний не выполняет, — ответил Ваня, не отрываясь от своей работы. В таком виде эта фраза сформулировалась в нем секунду назад, хотя он размышлял о самой проблеме долгими бессонными ночами.

— А тебе не кажется, что, если бы то, что она обещает, исполнялось, на свете стало бы очень неинтересно жить? — тихо спросил Толя.

Ваня поднял голову, посмотрел вперед, на желтеющие предосенним увяданием холмы, потом сказал, поигрывая топором:

— Нет. Женщина создана для того, чтобы быть подругой мужчины, его верной тенью, матерью, сестрой. Мы все рождаемся от женщины. И мы зависим от нее всю жизнь. Как — я не могу объяснить, но я это чувствую.

Игорь смотрел на друга восхищенно и заинтригованно. Ему казалось с самого начала, будто устами этого странного парня с ним разговаривает сам Бог.

— Да, мы зависим от нее всю жизнь, но она нам ничего не должна, — сказал Толя, садясь на траву. — Мы столетиями вбивали ей в голову, будто она на самом деле нам что-то должна. Это не так. Если она делает для нас что-то, пусть делает по собственной воле. Если же она будет делать это с чувством вины перед нами, это уже называется жертвой. Тот, кто день изо дня как должное принимает от нее жертвы, превращается в конце концов в чудовище.

— Я согласен с вами! — воскликнул Игорь. — Это только Бог не требует от нас никаких жертв, но нам доставляет удовольствие приносить их ему.

— Это только так кажется. — Толя криво усмехнулся. — Она не знала, что такое добро и зло, но она и не скрывала, что не знает этого. Многие, почти все, скрывают. Если бы ее кто-то по-настоящему полюбил…

Ваня отшвырнул топор и встал.

— Пошли искупаемся, — позвал он Игоря. — Отец, прошу тебя, не пей много на поминках, — проговорил он, не глядя на Толю. — Я не верю в существование дьявола, но стоит потерять над собой контроль, и нами начинает кто-то руководить.

Он на ходу стащил джинсы и майку.

Игорь сделал то же самое.


Игорь не выпил на поминках ни капли — ему запрещала религия. Он сидел рядом с Ваней и думал о том, что, если бы не этот красивый диковатый парень, которого Бог избрал в исполнители своей воли, им с матерью еще бы досталось от Инги. Разумеется, Бог призывает к терпению и всепрощению, но каждому терпению, всепрощению тем более, наступает конец.

…Слабо зарозовел восток.

Он встал со своей похожей на гамак узкой койки, потянулся. В поднявшемся предрассветном ветре вибрировали нестройные петушиные вскрики. Игорь поднял голову, посмотрел в сторону веранды, где спал Ваня. И обомлел.

На лестнице, прислоненной к раме, кто-то стоял. Этот кто-то прижимался лицом к стеклу и смотрел внутрь веранды.

— Эй! — громко крикнул Игорь.

Ответили петухи — хором и очень тревожно. Фигура на лестнице осталась неподвижной.

Спотыкаясь о кочки, Игорь бросился к веранде.

— Ты что тут делаешь? Убирайся! — на ходу кричал он. Подскочив, сильно тряхнул лестницу.

Человек неуклюже взмахнул руками, балансируя на самой верхней перекладине лестницы, которая вдруг стала заваливаться назад. Зрелище напоминало цирк — клоун в лохмотьях, смешно копирующий акробатов.

Игорь следил глазами за тем, как падает лестница, не в силах помешать этому. Она описала медленную дугу на фоне уже заметно алеющего неба и, набирая скорость с каждой тысячной долей секунды, упала прямо на металлический бак для полива огорода. Раздался глухой удар по железу и отвратительный хруст. Стало тихо.

В окне появилось бледное лицо Вани.

— Выйди. Мне страшно, — прошептал Игорь, оседая на землю. — Он, кажется, сыграл в ящик.

…Это был человек в странной одежде, если эти лохмотья можно было назвать одеждой — пиджак без рукавов, надетый на голое тело, шерстяные красные рейтузы в мелкую дырочку. Он еще дышал. Один его глаз странно подмигивал, и из него сочилась влага. Другой казался мертвым.

— Это Костик, — сказал Ваня. — Он последнее время ходил по крыше. Ну да, это он ходил, а я думал… куницы.

— Что делать? — Игорь задыхался от волнения. Господи, ну что же делать? Ведь меня посадят в тюрьму!