— Да, — кивнула Маша. — Но я совсем не видела города. Я тогда участвовала в вокальном конкурсе.

— Fantastico[35]! — воскликнул Стефано и жестом руки отпустил sommelier. — Я сам когда-то пел и даже брал уроки у одного старикашки, который говорил, что из меня выйдет второй Маттиа Баттистини. Представляете, друзья, у меня когда-то был великолепный бархатный баритон.

Стефано рассмеялся, откинувшись на спинку стула, потом сощурил глаза и внимательно посмотрел на Машу.

Она чувствовала себя неуютно под взглядом его маслянисто-каштановых глаз.

— У меня будет к тебе одно очень тонкое и очень личное поручение, — заговорил он, подавшись вперед и облокотившись о стол. — Дело в том, что один мой близкий друг, между прочим, человек в высшей степени талантливый и предельно скромный, хотел бы передать невесте в Рио свои последние работы. — Стефано кивнул на большой кожаный планшет, который лежал на свободном стуле слева от него. — Сейчас я покажу их вам. — Это все пейзажи — трава, реки, дома и так далее. Я, собственно говоря, в живописи разбираюсь плохо, но специалисты твердят в один голос, что у парня большой талант. — Стефано открыл планшет и продемонстрировал несколько прикрепленных скотчем к листам картона холстов. — Здорово, правда?

— Мне нравится. — Маша даже слегка оживилась. — Правда, напоминает Сислея…

— Сислея? А кто это такой? Он из этих… как их называют, импрессионистов, да? — Стефано нахмурил брови и поерзал на стуле. — Ну нет, мой друг самобытный художник и всех этих старых маляров не признает. Смотри, bellissima, какие у него свежие краски. В этом углу еще даже чуть-чуть липнет.

— Вы правы, — сказала Маша. — Но все равно он много взял у Сислея.

— Ну и черт с ним, с Сислеем, — буркнул Стефано, засовывая холсты в планшет. — Это еще нужно доказать. Ты повесишь планшет на свое прелестное плечо, твой муж понесет мольберт, короб с красками и прочей оснасткой — и никакая dogana[36] не посмеет придраться к очаровательной женщине, решившей провести уик-энд в Рио и запечатлеть его восхитительные пейзажи на своих полотнах.

— Я все поняла. Я это сделаю.

— Умница. — Он хлопнул Франческо по плечу и широко улыбнулся. — Я всегда знал, что твоя жена настоящее сокровище. Назад, как обычно, поедет аквариум с рыбками. Эта чертова старуха купила замок в Руане и теперь хочет, чтобы в каждой комнате — а их там штук двести, если не больше, — стояло по аквариуму с золотыми рыбками…

В тот вечер Маша выпила много марсалы. Это было крепкое вино. Оно притупило все ее чувства, кроме тоски.

Тоску не брало никакое вино.


— Проклятье, на этой развалине мы вряд ли за ними поспеем. Ты что, угнал этот драндулет из музея?

Фарух сидел за рулем старенького обшарпанного «фиата», который на несколько часов позаимствовал у старшего брата. Лючия, в малиновом шарфе вокруг головы и атласном жакете ядовито-бирюзового цвета, восседала рядом. Они старались не упустить из вида синий «мерседес», за рулем которого был сам Стефано.

— Shit[37]! Они, судя по всему, едут в аэропорт, но почему этот тип выбрал такую длинную дорогу? — недоумевал Фарух. — Правда, здесь меньше светофоров. Ага, кажется, они собрались сделать остановку. Я был как-то в этом квартале — там жила одна дама, которая…

Фарух вдруг зажал рот ладонью и с опаской покосился на свою подругу. Однако Лючия сохраняла непроницаемо торжественное выражение лица.

«Мерседес» остановился возле дома, цокольный этаж которого был отделан розовым пористым камнем. Это был богатый дом, и едва открылась дверца машины, как появился швейцар в ливрее.

— Кажется, они собираются войти туда втроем, — комментировала Лючия. — Правда, Марии, по-моему, не хочется вылезать из машины.

Она следила за происходящим в небольшой бинокль с инфракрасными стеклами, который приобрела по дешевке в каком-то маленьком магазине, забитом всяким хламом. Их «фиат» стоял под раскидистым деревом и, поскольку на Париж уже опустился вечер, почти сливался с густой тенью от его роскошной кроны.

— В этом районе живут очень богатые люди. Муж той дамы заработал деньги на поставках оружия в одну африканскую страну. Об этом писали в газетах — она сама мне показывала, — снова заговорил Фарух.

— Ты можешь помолчать? — не выдержала Лючия. — Что, все турки такие болтливые?

— Нет, не все. Просто я очень счастливый турок, — сказал Фарух, нисколько не обидевшись. — Думаешь, они нас не заметили? Потому что если они нас заметили…

— Боишься за свою шкуру? — язвительно поинтересовалась Лючия. — Если будут стрелять, скорее попадут в меня — тебя примут за мою тень.

— Но я боюсь за тебя, а не за себя, — возразил Фарух. — Понимаешь, ты уже наверняка успела забеременеть от меня — мы ведь совсем не предохранялись. А значит, я могу спокойно умереть. Ведь долг каждого человека оставить на Земле свое семя, из которого потом произрастет…

— Черт, этого мне еще не хватало. Что я скажу родителям? Еще на самом деле накаркаешь. Смотри, кто-то вылез из кустов и крадется к их машине. Собака, что ли?.. Нет, это не собака. Святая Мадонна, зачем он щупает дно машины?!

Фарух выхватил из рук Лючии бинокль и внимательно вгляделся в темноту, слабо разбавленную светом двух фонарей возле подъезда. Человек уже отошел от машины и теперь на четвереньках пятился к кустам.

— Пора сматываться, — заявил вдруг Фарух, возвращая Лючии бинокль. — Он прикрепил взрывное устройство. Когда оно сработает, полиция оцепит весь район и начнет проверять документы. У меня просрочена виза, и они…

— Мы обязаны их предупредить, — прервала Фаруха Лючия. — Я сейчас вылезу из этого проклятого драндулета. Эй, выходи — с моей стороны испорчен замок.

Она толкнула Фаруха так, что он очутился на земле.

В это время открылась дверь подъезда, и все трое в сопровождении швейцара вышли на улицу. С плеча Марии свисал большой планшет, Франко нес мольберт и ящик с красками, в руках у коротышки был букет роз.

— Arrivederci[38], — бросил коротышка швейцару. — Надеюсь, в следующий раз ты не станешь требовать у меня документы. Иначе я пожалуюсь твоему хозяину, и он вышвырнет тебя на помойку. Ясно?

Швейцар замер возле распахнутой двери и взял под козырек.

Лючия застряла между рулем и сиденьем. Проклятый «фиат»! Не больше ящика из-под апельсинов. Но ей во что бы то ни стало нужно успеть предупредить невестку и брата об опасности.

Она видела в лобовое стекло, как Франко, открыв заднюю дверцу «мерседеса», усадил Марию, потом сел сам.

— Нет! Нет! — кричала Лючия, барахтаясь в машине. — Bomba, esplosione, morte[39]! — твердила она, вдруг начисто забыв английские слова. Наконец ее правая нога коснулась земли. Фарух схватил девушку за талию и попытался пригнуть к земле, но она оттолкнула его и кинулась к «мерседесу».

— Франко! Мария! — кричала она, размахивая руками. — Я — Лючия! Там бомба!

Раздались два приглушенных хлопка — словно треснула где-то ветка. Лючия почувствовала жгучую боль в правой ноге. Но ее это не остановило. Она видела, что коротышка уже уселся за руль и вот-вот включит зажигание.

— Франко! — завопила она изо всей мочи и почувствовала, как под ней подкосились ноги. — Береги Марию!

Пламя ослепило ее, взрывная волна отбросила на клумбу с резко пахнущими цветами. Кто-то громко вскрикнул. Потом стало тихо, но ненадолго. Вой сирен болью отозвался во всем ее теле. «Значит, я жива, — думала Лючия. — Святая Мадонна, если я жива, Лиззи не останется сиротой…»


Франко узнал Лючию мгновенно. И сразу же вспомнил, что уже несколько раз видел ее в Париже, но не узнавал. Она смешно махала руками и что-то кричала.

— А это еще что за пугало? — удивился Стефано. — Похоже, она желает нам смерти.

Франко видел, как Лючия оседает, и вдруг отчетливо услышал ее последние слова. Это был приказ, и он вмиг на него отреагировал — прижал Марию к сиденью, закрыл ее спиной.

Боль была нестерпимой. Он закричал и захлебнулся собственной кровью.


Амалия Альбертовна очень изменилась за последние годы. Она разъехалась вширь, стала одеваться неряшливо и безвкусно, подолгу валялась в постели, глядя в потолок и непрестанно что-либо жуя.

С тех пор, как она вернулась к мужу, между ними установились нестерпимые отношения. Ее угнетали его постоянная ирония ко всему без исключения и сарказм. Словно жизнь была для него лишь поводом для насмешек. А ведь это была и ее жизнь тоже.

Амалия Альбертовна знала, что у мужа кто-то есть, хоть он об этом открыто не говорил. Поначалу он вроде обрадовался ее возвращению, однако в первую же ночь лег спать на диване в гостиной, предоставив Амалии Альбертовне спальню. Со временем она почувствовала облегчение. Но поначалу было одиноко.

Теперь ей было никак.

Лемешев работал в администрации Балтийского пароходства и в плаванье больше не ходил. У него был нормированный рабочий день обычного советского служащего, но раньше одиннадцати-двенадцати домой он не являлся. Готовить для себя Амалии Альбертовне было лень, да и ни к чему. Она покупала сладости и деликатесы. И целыми днями пила чай, в которой добавляла коньяк или ликер. День проходил незаметно. Ночь тянулась нескончаемо долго.

В одну из таких длинных ночей Амалия Альбертовна поняла, что должна повидаться с сыном перед смертью… Мысль о ней начала посещать ее давно, чуть ли не со дня возвращения к мужу, однако Амалия Альбертовна была уверена, что никогда не наложит на себя руки. Но и цепляться за жизнь она не собиралась. «Все произойдет само собой, — думала она. — Зачем мне жить? Это так скучно и однообразно».

Она встала с кровати, зажгла свет и, достав со шкафа чемодан, стала без разбора кидать в него вещи. Она не знала, для чего ей были нужны, к примеру, платья, которые на ней не сходились, но у нее сохранился рефлекс — в дорогу нужно собирать чемодан.