— Что вы, бабушка… Вовсе нет, — бормотал Ваня, смущенный такой откровенностью Таисии Никитичны. Но в точности выполнил оба ее наставления.

— Вот так лучше. — Она теперь говорила тихо, но внятно выговаривая каждое слово. — Света у меня в комнате нет — я ведь почти слепая. Но я разглядела тебя, когда ты только вошел. Это было похоже на вспышку при фотографировании. Ты рослый и красивый парень. Похож на мать. Да и на отца тоже.

Ване вдруг сделалось не по себе — показалось, бабушка видит его насквозь и даже знает, что под джинсами нет ничего. Он беспокойно заерзал на табуретке.

— Да ты не смущайся меня. Я рада, что ты приехал. Теперь и умереть можно спокойно, а то все что-то мучило, на душу давило. Как-никак ты моя родная кровушка.

Ваня не стал вносить уточнения относительно степени их родства — какая ему разница? Если бабушке так хочется, пускай считает его родным по крови. Он против этого ничего не имеет. Тем более что родство по крови, в сущности, ерунда. Ваня безоговорочно верил в родство душ.

— Тебе уже шестнадцать, да? А эта девушка, что с тобой приехала, она постарше тебя будет? — неожиданно спросила Таисия Никитична.

— Инга? Всего на один год, — сказал Ваня и почувствовал, как вспыхнули щеки. — Она моя невеста, бабушка.

— Невеста… Ты, я вижу, скор на решения. И дед твой таким же был. Не сложилась у него жизнь, хоть и в больших начальниках ходил. Я считаю, сам во всем виноват — Агнесса была бы ему верной женой.

— Агнесса? А кто это? — Ваня внезапно ощутил непреодолимое любопытство. Имя «Агнесса» казалось ему нездешним, окутанным романтической тайной. Он никогда не слыхал от своих родственников ни о какой Агнессе. Между тем Таисия Никитична продолжала, как бы беседуя сама с собой:

— Ну да, он уже в те годы на своей партии помешанный был, а она богомолка, баптистка к тому же. Он быстро все в уме просчитал и понял: или Агнесса с ее Богом, или партия с Лениным. Не знал он тогда, что ребеночка ей смастерил. Ну а если бы и знал? — Таисия Никитична совсем по-детски — залихватски — шмыгнула носом. — А плевать он на все хотел. Мужика в таком возрасте никакими сантиментами не удержать. Это он после к Машке всей душой прилип. Ох и любил мой Колька твою маму.

— А что случилось с… Агнессой? — робко поинтересовался Ваня, все еще испытывая на себе чары этого странного имени.

— Умерла она. В тюрьме. Сталин все секты запретил. Это его наши попы науськали. Он перед смертью с попами ладить начал.

То, о чем говорила сейчас Таисия Никитична, казалось Ване далекой историей. Еще более древней, чем война с Наполеоном или восстание Степана Разина. Советская история его не интересовала ни с какого бока — она была слишком гладкой, точно покрытой несмываемым бесцветным лаком, и от того казалась неживой. По мере возможностей Ваня избегал каких бы то ни было соприкосновений с нею, хотя, разумеется, приходилось брать в руки те же школьные учебники, читать перед экзаменами в университет скучные брошюры. Внезапно ему пришло в голову, что его прабабушка — живая участница этой самой советской истории. Правда, ей уже, наверное, девяносто, если не больше, и она вполне могла впасть…

— Бабушка, сколько вам лет? — внезапно спросил он.

— Восемьдесят семь будет двадцать пятого октября по старому стилю, — без запинки отчеканила Таисия Никитична. — Я родилась точь-в-точь в день, год и даже час смерти Петра Ильича Чайковского. Слыхал небось про такого?

— Еще бы. Я люблю классическую музыку. Очень, — смущенно пробормотал Ваня. Бабушка, похоже, прочитала его мысли.

— А отец твой пешком под стол ходил, когда это случилось, — продолжала Таисия Никитична, начав с того самого места, где ее рассказ прервал вопрос правнука. — Считай, круглым сиротой остался, и если бы не Устинья, скорее всего не было бы его, горемычного, сейчас на свете. Правильной женщиной эта Устинья была. Превыше всего справедливость в человеческих отношениях ценила. Да будет земля ей пухом и благослови Господь ее добрую душу, хоть она и не нашей веры была. Тебе рассказывали про бабушку Устинью?

— Да. И я видел ее фотографию. Кажется, она была родной матерью дяди Яна. — Ваня усиленно ворошил память, пытаясь извлечь из нее связанное с ранним детством. Когда исчез дядя Ян, а потом уехала мама, с ним никто не говорил на эти темы. На антресолях квартиры на Мосфильмовской пылились две картонные коробки. Ваня подозревал, что там были фотографии и какие-то бумаги, принадлежавшие маме и ее родне. Он так и не удосужился добраться до этих коробок.

— Может быть. Все может быть, — загадочно сказала Таисия Никитична и беззвучно пожевала деснами, ощутив во рту колючую сухость. — Дай мне, пожалуйста, кружку с питьем. К губам поднеси — у меня последнее время руки плохо держат… Спасибо, внучек. — Она замолчала, видимо, собираясь с силами. — Это Устинья познакомила твою мать с отцом — Николай поначалу ни в какую не хотел сына признавать. Не потому, что такой уж бесчеловечный был, а просто за свою карьеру боялся. Ну да, и они сразу друг в дружку влюбились, хоть еще совсем детьми были. Устинья им во всем потакала. И правильно делала. Понимаешь, грехом частенько называют не то, что на самом деле грех, а то, что для многих непонятно. Но это только в глубокой старости осознавать начинаешь. В старости вроде бы как заново ребенком становишься и жизнь с другого бока начинаешь видеть.

— Вы говорите, мама влюбилась в моего отца еще в детстве? Но почему же тогда он часто повторяет, будто она никогда его не любила? Особенно когда… выпьет здорово, — спрашивал Ваня, все больше и больше вживаясь в рассказ Таисии Никитичны, но толком еще ничего в нем не понимая.

— Говори мне «ты». С чего это ты вдруг выкаешь? Я ж тебе прабабка родная. Соломина я. И ты Соломин. По крови.

— Я по маме Соломин, хоть это фамилия ее отчима, то есть вашего сына. Но он удочерил мою маму, — сказал Ваня.

— И по отцу ты Соломин. Соломин Иван Анатольевич. Мне об этом твоя мама сказала еще тогда, когда ты только в проекте был. Она со мной откровенной была.

— О чем сказала? — не сразу дошло до Вани.

— Ах ты, наивная душа. Дядя Толя тебе никакой не дядя, а родной отец. Твоя мама любила его. Ой как любила. А он, бирюк чертов, в монастырь от любви спрятался. Потом локти кусал и руки хотел на себя наложить. Но Бог Нонну послал, чтоб спасти его, дурака.

— Но этого не может быть! — воскликнул Ваня и, вскочив, опрокинул табурет. — Бабушка, вы… ты все перепутала. Или забыла. Мне все говорят, я очень похож на своего отца. А мой отец — Дмитрий…

Из угла послышался тихий ровный храп. Таисия Никитична, утомленная изнурительно длинным для нее рассказом, крепко заснула. В окно уже смотрели звезды. Верещали цикады, в листьях деревьев вздыхал легкий теплый ветер.

Ваня вышел в коридор. Огляделся по сторонам, забыв, в какую сторону выход. Из-под двери слева проглядывала тусклая полоска света. Кажется, там дядина мастерская.

— Дядя, можно я с тобой посижу. Мне… мне страшно, — сказал Ваня и опустился прямо на пол под занавешенной белой тряпкой картиной. — Я тебе не помешаю?

Он заметил только сейчас, что на столике возле накрытой трехлитровой банкой свечи стоит початая бутылка водки и граненый стакан. Открытие, что дядя Толя пьет, к тому же в одиночестве, почему-то огорчило Ваню.

— Да нет, наверное. Водки хочешь?

— Пожалуй, выпью.

Ваня протянул руку, обхватил пальцами ребристую прохладу стакана. Он никогда в жизни не пил водку — от нее исходил тошнотворно отталкивающий запах. Сейчас он почему-то его не ощущал. В голову ударило почти в ту же секунду. Душе стало свободно и просторно. Захотелось сделать что-нибудь хорошее. Или по крайней мере сказать.

— Я люблю тебя, дядя, — как-то непривычно легко вырвалось у обычно скупого на излияния чувств Вани. — Бабушка сказала, ты мне не дядя, а родной отец. Может, она что-то перепутала? Но я все равно тебя люблю. Скажи, ведь ты мне дядя, а не отец?

Ваня неотрывно смотрел на пламя свечи под до смешного неуклюжей — приплюснутой сверху и вытянутой внизу — банкой из грязного зеленого стекла. Странная форма. Кто мог придумать столь странную форму?..

Если этот худой длинноволосый человек его родной отец, думал Ваня, а он его сын, в мире наверняка существуют куда более странные предметы, чем эта банка, выражающие собой бессмыслицу и хаотичность мирозданья. Собственно говоря, почему в нем должен царить порядок? И вообще — что такое порядок?..

Толя поежился, хотя в комнате было жарко — она выходила окнами на запад, и после полудня здесь хозяйничало солнце.

— Ну, если так случилось, никто ни в чем не… Не то я говорю, не то. — Он взялся руками за край столешницы и стиснул его до побеления суставов. — Ты и так ни в чем меня не винишь. Я помнил о том, что у меня есть сын, все эти годы. Я… да, я хотел бы тебя любить, но я вряд ли это сумею.

— Значит, бабушка правду сказала. А я даже не подозревал, — бормотал Ваня, избегая смотреть на Толю. — А он… мой отец… знает, что вы…

— Думаю, что… Нет, я не знаю.

— Но почему ты с мамой… почему вы не поженились, если так любили друг друга? Может, она бы никуда не уехала, если бы вы поженились. Это же глупо — любить и жить врозь, — рассуждал вслух Ваня.

— Да. И во всех этих глупостях виноват только я. Сперва хотел доказать себе, какой я сильный. А потом… Да, я должен был умереть, когда свалился с колокольни. Но я выжил. Зачем, спрашивается? У отца назревали крупные неприятности в связи с моим прошлым — он тогда уже был замминистра, а она, чтоб спасти отца, вышла замуж за сына генерала. Я лежал в это время в больнице. Наверное, я не имею права рассказывать тебе об этом. Но я… Нет, я бы не смог тебе солгать.

Толя уронил голову на грудь.

— Мне тоже придется сказать ему правду. Это нечестно, если мы скроем от него, — тихо сказал Ваня. — Дай мне еще водки. — Он протянул стакан, и Толя налил его до половины. — Я теперь не буду бояться пить. Я ведь думал, у меня дурная наследственность по линии отца, и очень боялся спиться. Мама, помню, так не любила, когда он… Ну, словом, отец всегда был выпивши, мама на него за это сердилась, и я это запомнил. Может, он пил потому, что она его не любила? Оказывается, водка не такая уж и дрянь… — Слова сыпались как горох, наскакивая одно на другое. Он не мог остановиться, хоть и знал, что несет какую-то ерунду. Но это давало передышку голове. Нет, нет, только не сейчас — он обо всем будет думать потом, а сейчас… — А как мне тебя называть? — внезапно спросил Ваня. — «Отец» к тебе как-то не подходит. А я и не знал, что мама так тебя любила. Помню, в детстве я видел вас несколько раз вместе. Вы вели себя как брат и сестра. Знаешь, когда я вспоминаю детство, мне почему-то кажется, что мама больше всех любила дядю Яна. Но это полный абсурд — он ей был брат. Был?.. Как ты думаешь, дядя Ян жив?