Амалия Альбертовна сложила вещи за полчаса.

— Может, поедем вместе? — робко предложила она, присев по обычаю на дорогу. — Отец… да, он будет тебе очень рад.

— Он будет рад тебе, мама, а я… мы увидимся потом. Мама…

— Да, сынок?

— Как ты думаешь, это правда, что та женщина… Юстина… моя настоящая мать?

— Не знаю, — Амалия Альбертовна тяжело вздохнула. — Иногда мне кажется, будто тебя родила я. Конечно, это не так, но я…

— Это так, мама.

— Она… она тебя очень любила. А вот Маша… Я никогда не ожидала от нее…

— Не будем никого осуждать, мама.

— Я не осуждаю. Одно время я очень тебя к ней ревновала. И даже желала ей зла.

Амалия Альбертовна отвернулась.

— Знаю. — Ян нахмурился. — Но ты делала это по глупости.

— Ты любишь ее, сынок, — сказала Амалия Альбертовна.

— Она мне сестра — я почувствовал это с самого начала. Мама, почему это так?

— Ты еще полюбишь, сынок. И будешь очень счастливым. И я ни за что не буду тебя больше ревновать, — Амалия Альбертовна решительно встала. — Мне пора.

— Я провожу тебя до автобуса, — Ян подхватил чемодан и сумку Амалии Альбертовны. — Отцу скажи…

Налетевший порыв ветра с моря унес его слова, и Амалия Альбертовна не осмелилась переспросить — она все еще побаивалась сына. Она спросила уже на остановке, не в силах оторвать взгляда от его задумчивого печального лица, озаряемого вспышками молний — из-за моря надвигалась гроза:

— Можно, мы к тебе приедем?

— Не сейчас, — сказал Ян, глядя куда-то поверх ее головы. — Но если ты узнаешь что-нибудь о…

— Я сообщу тебе, сынок. Сразу же сообщу, — закивала головой Амалия Альбертовна. — А вот и автобус. — Она привстала на цыпочки и уткнулась макушкой в подбородок Яна. — Храни тебя Господь, мой несравненный…

Она еще долго махала ему рукой из окна автобуса, но Ян видел это лишь краем глаза. Он смотрел туда, откуда надвигалась грозовая туча. Вдруг он сорвался с места и бросился к причалу, прыгнул в кабину своего катера и одним рывком завел мотор.

— Буря будет, молния будет, куда тебя, спрашивается, черти несут? — услышал он сонный голос сторожа Зурико.

— Вот и хорошо, что будет, — пробормотал Ян себе под нос и направил катер навстречу быстро наползавшей туче.


В пещере было сухо и тепло как днем. Круглая площадка со входом в виде низкого грота была повернута точно на восток. Эту пещеру видели со стороны моря все, проезжавшие на прогулочных катерах, однако попасть сюда было достаточно трудно, а еще трудней пристать на катере — повсюду из воды торчали острые обломки скалы. И только в одном месте был узкий проход. Ян спокойно провел по нему катер и поставил на якорь в небольшой, защищенной от волн гавани. Он любил эту пещеру. Она была его и только его. Он соорудил здесь лежанку из сухих водорослей, на которой иногда спал до рассвета, вернее, до той минуты, пока первый луч выплывающего из-за горизонта солнечного диска не касался его лица. Ян очень любил эти мгновения наедине с восходящим солнцем. Еще с тех пор, как служил во флоте.

Теперь пещера просвечивалась насквозь отблесками молний. Ян направился в свой угол, опустился на застланную чистой парусиной лежанку и тут же почувствовал, что в пещере кто-то есть.

— Кто? — громко спросил он.

— Я, — ответил женский голос, и Ян разглядел в бледно-сиреневом просверке молнии на противоположном конце длинной — в его рост — лежанки женский силуэт. Следующая вспышка оказалась еще ярче и продолжительней, и Ян узнал девушку с короткой стрижкой жемчужно-платиновых волос. — Мне было хорошо здесь, — прошептала она. — Это ваша пещера?

— Да, — подтвердил Ян и внезапно ощутил странное смущение. — Но вы можете остаться. На улице гроза.

— Спасибо, — серьезно ответила девушка. — Я вас знаю. Вы работаете спасателем. Но на самом деле… — Девушка замолчала, и Ян затаил дыхание, ожидая с напряжением, что она скажет. — На самом деле вы не тот, за кого себя выдаете, — наконец сказала она. — Но это ваше дело, и я не собираюсь лезть со своими глупыми расспросами. — Она вдруг тяжело вздохнула. — Знали бы вы, как мне горько.

— Почему? — спросил Ян, почувствовав вдруг странный, почти болезненный интерес к судьбе этой девушки, за которой наблюдал издалека, представляя в своем воображении чуть ли не идеально счастливой.

— Вы… вы на самом деле хотите это знать или спрашиваете из вежливости? — слегка удивленно спросила она.

— Хочу. Не знаю почему, но очень хочу. — Он отчетливо понял, что после отъезда матери в душе образовалась пустота, которую необходимо чем-то заполнить. — Говорите. Прошу вас, говорите.

— Но я даже не знаю, с чего начать, хотя мне казалось последнее время, что если я не выскажу кому-то все, что на душе, взорвусь изнутри. У меня нет подруг и друзей, матери все рассказать невозможно. — Девушка нервно рассмеялась. — Я такая дурочка, что не подошла к вам в самый первый вечер. Помните, мы почти столкнулись лбами возле входа в кинозал? Вы как-то странно на меня посмотрели, будто мы знакомы. Мне тоже показалось, что я уже встречалась когда-то с вами. Если бы я подошла к вам тогда, быть может, не случилось бы этой мерзкой сцены в столовой. Правда, случилась бы другая. Наверняка бы случилась. Увы, я не умею притворяться и сдерживать свои чувства, хоть я и актриса по профессии. Единственное, что я, как выяснилось, умею — любить без оглядки.

— Я вам завидую.

Ян тяжело вздохнул.

— Наверное, теперь уже не стоит. — Пещера вспыхнула ярким белым светом, прямо над их головами оглушительно грохнул гром. — Силы небесные призывают меня исповедаться вам, — сказала девушка серьезным печальным голосом. — И именно вам. Начну, как говорит Татьяна Ларина, с самого начала. Я влюбилась в него еще девчонкой — ну да, мне было в ту пору что-то около четырнадцати, моя мама тоже актриса, и у нас в доме все время были эти странные люди. Для них ничего не стоило обнимать и целовать сегодня одну, завтра другую. Словно вся жизнь — сцена и игра без перерыва. Моя мама сменила несколько мужей, но она, по крайней мере, хранила им верность, пока жила с ними, а влюбившись в кого-то, тут же рвала прежнюю связь. Честно говоря, мне нравилась эта веселая компания, нравилось мое имя — Ева, хотя в школе оно доставляло мне много неприятностей. Но я редко ходила в школу — в детстве болела бесконечными ангинами, валялась на тахте, читала книжки, слушала музыку. Одно время мечтала стать великой скрипачкой и даже проучилась четыре года в ЦМШ. Но жертвы во имя музыкального искусства оказались мне не под силу, женское начало возобладало вдруг над всеми остальными. Скажите, это хорошо или плохо, когда твоя сущность, твое естество рвется наружу и нет сил да и не хочется сдерживать его?

— Не знаю, — задумчиво ответил Ян. — Знаю только, что тогда твоя жизнь превращается в сплошное испытание на прочность.

— Да, вы правы — именно испытание на прочность. И я его не выдержала. Не выдержала, — с каким-то злым отчаянием повторила Ева. — Я поддалась искушению ревности, злости, мстительности, хоть и знала с первого дня, на что иду. Но я не могла знать, что мне это окажется не под силу, что я просто не выдержу, сломаюсь. Но это случилось уже потом, а сейчас я буду рассказывать тебе все по порядку. Можно, я буду говорить тебе «ты»?

— Да, — сказал Ян и почему-то усмехнулся.

— Ты прав, я очень старомодна в своих взглядах на жизнь, — сказала Ева, словно прочитав его мысли. — Но и ты такой же. Ладно, я буду рассказывать дальше, но только ты не смотри на меня. Я очень робею от твоего взгляда, и мне кажется, что ты…

Сильный раскат грома заглушил конец ее фразы, но Ян не стал переспрашивать. Он подобрал ноги, облокотился спиной о гладкую и твердую стенку пещеры, закрыл глаза.

— Этот парень тоже стал у нас бывать. Он учился в Щукинском и уже играл в спектаклях. Обратил внимание, какая у него романтическая внешность? В тот период я увлекалась Байроном, и Алеша казался мне настоящим Манфредом. Женщины сходили по нему с ума, но я никогда не видела, чтобы он оказывал им какие-то особые знаки внимания, кроме обычной вежливости и предупредительности. Я играла ему на скрипке «Ave, Maria» и «Каприсы» Паганини — он сам просил об этом, хотя особой любви к серьезной музыке не проявлял. Еще он бегал за мной по комнатам, громко топая ногами и строя рожи, даже залезал под стол. А однажды спрятался на антресолях и спрыгнул оттуда прямо на меня. С ним было по-детски весело и легко. Знаешь, наверное, как хорошо быть беззаботным среди всеобщих забот, шаловливым ребенком среди серьезных и печальных взрослых. Но вдруг Алеша исчез. Я ждала его день, неделю, месяц. Спросить у мамы боялась — страшно было произнести вслух его имя. Было больно и сладко одновременно. И с каждым днем становилось все больней и больней. Заметив мое состояние, мама сказала однажды:

— Кажется, ты в Алешку влюбилась. Хороший мальчик, да только он…

Она замялась почему-то и покраснела.

— Что он? — смело потребовала я. — Кого-то полюбил?

— Мне кажется, да. Но тебе не стоит ревновать, — говорила мама, глядя куда-то мимо меня. — Потому что он любит… Олега.

Олег был давним другом нашего дома. Я любила его как отца, тем более что мама никогда не говорила мне, кто мой отец — она родила меня очень рано, когда еще не была замужем.

— Ну и что? У них настоящая крепкая дружба, — возразила я. — Олег ведь мужчина, а…

— А ты маленькая глупышка, — сказала мама, игриво взлохматив мои волосы. — Следовало бы объяснить тебе все, как есть, но у меня язык не поворачивается открывать перед тобой изнанку жизни. Хотя, быть может, это никакая и не изнанка — Бог или кто-то там еще создал мужчин и женщин, но случается и так, что рождается вдруг мужчина с женской душой. И его тогда тянет к другим мужчинам.