— Это ты не будь глупой, Эллен. Беги!

Она так и сделала, не потрудившись даже никому передать предостережения Ники. Впрочем, с Жаклин это все равно было бы бесполезно. Она никогда не слушала предупреждений Эллен. Просто не слышала их — и все.

Жаклин вообще позволяла своей хозяйке быть ей другом только на собственных условиях. Она избегала мужчин, не желала участвовать в светской жизни. Когда в замке были гости, не выходила из кухни. Лишь когда Эллен оставалась одна со своей компаньонкой Бинни, Жаклин присоединялась к их компании.

Господи, ну как же ей отделаться от этого странного чувства?! Эллен не покидала мысль, что, оставив Жаклин в Эйнслей-Холле, она обрекла ее на гибель. Эллен пыталась убедить себя, что это глупо: Жаклин умеет постоять за себя лучше, чем кто бы то ни было. Она явно что-то скрывала от всех — какую-то страшную темную тайну. Глаза ее всегда были печальны, она редко смеялась, но ни за что не желала поделиться своей тайной с подругой. А Эллен так хотела бы снять часть груза с ее души.

Но, как бы то ни было, эта тайна надежно защищает Жаклин от всех Николасов Блэкторнов на свете. Она когда-то, видимо, заглянула в ворота ада и выжила. Да она в котлету превратит любого, кто посмеет ее обидеть!

Эллен пыталась заглушить в себе тревогу, но все равно совесть ее была неспокойна. Дело в том, что она уехала из замка не только по принуждению. Хотя она любила свою золовку Лиззи, обожала племянников и племянниц, по-настоящему ей был дорог лучший друг Кармайкла Тони, который вдруг ни с того ни с сего решил к нему приехать.

Она была без ума от высокородного сэра Энтони Уилтон-Грининга — следовало признаться в этом хотя бы самой себе! Слава богу, он был слишком ленив, чтобы заметить это. А если все-таки заметил — то слишком добр, чтобы смеяться над ее обожанием. Она крутилась вокруг него в детстве, глядя с благоговейным ужасом, когда он приезжал к ним из университета с ее старшим братом. Лет в тринадцать, в период ее бешеного увлечения лошадьми, она без конца приставала к нему с разговорами: Тони был признанным знатоком лошадей и главным экспертом во всем, что их касалось. И ее сердце буквально разрывалось от щенячьей любви и признательности, когда он танцевал с ней на ее первом балу, когда ей исполнилось семнадцать.

Затем их дружба пошла на убыль, и не он был тому виной. Просто в присутствии Тони Эллен теперь так краснела и заикалась, что начала избегать его. Спрятавшись за шторой, она смотрела на него из окна, когда он приезжал к Кармайклу, следила за ним глазами в переполненном бальном зале, но всегда убегала, оказавшись на его пути. Ночами же, когда она оставалась одна в своей спальне, она мечтала о нем. Эти мечты были прекрасны, но неосуществимы. Безнравственные мечты, в которых он страстно, по-мужски любил ее.

Впрочем, вскоре Эллен стало казаться, что она переросла свою детскую влюбленность. Тони помог ей в этом, хотя она так никогда и не узнала, догадался ли он о ее сердечной тайне. Он был мил с ней, вел себя по-братски, мягко поддразнивал ее. Правда, в день, когда была объявлена его помолвка с великолепной мисс Стенлей, Эллен хотела перерезать себе вены. А на следующий день сказала себе, что пора выздоравливать.

Ну а дружба… Дружба осталась. Она говорила ему то, чего не могла сказать другим, даже брату. Ей стало с ним теперь легко и просто: больше не надо было опасаться, что нарушишь правила света, кодекс отношений между мужчиной и женщиной. Правда, свадьба тогда не состоялась, и вот уже пятнадцать лет за Энтони охотятся все девицы на выданье, красавицы и богачки. Зато она для него нечто вроде сестры, и надеяться на что-то другое смешно и глупо. Но как могла мисс Стенлей расторгнуть помолвку? Отказаться от Тони! Это было выше понимания Эллен — и тогда, и сейчас. В свое время в ответ на ее вопрос он лишь пожал плечами, улыбнулся своей чарующей улыбкой и сказал, что они с мисс Стенлей действительно не подходят друг другу.

— Но почему? — продолжала она настаивать с дерзостью девятнадцатилетней.

— Моя дорогая Эллен, она сказала мне, что я недостаточно люблю ее. Что если мне придется выбирать между моими лошадьми и ею, то я выберу лошадей. А так как она абсолютно права, мне нечего было возразить. Я безнадежен, Эллен. Мне остается ждать, когда ты подрастешь и выйдешь за меня замуж.

Она засмеялась, подавив в себе легкую боль.

— Я и сейчас, в моем возрасте, могу выйти замуж, Тони. Но, уж конечно, не за тебя.

— Почему? — лениво спросил он.

— Потому что, — ответила она, — если мне придется выбирать между тобой и моими лошадьми, я выберу лошадей!

Он покатился со смеху. А она ведь не врала. Ей действительно никогда не стать женой Тони — просто потому, что он никогда не попросит ее об этом. Осуществленные мечты не подают на серебряном блюдечке.

Эллен приехала в Мидоулэндс, все еще чувствуя какое-то беспокойство. Но ожидание встречи с Тони вытеснило тревогу. Она не видела его с Рождества, и ей его страшно недоставало. Недоставало всегда. Но она решила, что не останется надолго, а то еще привыкнет быть рядом с ним постоянно, как мужчины постепенно привыкают к рому или картам. Эллен позволяла себе общаться с ним лишь маленькими дозами. Чтобы поддерживать в себе силу духа.

А сегодня эта сила ей очень нужна. Сколько бы она ни внушала себе, что в Эйнслей-Холле все будет в порядке и Жаклин сумеет постоять за себя, она все-таки не могла отогнать от себя чувство беспокойства. Ей казалось, что должно случиться что-то ужасное и ее мирной жизни придет конец.


— Ну и дела! — прокудахтала миссис Рафферти, тяжело опускаясь на кухонную табуретку.

В другое время Жаклин с любопытством понаблюдала бы, выдержит ли шаткая табуретка подобное оскорбление. Но только не сегодня.

— В самом деле, — откликнулся старый дворецкий Уилкинс. — Такого в доме джентльмена я еще не видел.

Жаклин заставила себя встряхнуться.

— В доме леди, — поправила она только потому, что от нее этого ждали. — Это дом леди Эллен.

В кухне остались лишь двое старших слуг, остальных отправили заниматься их делами, и у Жаклин было странное чувство, что они трое — конспираторы. На самом деле это было не так. Она знала, что должна действовать в одиночку. Как всегда.

— Ужасно! — сказала миссис Рафферти негодующе. — Этот человек… Приехать в гости и умереть в чужой постели… просто неприлично!

Жаклин резко выпрямилась, ей снова стало холодно.

— Он мертв?

— Нет. Доктор Брэнфорд говорит, что он выкарабкается. Не знаю уж, к добру ли. Мистер Блэкторн всегда был несчастьем для своей семьи. Даже дальние родственники, такие, как леди Эллен, страдают от него.

— Всем когда-то приходится покидать эту землю, — сурово изрек Уилкинс. — Но я бы предпочел, чтобы Николас Блэкторн сделал это где-нибудь подальше от дома леди Эллен. Только подумайте, что скажут соседи!

— К тому же в комнате такой беспорядок, — вздохнула миссис Рафферти. — Все его вещи разбросаны. Доктор сказал, что это гастрит. Не лучший способ умереть.

— Пожалуй, — согласилась Жаклин. — Но опасность уже миновала?

— Доктор так считает, — мрачно сказал Уилкинс. — Однако он предупредил, что это может повториться.

Перед Жаклин встало лицо Николаса Блэкторна. Темные, мрачные глаза, чувственный рот, беспутная красота. На какой-то сумасшедший миг ей показалось, что ее снова, как когда-то, потянуло к нему.

— Наверное, — сказала она спокойно.


— Никакой это, к черту, не гастрит! — заявил Тавернер.

Николас с трудом поднял голову. Сил у него было не больше, чем у новорожденного щенка. Видит бог, он ничего не сделал, чтобы вызвать такую адскую боль в своих кишках. Да он бы лучше схватил пистолет и отбыл бы в вечность вслед за Джейсоном Харгроувом.

Послушать этого дурака доктора, он почти преуспел в этом. Вот уже два дня, как он болен, два дня его тело рвет на части. Лучше умереть, чем испытывать такие муки! А ведь он, казалось, прошел через все: пулевые раны и ножевые. Сколько раз его били — нельзя сказать, что несправедливо, — но он всегда умел презирать боль! Однако боль, которую он испытывает вот уже сорок восемь часов, не сравнима ни с чем, и этот проклятый доктор предупредил, что все может повториться.

До него наконец дошли слова Тавернера.

— Что ты сказал, Тавви?

— Я сказал, что это никакой не гастрит. Я знаю, что такое гастрит. Мой дядя Джордж умер от него. Он действует не так сразу, и ему не по зубам такой молодой и здоровый человек, как вы.

Николас умудрился сесть на кровати, проклиная дрожь и слабость во всем теле.

— О чем это ты?

— Яд, Блэкторн. Я уверен, что вас отравили.

— Не говори ерунды! Кто меня мог отравить? Если Харгроув умрет, то Мелисса, скорее всего, будет мне только благодарна. Его никто не любит, и родителей у него нет.

— Прощу прощения, сэр, но ведь он не единственный ваш враг. Вашу жизнь праведной не назовешь.

Николас выдавил из себя подобие улыбки.

— В жизни не слышал более правдивых слов, Тавви. О моей смерти будут скорбеть немногие. Но ведь тут весь вопрос в возможностях. Не думаю, чтобы Эллен подсыпала мне перед отъездом яд в виски.

— Больше бренди вы пить не будете, — решительно заявил Тавви.

— Не дури, парень!

— Все! Теперь я буду сам подавать вам еду. Никогда не доверял этим французам.

— Ну ты совсем свихнулся! Еще скажи, что этот древний Уилкинс мстит мне за то, что я лишил невинности его дочь.

— А это правда? — моментально насторожился Тавернер.

— Понятия не имею, есть ли у него вообще дочь. Но если есть, и хорошенькая, — то, может, и да.

— Ну, это все «если». Бьюсь об заклад: это француженка!

Блэкторн задумался.