Он смерил ее с головы до ног непроницаемым взглядом.

— Весьма трагично, моя дорогая. — И затем сказал посуровевшим голосом: — Ты выжила, Жаклин. Ты делала лишь то, чего не могла не делать. Не стоит тратить время на стоны, вздохи и сожаления. Меня, черт побери, не интересует, сколько мужчин ты обслужила в темных аллеях Парижа. Если тебе это доставит удовольствие, то я могу убить их всех, но сомневаюсь, что сумею их отыскать. Мне, в общем-то, все равно. Важно другое — что это не все равно тебе. Ты презираешь себя за то, что выжила, и я до сих пор не понимаю почему.

— Потому что не выжил Луи! — воскликнула она.

— Твой брат? — резко спросил он. — Так ты делала это ради него?

— Это уже неважно.

— Очень даже важно! Если ты делала это не для себя, а для того, чтобы спасти человека, которого любила, и продолжаешь казниться из-за этого, ты даже еще большая идиотка, чем я думал.

— Да, идиотка, — сказала она, чувствуя себя совершенно несчастной. — Идиотка — потому что все еще надеюсь найти мир в своей душе, потому что надеюсь поверить хоть одному человеческому существу. Я даже чуть не поверила… — Задохнувшись, она замолчала.

Николас схватил ее за руку и притянул к себе.

— Ты не закончила, Мамзель, — холодно сказал он. — Чуть не поверила — кому? Договаривай!

Жаклин попыталась вырваться, но у нее, разумеется, ничего не получилось.

— Это тебя я должна убить! — в ярости крикнула она. — Это ты виноват во всем!

— О Жаклин! Тебе не надоело? — огрызнулся Николас. — Всему виной жадность твоего отца. Это он навлек на вашу семью все эти несчастья. Согласен, я был глупым, эгоистичным мальчишкой. Но это не я продал тебя в публичный дом, не я изнасиловал тебя. — Он грубо отшвырнул ее от себя. — Если тебе так хочется меня убить, перестань болтать и действуй!

Николас достал из-за пояса нож и сунул ей в руку. Большой, очень острый нож.

— Хочешь меня убить? — Он распахнул на груди свою белоснежную рубашку. — Давай!

Жаклин в ужасе уставилась на нож, затем подняла глаза на него.

— Давай же! — прогремел он, схватив ее за запястье и направив нож себе в грудь.

Она закричала, вырываясь, и нож скользнул по плечу. Он почти не почувствовал боли, только рубашка сразу намокла. Он отпустил запястье Жаклин, и она в страхе прижалась к стене, все еще держа в руке окровавленный нож.

— Не можешь? — Николас надвигался на нее. — Ведь не можешь? Тебе остается одно из двух, Жаклин. Либо убить меня — либо полюбить. Решай!

Он видел, как ее рука еще сильнее сжала рукоятку ножа. Не исключено, что на сей раз она сделает это. Он стоял и ждал.

— О бог мой! — простонала Жаклин, выронив нож, и бросилась в его объятия.

Николас подхватил ее на руки, торжествуя. Шелк ее платья треснул под его нетерпеливыми пальцами. Он бросил ее на кровать и сам упал сверху, срывая с себя одежды. Он так давно не прикасался к ней! Когда он прижал свои губы к ее губам, Жаклин вернула ему поцелуй, и он почувствовал, что щеки ее мокры от слез. Ему хотелось незамедлительно погрузиться в ее тело, в эту горячую, влажную от желания плоть. Ее маленькие груди были мягки под его губами; она перебирала его волосы, притягивая его голову к себе. А он все целовал, целовал ее губы, грудь, живот, ноги…

Николасу казалось, что весь опыт близости с бесчисленным количеством безликих, не запомнившихся ему женщин все как будто бы копился в нем лишь для этой женщины, которую он хотел вознести на вершину блаженства. Его кровь стекала на ее бледное плечо, и это доставляло ему какое-то странно первобытное удовольствие. Она словно бы связывала их воедино, связывала навсегда. Почувствовав, что не может больше ждать, он прижал руки Жаклин к матрасу и заполнил ее собой, медленно и глубоко.

Николас хотел действовать осторожно, не спеша, но, как только он проник в нее и все ее тело напряглось, принимая его, он перестал контролировать себя. Он забыл обо всем в этой бешеной гонке к блаженству, и ее крик последнего удовлетворения слился с его криком.

Николас отпустил руки Жаклин и прижался щекой к ее щеке, сглатывая ее слезы, пока она билась под ним в рыданиях. Он чувствовал, что эта женщина завладела тем, чего, как он думал, у него уже нет, — его сердцем. И знал, что в последний час своей жизни будет помнить об этом. Если это называется слабостью, то пусть, ему это уже все равно.

Как только Жаклин овладела собой, она попыталась отвернуться от него, хотя тела их по-прежнему были слиты воедино.

— Оставь меня, Николас! — взмолилась она. — Не мучай меня больше, не оскорбляй. Отпусти меня.

— Мне кажется, что я уже объяснил тебе, — терпеливо сказал он, целуя ее веки. — Я тебя не отпущу теперь уже никогда.

— Не надо! — воскликнула она. — Не будь со мной добрым и ласковым. Особенно сейчас. Ведь теперь ты знаешь, кто я такая, кем мне пришлось стать…

— Знаю, — согласился он. — Ты очень опасная женщина. Храбрая, свирепая, ужасная. Если бы я мог, моя дорогая, я бы давно тебя отпустил. Но я не могу.

— Николас…

— Шшш! — Он повернулся на бок и заключил ее в свои объятия. — Не стоит тратить время на слезы и сожаления. Ты не можешь изменить свое прошлое, и никакая месть тут не поможет.

— Не надо! Не будь так добр, — прошептала она. — Ради бога, Николас!

— Я никогда не бываю добрым, — усмехнулся он. — Тебе бы уж пора это понять. Я эгоист, мне неведомы чувства чести, благородства и милосердия. — Он осторожно отодвинул ее влажные волосы с залитого слезами лица. — Кому, как не тебе, знать это!

— Николас…

— И чтобы еще раз доказать тебе это, я сейчас опять займусь с тобой любовью. Несмотря на твое справедливое негодование, несмотря на то что ты, может быть, этого и не хочешь, я намерен начать все сначала и познать, чему ты научилась у сотен и тысяч мужчин на улицах Парижа.

— Не шути над этим! — Жаклин спрятала лицо на его плече, что ему весьма понравилось. — Их было три, — чуть слышно сказала она.

— Три сотни? — спросил он, гладя ее по спине и чувствуя, как теплеет и оживает ее кожа.

— Трое мужчин, точнее — два с половиной.

Он с трудом удержался от смеха.

— Как это — два с половиной? Я тебе уже говорил, что для меня число не имеет значения. Но просто интересно.

— Первым был граф, — пробормотала она. — Потом Порше, мясник. А потом, когда Мальвивр захотел, чтобы я… — голос ее прервался, она приподняла голову и взглянула на Николаса. — Я убила его.

— Ты всегда была кровожадной девицей, — ласково сказал он, погладив ее по голове. — Почему же ты убила этого… Мальвивра, кажется?

— Это он продал меня мадам Клод, — ответила Жаклин.

— Ну, в таком случае совершенно очевидно, что он заслужил это больше, чем я. — Николас прижал ее к себе еще крепче. — И чем же ты воспользовалась в тот раз, дорогая? Неужели ядом?

— Я тебя не понимаю! — закричала Жаклин, схватив его за плечи. — Как может это тебя развлекать?!

— А разве ты еще не поняла, мой ангел, что в жизни нужно либо смеяться, либо плакать? — Он погладил ее по все еще влажной щеке. — По-моему, на сегодня ты наплакалась уже достаточно.

Внезапно он резко повернулся на спину, посадил Жаклин на себя и вновь погрузился в нее.

Жаклин была явно шокирована и тщетно пыталась освободиться. Ему стало ясно, что она совсем неопытна, и он быстро перебрал в уме, чему должен ее научить.

— Николас! — возмущенно воскликнула она.

Он улыбнулся:

— Вранье все это. Ты действительно провела последние десять лет в монастыре. Храбрись, моя маленькая девочка. Тебе это может понравиться. — Он крепко держал ее бедра, а она все еще пыталась вырваться. — Ну, пожалуйста!

Жаклин знала, что он ни разу в жизни не сказал женщине «пожалуйста». Закрыв глаза, она плотнее обхватила его плечи, но больше не вырывалась.

Она оказалась хорошей ученицей: быстро поймала ритм и, забыв о своей застенчивости, дрожащая от страсти, делала все, чтобы доставить удовольствие и себе, и ему. Наконец ее крик, эхом оттолкнувшись от вод канала, слился с его собственным криком.

Жаклин упала на него, абсолютно обессиленная. Прижав ее с улыбкой к себе, Николас вдруг почувствовал, что и сам вот-вот провалится в сон. Царапина на его плече все еще саднила, но он и не пошевелился, чтобы как-то уменьшить боль. Если это плата за Жаклин, то она ничтожна. За то, что они оба сейчас испытали, он бы, если нужно, дал отрезать свою руку.

«Она такая маленькая, такая решительная, такая сильная, такая ранимая», — думал Николас, чувствуя, что эта женщина ему нужна — ему, который никогда ни в ком не нуждался. Он теперь никому не позволит причинить ей боль. Он и сам причинил ей слишком много боли, и минимум, что он теперь для нее может сделать, — это никому не дать ее в обиду.

Николас подождал, пока не убедился, что ее теперь ничто не разбудит. Ему тоже ужасно хотелось спать — заснуть в ее объятиях, впитывая в себе ее аромат, аромат их любви, заполняющий комнату… Но перед ним сейчас стояла более важная задача. Задача, которую, черт побери, нельзя откладывать.

Николас знал, что Венеция — международный город; казино и игорные дома открыты круглосуточно, балы и вечеринки длятся до утра. Он заглянул в три места, прежде чем в одном из лучших игорных домов нашел графа Рексхэма, увлеченного игрой в фараон.

Почувствовав, что над ним нависла чья-то тень, граф поднял голову. Николас понял, что он уже изрядно набрался. Но это было неважно. Пьяный или трезвый — Рексхэм умрет. Хотя общество наверняка больше устроило бы, если бы его светлость пребывал в трезвом состоянии.

— А, это вы, Блэкторн! — воскликнул он, злобно сверкнув глазами. — Прекрасно. Я надеялся, что еще увижу вас. Меня интересует ваша божья коровка. Мы ведь с ней не закончили. Ну что, сыграем за нее? За такую женщину я готов играть всю ночь, всю неделю!