Сочетание реализма и красоты, религиозности и верности правде, меланхолии и глубины многое поведало мне о незнакомом художнике, и я не удивилась, что картина запала Натану в душу. Изображенные в оловянной вазе, с четками, брошенными на переднем плане, розы играли тысячей оттенков: серым, меловым, грязновато-белым, но в результате возникал эффект сияния; бутоны были чувственно-взъерошенны, хотя художник и добавил россыпь сорванных хрупких лепестков. Темный фон скрывал тайны, но мне никогда не узнать, какие именно.

– Эти розы напоминают мне тебя в саду, сказал Натан. Мы стояли и вместе рассматривали картину; наши отражения неясно мерцали на темном полотне.

Мы так и не договорились, где именно повесить картину в спальне. К тому же мне казалось, что в комнате для гостей она будет как раз на своем месте.

Я сложила белье в шкаф: простыни в одну стопку, наволочки в другую, встряхнула мешочки с лавандой, чтобы высвободить аромат, и вышла из комнаты.


Сэм приехал в Лондон на выходные и заглянул на ланч в воскресенье. Один, без Элис.

Сэм был красивым статным парнем, но, к счастью, не придавал этому большого значения. Он работал в научно-исследовательской компании, располагавшейся на старой свиной ферме в окрестностях Бата. Нашего сына считали восходящей звездой, и его зарплата и стиль жизни соответствовали этому мнению.

Он был прекрасным, компетентным специалистом в области генетики, и предвкушал рождение мира, где человеческими генами можно будет манипулировать для удобства и здоровья людей. Сын свято верил в то, что нас ждет лучшее будущее, и я горячо любила его за то, что он есть, за его идеалы.

Однако в области личной жизни Сэм не был специалистом.

Пока я готовила ланч, сын зашел на кухню и занял место у окна. Я откинула на дуршлаг сваренный на пару картофель.

– Зачем ты так делаешь? – спросил он. Я выложила картофель в форму с горячим маслом.

– Так у картофеля появляется хрустящая корочка.

– Надо сказать Элис. Мы оба учимся готовить.

Я поставила форму в духовку. Сэму давно пора понять, что Элис не из тех девушек, кто ценит кулинарные советы. Более того, ее безупречная внешность и неприкрытые амбиции заставляют женщин в возрасте чувствовать себя неуютно.

– Как она поживает? – я избегала его взгляда.

– Нормально. – Сын замялся. – Наверное.

– Наверное?

– Она поехала в Австрию, кататься на лыжах. – Сэм засунул руки в карманы и стал в точности, как отец. – Неисправимая любительница развлечений.

Элис регулярно причиняла Сэму страдания. К его чести, он не распространялся на этот счет, но мы с Натаном все видели без слов. В один прекрасный день Сэм познакомился с золотоволосой Элис на конференции и моментально, не успев выслушать ничьих предупреждений, влюбился. Теперь ничего поделать было нельзя – лишь переждать.

К курице я планировала подать соус с эстрагоном, карликовую морковь, горошек и стручковую фасоль. Чистить морковь было кропотливым занятием, и пришлось сконцентрироваться. «Прекрати, мам», – сказала бы Поппи. Но какой смысл иметь детей и не вмешиваться в их жизнь? Вмешиваться так же естественно, как и дышать.

– Знаешь, я попросил ее выйти за меня замуж.

Я задела ножом ноготь и пососала палец. Ответ Элис был ясен по виду Сэма. Я понимала, что следует выступить в роли самаритянки, мудрого советчика, но боль и разочарование сына расстроили меня, и я была в растерянности.

– Сэм, может, нам открыть бутылку вина?

– Ничего страшного, можем об этом поговорить.

– И что?..

– Элис не видит смысла в замужестве. У нее потрясающая работа и потрясающая зарплата. Потрясающая квартира. Потрясающая машина. Все тридцать три удовольствия. Зачем ей портить себе жизнь? – Его глаза потемнели от тоски. – Но мне хочется завести семью.

– Ты ей это объяснил?

Сын пожал плечами:

– Разумеется. Элис кажется, что после свадьбы люди начинают вытворять друг с другом немыслимые вещи. Она думает, что это неправильно – строить жизнь на любви. Теперь женщины на это не клюют. Как у организационного принципа у любви есть недостатки.

– И ты собираешься сдаться?

– Не знаю.

– Ох, Сэм… – Я взяла его руку и погладила, желая взять боль сына на себя. Для чего еще нужны матери?

Когда цыпленок был готов, Натан отрезал пару кусочков от грудки и положил их веером на тарелке для мистера Сирса. Я добавила печеный картофель, овощи и отдельно приготовленную порцию соуса: мистер Сирс недолюбливал пряности. «Вернусь через пару минут», – сказала я и оставила Натана помешивать соус, а Сэма – накрывать на стол.

Мистер Сирс жил по соседству, в одиночестве, и был прикован к постели. Я спустилась по каменным ступеням в подвал дома номер девять. Во время войны Лейки-стрит частенько бомбили самолеты, и три дома были уничтожены. В пятидесятые годы городской совет выклянчил деньги на постройку не слишком красивых, но и не уродливых домов на их месте.

– Кто? – крикнул мистер Сирс, услышав мой стук.

– Роуз. – Я всегда оказывалась не тем человеком, которого он желал увидеть. Им была Бетти, его дочь, которая много лет назад собрала чемоданы и покинула его. Она навещала отца раз в год, да и то неохотно.

Я зашла в гостиную, где мистер Сирс сидел в кресле; вокруг было множество газет и переполненных пепельниц.

– Я принесла вам воскресный ланч.

Мистеру Сирсу было важно напомнить, какой сегодня день, потому что у него было плохо с памятью. Времени в привычном смысле для него уже не существовало, от календарей не было никакой пользы: он никогда в них не заглядывал.

– Очень мило, – произнес старик с удивленным видом. – И зачем вы это сделали? – Ну вот, опять: я приношу ему воскресный ланч уже пять лет.

Я сходила на кухоньку, взяла поднос и поставила еду ему на колени.

– Цыпленок. Ваш любимый. Если только ваши вкусы не изменились.

Он потыкал вилкой морковку, и я поняла, что ему понадобится встряска.

– Возможно, вам будет интересно, мистер Сирс, что с восемьдесят восьмого маршрута снимают «Рутмастеры»[3] и запускают автобусы, где платишь прямо водителю.

– Правда?

– Все этим недовольны. Организуется акция протеста.

Эта информация настолько взволновала мистера Сирса, что он съел первую ложку, и я успокоилась.

Наша дружба развивалась постепенно и крепла в течение многих лет. До того как мистер Сирс стал немощным, он целыми днями ездил на автобусах. Автобусы были его страстью, он изучил сеть пересекающихся маршрутов и стал в этом вопросе уникальным специалистом. Он знал о расписании, о билетах и вообще об автобусах то, что не было известно никому. Так что в каком-то смысле автобусы стали и моим хобби. Я рассказывала соседу о поломках, свежих рекламных объявлениях на автобусах и иногда заезжала в депо в Стоквелле, чтобы потом поделиться с ним новостями.

Другим пристрастием мистера Сирса была Петрушка, которая считала дом номер девять своим вторым домом. Когда разговор об автобусах иссякал, мы беседовали о ней и Рыжике, коте, который когда-то жил у мистера Сирса.

Я проверила график и узнала, какая из сиделок сегодня укладывает его спать.

– Сегодня вечером к вам придет Мэрилин, мистер Сирс. Ваша любимая сиделка. – Я расслышала нотку фальшивой веселости, прокравшуюся в мой голос, и поморщилась.

Мистер Сирс бросил на меня пронзительный взгляд.

– Надеюсь, ланч придется вам по вкусу.

– От курятины у меня голова болит, – ответил он в наказание мне.

Сразу после обеда Сэм уехал с Лейки-стрит, и я настояла, чтобы мы с Натаном выпили кофе в саду.

– Вот видишь? – сказала я, распахивая французские окна. – Идеальный сад.

Первые ростки гибрида мускусной розы боролись за пространство с дерзким жасминовидным пасленом. Клематис «Мари Буало» уже покрылся зародышами листиков, а ползучая роза готовилась позднее, по весне, пустить вдоль забора крошечные, размером с кулачок младенца, кремовые бутоны. Все растения были расположены так, чтобы раскрывать свою красоту постепенно, – это ежегодное шоу. Лаванда белая, полынь «Серебряная королева» – мои милые, нежные детки. Я почти забыла про оливковое дерево в каменном горшке. В блеклом свете оно тоже отливало серебристым мерцанием.

Зимой камни покрывал мох, забираясь на скамейку. Его нужно было смачивать дезинфицирующим средством и соскребать, и я взяла ведро. Натан потер камни патио ботинком, счищая с них поросль.

– Ты сегодня очень тихий, Натан. – Я поскребла скамью и вытерла ее тряпкой. Муж наблюдал за мной.

– Слишком холодно. – Он присел, но не взглянул на меня. И я подумала, уж не сердится ли он.

Я сделала еще одну попытку:

– Думаю, я спасла клематис.

– Не понимаю, почему ты одержима белым. Неужели нельзя добавить немного цвета, чтобы внести хоть какое-то оживление?

Мне уже не раз приходило в голову, что Натан ревнует меня к саду.

– Я не знаю. Мне нравится белый. Но может быть, ради разнообразия, я выбрала бы красный.

И тут Натан сказал кое-что, что показалось мне странным:

– Мне кажется, Рози, что я никогда тебя не понимал.

Это было слишком серьезное заявление, и я решила воспринять его как шутку.

– И не надо меня понимать. – Я наклонилась и поцеловала мужа. – В женщине должна быть загадка.

– Не говори глупости.

Почему мне нравился белый цвет в саду? Бесспорно, некоторые книги, попадавшие на мой рабочий стол, предлагали различные толкования периода увлеченности белым в истории садоводства. У Пикассо был синий период, и немало трудов посвящено его анализу. Возможно, белые сады символизировали неосознанное стремление к чистоте. Но скорее всего, плотные, невинные бутоны, пробивающиеся сквозь шоколадного цвета землю, нежная, неизменная добродетель сада создавали прямой контраст происходящему в мире. Однако любому дураку известно, что важны не толкования, а сам сад. Мои белые красавицы не сдавались, пробивали себе дорогу среди гниющих заборов и простирались прохладным пологом над усталой городской почвой. Возможно, я и вправду испытывала тягу к ясности и прямоте, символом которой является белый. Этого я объяснить Натану не могла. Однако истинный смысл крылся в очевидной красоте белого цвета. Натан поднялся: