Анджей не одобрял, но и не осуждал советскую политику в отношении этой бедной мусульманской страны, — точно так же в свое время он не испытывал ни каких чувств по поводу вторжения во Вьетнам американцев. Подобные события Анджей Ковальский привык расценивать с сугубо профессиональной точки зрения. В нем, как и тогда, вновь проснулся жгучий интерес к военной журналистике, он бредил репортажами, которые мог бы передать независимым агентствам из этой в настоящий момент самой горячей точки в мире. Впервые за последние годы он пожалел о том, что сменил гражданство. Ночами он слушал «Голос Америки» и прочие свободные волны, и его выводила из себя бездарность идеологов антисоветской пропаганды. Днем читал советские газеты и смеялся над тем, что там писали. Он дал себе слово, что рано или поздно непременно попадет в Афганистан в качестве независимого журналиста. Он был уверен в том, что война продлится долго.

Когда в их город доставили первый цинковый гроб, и Анастасия Ивановна, сообщая эту новость, сказала за ужином: «Я считаю наше правительство шайкой преступников», а в Анне Нестеровне вдруг вскипел патриотизм, и она обозвала дочь «скудоумной мещанкой», Анджей понял, что просто обязан написать статью, в которой скрупулезно проанализирует раскол в советском обществе, вызванный афганской войной. Не только написать, а опубликовать ее за границей. Он пил чай, не очень вникая в спор матери с дочерью, и думал о том, что в Европе война, как правило, вела к развалу системы, ее развязавшей, выступала в роли ее могильщика. Неужели Советский Союз не понимает, что его ждет? И Анджею уже слышалось позвякивание лопаты о камни на кладбище социализма. Женщины спорили до хрипоты. Он же на вопрос жены: «А что думаешь по этому поводу ты?» — коротко ответил:

— Из меня никудышный политик.

В тот же вечер они сидели вдвоем на веранде. Анджею вдруг захотелось коньяка, и Анастасия Ивановна поддержала компанию. Она мгновенно опьянела и ни с того ни с сего расплакалась, уронив голову на стол.

— В чем дело? — спросил Анджей. — Я тебя чем-то обидел?

— О Господи, нет, конечно. Это все нервы. — Анастасия Ивановна продолжала плакать. — Последнее время я живу на нервах.

Анджей встал и, подойдя к окну, стал барабанить пальцами по тоненько позвякивающему стеклу.

— Я тебя прекрасно понимаю, — сказал он. — Видишь ли, дело в том, что…

— Ты меня не понимаешь. Нет. Дело в том, что я сама этого не хочу.

Он обернулся и удивленно посмотрел на нее, словно впервые увидел эту женщину с полными белыми руками и добрым заплаканным лицом.

— Не хочешь? Но почему?

— Боюсь тебя потерять. Ты уйдешь, когда это случится. Мне снился сон… Я не верю снам, но там было как на самом деле. Я очень боюсь потерять тебя, Андрюша.

— Послушай, махнем в Москву, а? — вдруг предложил он. — Я, кажется, засиделся на одном месте. Да и ты тоже. Решено?


Им забронировали номер в гостинице «Варшава». Когда Анастасия Ивановна вошла в комнату и увидела одну широкую кровать, застланную мохнатым синтетическим покрывалом в серо-черную клетку, она растерялась.

— Андрюша, но… — начала было она и осеклась, увидев озорную улыбку на его лице.

— Мы положим между нами вот это, — сказал он, вытаскивая из портфеля свой черный складной зонт. Он нахмурился, подумав о том, что зонт формой смахивает на тот золотой фаллос, которым он ублажал при первой их встрече Сьюзен Тэлбот, тряхнул головой и расхохотался. — Прости за двусмысленность, ладно? Клянусь, это вышло случайно…

Он повел жену обедать в «Националь».

Анастасия Ивановна была в восторге от изысканных закусок и горячих блюд, сервировки стола и вида из окна на кремлевские башни под густо синеющим вечерним небом. Потом они пошли по улице Герцена в сторону Никитских Ворот, и Анджей предложил зайти в Консерваторию. Там только что началось второе отделение симфонического концерта, их пропустили без билетов. Это была современная музыка, и у Анастасии Ивановны разболелась голова. Они вышли на воздух и решили пройтись до гостиницы пешком.

— Стася, ты завтра пройдись по магазинам. Вот тебе деньги. — Он на ходу переложил из кармана пиджака в ее сумочку две запечатанные пачки новых двадцатипятирублевок. — Оденься, обуйся, ну, и все прочее. А у меня… Понимаешь, у меня важная встреча. Ты не жди меня к обеду, ладно?

— Зачем мне столько денег? Да тут целое состояние, — растерянно проговорила Анастасия Ивановна.

— Ерунда. — Он остановился, зашел вперед и, приподняв лицо за подбородок, вдруг по-настоящему поцеловал в губы.

Она не успела его оттолкнуть. Ей стало жгуче стыдно — вокруг столько народу. Она вспомнила об их широкой кровати и поняла, что это неминуемо случится.


От прежних времен Анджей сохранил в памяти несколько телефонов. Один из них ответил. Его узнали, и он условился о встрече. Шел он на нее не с пустыми руками. Статья получилась. В ней были только факты и их анализ. И никакой идеологии. Тот, к кому он шел, непременно должен был ее оценить.

Он ехал в метро, чтоб уйти от слежки, если таковая велась. Это была та самая игра, которая возвращала его в дни молодости. Человек, к которому он ехал, знал его еще по материалам о конфликте вокруг Суэцкого канала и уважал за профессионализм.

— Написано здорово, но ты делаешь слишком далеко идущие выводы, — сказал Ронни, с ходу прочитав статью. — Мне кажется, здешняя система нерушима. По крайней мере, в обозримом будущем.

— Мне самому так казалось до недавних пор, — сказал Анджей, с удовольствием закуривая настоящие сигареты «Мальборо». — До первого гроба, доставленного с театра военных действий в город, где я жил последние несколько лет. Крах произойдет не сейчас, и агония продлится долго, но, поверь мне, когда это случится, на защиту старого выйдут единицы против тысяч и тысяч тех, кто будет его ниспровергать. Порой я готов был поверить в то, что план этой агрессии был разработан в кабинетах Центрального Разведывательного Управления. Но слишком уж это смахивает на шпионские сериалы.

— Когда дело касается внешней политики, слишком не бывает ничего, — возразил Ронни, засовывая статью себе в папку. — У нас в Америке ты вряд ли найдешь много единомышленников, однако уверен, большинству это будет интересно. Ты хотел поговорить со мной о чем-то еще?

— Да. Я бы хотел вернуться.

— Вот как? — Ронни удивленно глянул на Анджея поверх своих очков. — И когда?

— Чем скорее, тем лучше. Разумеется, без лишнего шума. Я бы не хотел стать причиной очередной антисоветской кампании.

— Да, последнее время их слишком много и не все по делу. Как будто в мире существует государство, которое бы не ущемляло прав своих граждан.

— Самое интересное, что в Штатах я чувствовал это острее, чем здесь.

— И чем ты это можешь объяснить? — с нескрываемым интересом спросил Ронни.

— Нашим славянским менталитетом. Тебе приходилось когда-нибудь слышать выражение: «Я — как все?» Нет? А здесь оно звучит на каждом шагу. Все живут в тесноте, и я тоже. Все стоят в очереди. Все получают мало денег. Ну, и так далее. И от этого становится легче жить. Я не знаю, к какой расе принадлежал самый первый идеолог христианской религии, однако эти идеи расцвели пышным цветом именно в России. Вы, американцы, всерьез относитесь только к деньгам, мы, русские, лишенные возможности их зарабатывать, пытаемся наполнить жизнь нематериальным смыслом. Первые христиане, как ты помнишь, были рабами. Ронни, американцы должны помочь русским увидеть себя со стороны.


Анастасия Ивановна летала по Москве как на крыльях. Ей нравились просторные светлые магазины, улицы, запруженные нарядными красивыми людьми, она с удовольствием вдыхала запах выхлопных газов… В их городе даже в центре всегда пахло цветами или мокрой корой деревьев, а зимой воздух словно был пропитан запахом антоновских яблок.

«Да тут же все есть, — думала она, глядя на прилавки больших магазинов. — Три-четыре сорта колбасы, куры, везде сливочное масло… Вот бы у нас так было. Настоящий коммунизм».

В их городе почти все продукты распределялись по карточкам. Это произошло как-то незаметно, и многие даже испытали облегчение от того, что исчезли километровые очереди. Те, кто ездил в командировку или в гости в Москву и Ленинград, рассказывали об изобилии в столичных магазинах. Таких, кто был за границей, Анастасия Ивановна пока не встречала. Она считала по своей наивности, что жизнь в Москве ничуть не хуже жизни в Париже или любой другой столице цивилизованного мира. Возможно, даже лучше, думала она. По крайней мере, в Москве чище.

Так писали в газетах и журналах побывавшие за рубежом. У Анастасии Ивановны не было причин не верить этим людям. Подтверждением тому, что жизнь в нашей стране лучше, чем на Западе, служил выбор ее мужа. Она была достаточно самокритична, чтоб не верить в то, что он принял советское гражданство из-за любви к ней.

Правда, минувшей ночью она в это почти поверила.

Ей было стыдно своего уже немолодого тела, и она попросила мужа погасить свет. Только когда он это сделал, сняла ночную рубашку и, аккуратно сложив, положила на тумбочку возле кровати.

От него пахло коньяком и сигаретами. Эти запахи перенесли Анастасию Ивановну в какой-то иной мир, в котором жили любимые киногерои, дикторы Центрального телевидения, эстрадные певцы… За долгие годы одиночества она привыкла расходовать на них запас любви и принимать на свой счет растиражированную на всю страну улыбку, наигранно-заинтересованный взгляд и даже слова любви. Потом, когда появился Анджей, когда она поняла, что полюбила его и очень боится потерять, Анастасия Ивановна приказала своей плоти молчать. Плоть оказалась послушной. Анастасию Ивановну целиком поглотили духовные взаимоотношения с мужем, она была покорена его чуткостью, и все остальное отошло на задний план.