— Я про вас ничего не придумывала. Я смотрела и продолжаю смотреть на вас слишком трезвым взглядом. Я была почти уверена, что вы захотите от меня того же, чего хотят все остальные мужчины. Я бы скорее всего не смогла бы вам отказать, но тогда все было бы… иначе. А такое со мной впервые в жизни. Разумеется, я не поверила в ваш рассказ о пропавших документах и всем остальном, хотя в больнице поверили. Вот вам и большая идеалистка.

— И вы… вы не стали заявлять в органы? — спросил опешивший и слегка испуганный Анджей. — Почему?

— А почему я должна была заявлять? — Анастасия Ивановна удивленно и с укоризной посмотрела на него. — С детства презираю стукачей и прочую мразь.

— А если бы я оказался шпионом? Между прочим, я вполне мог им оказаться.

— Нет. Не клевещите на себя. Я бы никогда не смогла… полюбить шпиона.

— А вы…

— Да, я вас люблю. Но я не собираюсь связывать вам крылья. И не хочу, чтобы ради меня вы нарушали ваш привычный образ жизни. Это не пустые слова. Я поняла, что люблю вас именно за то, что вы свободны душой. — Она усмехнулась. — Правда, я не верю ни в Бога, ни в душу, ни в прочую мистику, но вы, думаю, меня поняли.

Она наклонилась и скинула босоножки. Анджей отметил невольно, что у Анастасии Ивановны слишком широкая ступня и искривленные неудобной обувью пальцы.

— Как странно, — пробормотал он и снова подумал о том, что события, действующим лицом которых он вольно либо невольно стал, не оригинальны, но нравятся ему как раз этим проверенным временем и не одним десятком судеб постоянством. Он даже почувствовал гармонию с окружающим миром. Правда, все эти импульсы исходили опять же от разума. Но ведь, помнится, еще Сократ говорил о его главенствующей роли в жизни человека.

— Вы совершенно правы: это на самом деле странно. Впору поверить в Бога и в судьбу.

Она присела прямо в заросли полыни возле тропинки, аккуратно подоткнув под себя широкий подол ситцевого сарафана.

Он примостился рядом. Запах полыни вернул в прошлое, в те времена, когда он жил в доме у реки. Главной в этом прошлом была Маша. Он давно не видел ее так отчетливо, не ощущал так близко.

— Женщина, которую я любил, сошла с ума и погибла. И в этом виноват я. — Анджей задумчиво смотрел на кустик травы у своих обутых в клеенчатые шлепанцы ног. — Я очень ее любил, но — бросил. Не знаю, почему я это сделал. Но тогда я не мог поступить иначе.

— Рассказывайте дальше — мне нравится вас слушать, а вам необходимо облегчить душу.

— Дальше было совсем неинтересно. Вернее, мне казалось, что интересно, но я очень скоро понял, что… Да, что я полный духовный банкрот, и мне следует жить в одиночестве в какой-нибудь дыре, чтобы я никого больше не смог обмануть, пообещав то, чего дать не в силах.

— Я не боюсь быть обманутой, — сказала Анастасия Ивановна, глядя куда-то вбок. — Это, как вы знаете, не самое страшное в жизни.

— Вы правы. — Анджей встал и протянул Анастасии Ивановне руку. — Я останусь у вас, если можно. Похоже, мне некуда идти. В прошлое не вернешься. Но это и хорошо, что туда нельзя вернуться, правда? — он спрашивал как бы самого себя. — Там тесно как в старых брюках. Но почему я понял это только сейчас?..


— Дед, хватит притворяться, — говорила Сью, стоя у постели больного, но глядя не на него, а в окно, за которым белела снежная шапка далекой горы. — Мне тоже хочется лечь с тобой рядом и забыть про то дерьмо, которого пришлось наглотаться. Я тебе все простила. Может, ты был прав, когда хотел, чтоб я родила этого ублюдка. Но я закусила удила и помчалась своей дорогой. Дед, ты должен мне помочь. Мне больше не к кому обратиться. У шлюх не бывает друзей и подруг. Ты, наверное, догадался, что твоя внучка стала шлюхой?

Веки старика слабо дрогнули.

— Не бойся — я никому ничего не скажу. Ты только подпишешь чек, а потом снова будешь изображать из себя живую мумию. А я — счастливую любовницу. Пока не кончатся твои деньги. И мои силы, — добавила она шепотом. — Дед, мне нужно сто тысяч долларов.

Тэлбот едва заметно шевельнул пальцами правой руки и приоткрыл глаза.

— Моя девочка, — прошептал он, с усилием ворочая языком.

— Да, твоя девочка. Я знала, что с тобой все в порядке. Где чековая книжка?

— Сейф… Наклонись — нас могут подслушать. — Сью послушно наклонилась, накрыв своими пышными волосами лицо старика. — Они подписаны. Я ждал тебя. — Он перешел на едва слышный шепот, но Сью не пришлось его переспрашивать — у нее был отличный слух.

— Пока, дед, мы еще увидимся, — громко сказала она и направилась к двери. — Я не буду тебя благодарить — ты сделал это ради себя, верно? Обещаю тебе, что мы еще увидимся.

…Она нашла Франческо возле бассейна в виде морской лагуны. Он сидел на корточках и бросал мелкую гальку в стену с пейзажем морских далей. Камешки со стуком отскакивали от нее и падали в воду, распугивая пучеглазых рыбок.

— Кэп, все о’кей. Счет оплачен, игра продолжается. — Не разуваясь, Сью зашла по пояс в воду и стала брызгать ему в лицо. — Сто, двести, триста тысяч — сколько душе угодно. В нагрузку роскошное тело шлюхи. Душу утопим в этой чертовой луже с зеленой мочой.

Она скрылась с головой под водой и поплыла. Франко перестал швырять камни, поднялся с корточек и…

…И увидел ее.

Она была в узеньком бикини ярко-рябинового цвета. Косы ее были уложены на затылке корзиночкой. Она спускалась с лестницы, что-то мурлыча себе под нос. Остановилась на середине, прошептала: «Франческо», прижала руки к груди и стала медленно опускаться на ступеньку. Одним прыжком он очутился рядом с ней.

— Франческо, увези меня отсюда, — сказала она, прижимаясь головой к его животу. — Хочу к Лиз, к Лючии, к Сичилиано… Мне так не хватало вас всех. Франческо…

Сью вышла из бассейна и, стоя у подножия лестницы, наблюдала «сентиментальную идиллию воссоединения двух любящих сердец». Эти слова пришли ей в голову внезапно. Она не знала, расплакаться ей при виде этой сцены либо прийти в ярость. Неожиданно сказала:

— Сестричка, у меня есть для тебя подарочек. Можете провести медовый месяц в Лас-Вегасе или Акапулько. — Она наклонилась, подняла из травы свою сумочку и достала чековую книжку. — Только не надо меня благодарить. Все закончилось лучше, чем я могла себе представить. Я навещу вас когда-нибудь в вашем уютном гнездышке. На правах тети вашей милой дочурки. Держи, кэп. — Она протянула чековую книжку, и Франческо, спустившись на две ступеньки, машинально взял ее и тут же вернулся назад. — Вот и хорошо. Когда придете в себя, Розалинда уже будет далеко-далеко отсюда. Сделайте мне племянничка, ладно? — Запрокинув голову, она хрипло рассмеялась. — Я обучу его тому, чему не успела научить тебя, кэп. Чао, мои котята. И больше не стоит царапать друг другу симпатичные мордашки.


— Не могу так больше жить… С детства играла какую-то роль. Скажи, почему я не могу притворяться перед тобой?..

У Евы была высокая температура. Она сидела с ногами на своей койке в натопленной келье и смотрела в узкое оконце, исхлестанное ноябрьским ненастьем. Ян стоял на коленях возле печи и подкладывал в топку поленья.

— Почему ты все время молчишь? Боишься сказать что-то неискреннее? Я хочу слышать слова, много-много слов. Пускай они будут лживы — я очень соскучилась по лжи. Без лжи невозможно прожить, правда же? Мы и себе каждый день лжем. Ну и что? Ну почему, почему ты молчишь? И твой Алеко тоже молчит. Вы что, дали обет молчания?

Она с размаху стукнула кулаком по стене и громко шмыгнула носом.

Ян медленно закрыл топку, поднялся с колен и только тогда повернул голову в ее сторону.

— Не молчи, только не молчи, Бога ради, — шептала Ева сквозь стиснутые зубы. — Иногда мне кажется, будто я живу в склепе среди полуразложившихся останков чужих воспоминаний.

— Прости. — Ян присел на краешек ее кровати. — Я сейчас сделаю тебе чаю с вареньем. Ты больна. Я виноват, что держу тебя здесь. И вообще нам не нужно было встречаться.

Это был самый длинный монолог, который Ян произнес за последние несколько месяцев. Он дался ему с трудом — лоб покрылся испариной. Ему казалось, он на самом деле разучился выражать словами мысли и чувства.

— Ты никогда не полюбишь меня — ты обо мне слишком много знаешь. Но мне вовсе не нужна твоя любовь. Жалость тоже. Как хорошо, когда никого не любишь, правда? Тогда становишься капелькой дождя, лепестком цветка. — Она вытерла ладонью мокрые щеки. — И еще тем мертвым желтым листом, который ветер только что сорвал с ветки и с силой швырнул об землю. Я привыкла, чтоб меня любили, чтоб мной восхищались. Неужели тебе трудно притвориться, будто ты в меня влюблен? Неужто тебе никогда не приходилось лицедействовать?

— Нет, — коротко ответил Ян и внезапно вспомнил Машу-большую, Машину мать, такой, какой увидел в первый раз на эстраде ресторана. — Она даже на сцене оставалась сама собой, — сказал он вслух и очень смутился.

— Невелика заслуга. — Ева презрительно хмыкнула. — Зато я каждый вечер бываю разной. Я не могу быть сама собой — это все равно, что каждый вечер носить одно и то же платье. Я обожаю их менять. Господи, как я соскучилась по своим платьям. Соскучилась по… ага, точно — соскучилась по тем, с кем спала и кто меня хотел. А с тобой я бежала вовсе не потому, что меня кто-то обидел или сделал мне больно. Это был прекрасно разыгранный спектакль, мой милый честный Ян. Я посвятила его святой чистоте и наивности. О, как я тебя презирала за эту наивность и в то же время тебе завидовала. — Она спрятала лицо в ладонях, потом быстро их отняла. — Смотри на меня, слышишь? Ангельский лик, да? Ты клюнул на это выражение невинности на моем лице. Ах, какой же ты доверчивый и романтичный! Ну а твои хорошие правильные родители постарались внушить тебе с раннего детства, что лицо — зеркало души. Хм, как бы не так. — Ева рассмеялась и зло тряхнула отросшими до плеч волосами. — Было бы невыносимо скучно жить, если б на каждом лице, особенно женском, проецировалась душа. Это все равно что ходить голым. Даже еще хуже и опасней. Скажи честно, ты поверил моему рассказу?