— Чувственность пробудилась во мне в тринадцать лет, — рассказывала между тем Сью. — Помнишь, я как-то тайком забралась к тебе в постель? Ты в тот день приехал на каникулы из своей школы, а я уже целую неделю жила дома. Едва стемнело, я притащила из сарайчика стремянку и спрятала в зарослях плюща под твоим окном. Моя спальня, ты ведь знаешь, была на первом этаже. Все уснули, и я вылезла в сад через окно — все три входа в дом были снабжены сиренами, которые завывали страшней, чем дикие звери, стоило хотя бы коснуться их пальцем, а на обеих лестницах всегда звенели колокольчики, даже если по ним ходили босиком, — вспоминала Сью, время от времени поглаживая руку Маши. — Было холодно, и моросил противный дождик. Я промокла до нитки, пока мне удалось вытащить из зарослей лестницу, разложить ее без шума и подставить к твоему окну. Ты был мне очень рад, хотя поначалу боялся, как бы не узнал отец — ты всегда очень боялся отца. В ту ночь мы проспали в обнимку до рассвета. Я была в тонкой ночной рубашке. Твоя рука лежала на моей груди. Рука твоя еще была бесчувственной, хотя и очень, очень горячей и такой родной. Уходя, я поцеловала тебя, крепко спящего, в губы. И ты ответил на мой поцелуй — во сне. Проснувшись, ты резко отвернулся и стиснул губы. Помню, я проплакала весь день, а ты как ни в чем не бывало уехал с Нэдом Паркером верхом на озеро и даже опоздал к ланчу. Или же ты испугался и умышленно меня избегал?.. Ты был тогда еще очень робок и часто говорил о грехе. Ты был истинным католиком в отличие от меня, неосознанно проповедующей язычество.

Маша вдруг вспомнила «Солнечную долину» и Толю. Рассказ Сью волновал ее все больше и больше.

— Вечером ты наконец появился на пороге гостиной, — продолжала Сью. — На меня пахнуло запахом леса и — терпко — настоящим мужским потом. От тебя еще никогда так не пахло. Я бы обязательно это знала — мы так много времени проводили вместе. У меня зашевелились ноздри и заныло в низу живота. Отец велел тебе немедленно принять ванну. К чаю ты вышел в коротком — до колен — желтом махровом халате, и я увидела, что твои голени уже успели покрыться густыми темными волосами. Я забыла отнести лестницу на место, на нее наткнулся Линкольн, наш садовник, и начался настоящий переполох. В ту ночь отец распорядился выпустить из загона собак. Это были огромные ротвейлеры, злые и неподкупные. Они знали и слушались только отца, но даже он входил к ним в загон с автоматическим ружьем.

Но я всех перехитрила, — Сью самодовольно улыбнулась. — После того, как Линда принесла мне молоко и удостоверилась, что я уже в кровати, никем не замеченная, я прокралась на первый этаж — взрослые еще не спали и на треньканье колокольчиков на лестнице никто не обратил внимания — и спряталась в чулане наискосок от твоей спальни. Помню, там стояло старое дедушкино кресло, в котором я свернулась калачиком и задремала. Но едва в доме все стихло, я проснулась и осторожно вышла в коридор. В большое окно в его дальнем конце светила полная луна. Я с детства не люблю луну — она кажется мне злым оком, неодобрительно поглядывающим на меня из Космоса. Я подошла на цыпочках к окну и спустила штору. И только после этого рискнула приблизиться к твоей двери. Из-под нее виднелась полоска света. У меня что-то вздрогнуло внутри — неужели ты меня ждал?..

Я присела и заглянула в замочную скважину. Ты стоял абсолютно голый перед зеркалом, вобрав живот под ребра, и пытался разглядеть свой пенис. Он был у тебя еще такой маленький и сморщенный. Я прочитала в какой-то книге, что мальчики развиваются позже девочек, а ведь мы с тобой были близнецами. Я вздохнула, но тут же подумала о том, что, если я возьму твой пенис в свою руку и буду его долго и нежно ласкать, он очень скоро оживет и увеличится в размерах. Не знаю, откуда мне было известно об этом — с девочками из нашей школы я на подобные темы никогда не говорила, потому что ни одной из них не доверяла, в кино тогда ничего подобного увидеть было нельзя. Что касается книг в доме отца, то они были того содержания, какого и должны быть книги в библиотеке богатого янки, кичащегося своим безупречным образованием.

Я тихонько стукнула в дверь. Она приоткрылась только через минуту, которую я с трудом пережила. Ты стоял, завернувшись до пояса в полотенце.

— Входи, — сказал ты и покраснел. — Я так и знал, что ты придешь. Но я очень этого боялся.

Я осторожно размотала полотенце, стараясь не касаться твоей кожи. Теперь ты стоял передо мной во всей своей юной красе. Я обратила внимание, что твоей пенис увеличивается прямо на глазах. Он был очень красивый, и мне захотелось взять его в рот. Поверь, я тогда еще и знать не знала, что так можно делать. Я опустилась на колени и прижалась щекой к твоей горячей вздрагивающей плоти. Это было удивительное ощущение. Мои губы раскрылись сами собой. Ты вздрогнул всем телом, и мне показалось на какое-то мгновение, что ты сейчас упадешь. Я действовала точно во сне. Ты громко стонал, и эти стоны возбуждали меня все больше. Наконец я в изнеможении упала на ковер, чувствуя, как мое тело сотрясают конвульсии. Изнутри меня распирала какая-то могучая сила, просившаяся наружу. Она давила на низ живота, я чувствовала нестерпимое жжение во влагалище. От боли я широко расставила ноги. Рубашка громко треснула спереди почти до самой груди. Ты стоял надо мной и с удивлением, смешанным со страхом, взирал на мою наготу. Потом наклонился и одним резким движением разорвал ткань до горла.

— Что мы наделали, — прошептал ты, входя в меня. — Ведь это… это такой…

Я зажала тебе рот ладонью, и ты укусил меня до крови. Мы катались по ковру. Мы все никак не могли достичь пика наслаждения. Мы были так неопытны и действовали, подчиняясь каким-то смутным инстинктам.

Внезапно Сью вскочила и, потянув Машу за руку, заставила подняться с земли.

— Я знаю, что ты сейчас думаешь, — сказала она прерывающимся от возбуждения голосом. — Но это не так. Когда я прикасаюсь к тебе, я словно натыкаюсь на непреодолимую стену. И эта стена — твое нынешнее воплощение. Поверь, я, как и ты, презираю однополую любовь, и после того, что у нас с тобой было раньше, я ни за что не опущусь до этого. Я виновата, что не умерла тогда с тобой. Но они силой заставили меня жить. Я… я обязательно что-нибудь придумаю. Вот увидишь. Ты только потерпи немного, ладно? — В уголках губ Сью появились пузырьки пены, лицо исказила гримаса боли. — Пошли отсюда, — хрипло сказала она. — Нам больше нельзя здесь оставаться. — Она ускорила шаги, потом перешла на бег, не выпуская Машину руку из своей. — Я вспомнила про доктора Куина, — запыхавшимся голосом сообщила она. — Это замечательный доктор, и он обязательно нам поможет. Я ничего не боюсь, лишь бы только снова оказаться в твоих объятиях. Это займет уйму времени, зато потом мы будем неразлучны. — Она вдруг остановилась как вкопанная и стала озираться по сторонам. — Мне сделалось так страшно… — прошептала она. — Ведь они могут прийти и снова тебя отнять. Они следят за каждым нашим шагом. Как тогда, помнишь? У них везде глаза, уши, руки. — Сью вдруг вытащила из кармана ковбойки маленький пистолет с резной костяной ручкой и, приставив его к Машиному виску, сказала: — Сперва я убью тебя, а потом себя. Или, может, стоит сделать наоборот?.. — Она в раздумье вертела в руках пистолет. — Нет, мы поступим иначе Возьми его и спрячь. — Она протянула ладонь, на которой лежал пистолет, Маше, и та осторожно взяла его. — У меня есть другой. Если они снова задумают нас разлучить, мы ляжем в одну постель и одновременно убьем друг друга. Но пока еще не время. Я буду знать, когда оно наступит, — Сью обняла Машу за плечи и прижалась щекой к ее щеке. — Это будет тот самый экстаз, которого мы тогда так и не сумели достичь. Кульминация нашей любви. Но сначала я должна попасть на прием к доктору Куину.


Получив советскую визу, Анджей уже через два дня вылетел в Москву. У него не было никаких особых планов относительно будущего, зато были деньги и воспоминания о прошлом. И то, и другое не должно лежать мертвым грузом, решил Анджей. Тратить, тратить, тратить — таков был его нынешний девиз. Тратить чужие деньги на то, чтобы оживить свои воспоминания. Переживать их снова и снова. У романтика в этом холодном циничном мире нет и не может быть будущего. Зато никому не дано отнять его прошлое.

В самолете созрел план — уйти во что бы то ни стало от навязчивой опеки КГБ, исчезнуть, раствориться в толпе. Для этого придется…

Его вдруг осенила блестящая идея, и он заерзал в кресле самолета от нетерпения осуществить ее как можно скорей. Перелет через океан показался невыносимо долгим. Пересаживаясь в римском аэропорту на самолет компании «Ал Италия», Анджей машинально насвистывал мелодию песни «Широка страна моя родная», при этом не переставая выстраивать в уме мельчайшие детали своего плана. Как хорошо, что на этот раз он едет в Советский Союз по приглашению, исходящему от частного лица. И никакой он теперь не Эндрю Смит, а Анджей Ковальски, гражданин Польши, проживший какое-то время в Соединенных Штатах. Ну а если копнуть его прошлое поглубже, то и вовсе окажется, что он — гражданин Страны Советов. Госдепартамент наверняка довольствуется тем отчетом, который составят в КГБ. С Варшавой разговор короток — там все еще держится коммунистический режим. Щарт, Сью оказала ему неоценимую услугу, похитив Машу. Он нахмурился на мгновение, но тут же отогнал от себя мрачные мысли. Тэлбот не допустит, чтобы его дочь причинила своей пленнице какой-либо вред. Все закончится благополучно, и старина Тэлбот щедро расплатится с Машей, купив у нее таким образом молчание. Да и этот Конуэй наверняка в конце концов что-то разнюхает и начнет вовсю копать. Влюбленный мужчина тот же динозавр в свой брачный период. Анджей усмехнулся. Замечательная метафора, но с литературой покончено навсегда. Ремесло писателя лишает человека его врожденной невинности. Это тот же змей-искуситель, из-за которого Адама и Еву изгнали из Эдема.