– Смотрите, вон идут враждующие Фэйны!

Раздался веселый баритон:

– Йо-хо! Петруччио! – Все в ресторане дружески расхохотались. Макс, покраснев до корней волос, провел Физз к столику.

Статья сделала свое черное дело. Теперь Макса дразнили по всему Лондону.

Желая преодолеть появившуюся в их отношениях трещину, Физз ночью в кровати предложила:

– Почему бы нам не сыграть что-нибудь вдвоем? Ну, придумаем что-то сами. Мы могли бы выступить в небольшом театре. Ты не хотел бы стать моим режиссером в «Ромео и Джульетте»?

Удивленный и обрадованный, Макс сел и зажег лампу со своей стороны.

– А Лилиан позволит тебе?

– Я думаю, что смогу уговорить мисс Бейлис. Несколько спектаклей с благотворительной целью…

– Я узнаю, нельзя ли снять театр Барнса, – загорелся Макс. – Я поговорю с Комисом. – Он погасил свет и обнял Физз.


Понедельник, 23 сентября 1929 года

В гулком полумраке зрительного зала зрители, пришедшие на премьеру спектакля Макса, беззаботно перешептывались.

Стоя за кулисами, Макс подсматривал в щелочку, и ему от всей души хотелось быть таким же беззаботным и верить, что все пройдет без сучка без задоринки. Он больше нервничал, чем радовался, хотя внешне держал себя в руках. Макс надеялся, что не забыл ничего из того, чему Комис научил его.

Физз почувствовала знакомый блаженный ужас. По ее спине пробежали мурашки предвкушения. Физз не сомневалась, что, как только она окажется на сцене, то ощутит полный покой и удовлетворение. Как только зрители в зале поймут, что чувствует персонаж, сочувствие публики вернется к актеру. Физз скрестила пальцы на счастье.

* * *

На следующее утро Макс отшвырнул в сторону «Таймс» и взялся за «Дейли телеграф». И снова дернул головой, словно получивший неожиданный удар боксер. Немногие критики, которых старшие Фэйны уговорили прийти на премьеру, высоко оценили современную интерпретацию роли Джульетты, представленную Физз, но единодушно разгромили «путаную постановку».

Физз подлила кофе в чашку Макса.

– Мисс Бейлис права, – заметила она, – когда говорит, что критиков нельзя пускать в театр, они только расстраивают актеров.

* * *

Зазвонил телефон, Макс снял трубку и услышал успокаивающий голос матери:

– Те, кто может работать, работают, те, кто не может, критикуют. Твой папа предсказывал, что так и будет…

Тоби тут же отобрал у жены трубку:

– Я предупреждал тебя, что им не понравится твоя новомодная режиссура. Они просто преподают тебе урок, сынок, – объяснил он Максу. – Они хотели тебе сказать, что раз ты Фэйн, то так легко не отделаешься.

В то утро Макс пил кофе до тех пор, пока на языке не появился противный привкус. Он медленно осознавал очевидное – свой публичный провал. Весь изматывающий труд, вся его энергия, все его эксперименты – все было задушено в зародыше этими ублюдками. Критики не осуждали его, нет, их приговор был куда страшнее. Практически все отметили, что спектакль получился скучным.

* * *

– Он пытается бегать, еще не научившись ходить! Этот щенок не дорос до своих башмаков! – Леди Фэйн посмотрела на дочь поверх очков. Они пили чай. – Разумеется, я ожидала, что этот шалопай окажется таким же никуда не годным, как и его девчонка… Мне показалось, что она играет Сэди Томсон или проститутку из Ист-Энда, а не божественную Джульетту. Ты не передашь мне кусочек орехового кекса, дорогая?

* * *

Перед самым Рождеством леди Фэйн умерла во сне. Ей было восемьдесят девять лет.

Семья Фэйн собралась в кабинете адвоката в конторе «Беннет и Хопкинс», чтобы услышать последнюю волю покойной.

Будучи единственным внуком леди Фэйн, Макс с надеждой вслушивался в сухие строчки завещания. Мистер Беннет гудел:

– «…Мы смогли внести скромный вклад в театральное искусство театральной компанией Фэйна, и я завещаю ее моей единственной оставшейся в живых дочери Кассандре Александре Леопольдине Смит».

После того как мистер Беннет закончил читать, тетка Макса Кассандра (кстати, знавшая содержание завещания заранее) немедленно сообщила, что она и ее муж намерены продать все театры. Им обоим уже исполнилось шестьдесят пять, детей у них нет, и они не хотят нести ответственность за семейный бизнес. «Ну ясно, – подумал Макс, – им нужны только деньги».

– Если кто-то хочет купить один или несколько театров, – мистер Смит больше не мямлил, – пусть заявит об этом немедленно. Заявка от члена семьи до начала торгов будет рассмотрена со всем вниманием.

– Но вряд ли она от кого-нибудь поступит, – спокойно ответил Тоби, встал и вышел.


Четверг, 24 октября 1929 года

На другом берегу Атлантики самая процветающая нация в мире рухнула на колени. Беспрецедентная волна паники, страха и смятения охватила Уолл-стрит. Акции резко упали в цене. И в конце концов превратились в ничто. Чтобы разогнать бьющихся в истерике людей на Уолл-стрит, пришлось вызвать отряды полиции. Многие мелкие вкладчики потеряли все. Волны неуверенности, расходясь от американской биржи, всколыхнули мировой рынок. В кинотеатрах практически не осталось зрителей. Черный Джек, вовремя продавший свои кинозалы и отказавшийся вкладывать деньги в открытые акционерные общества, не потерял ни цента из своих шестнадцати миллионов долларов.


Вторник, 31 декабря 1929 года

Приемов по случаю наступления нового, 1930 года было мало, потому что настроение в кинобизнесе не способствовало этому. Многие хозяева киностудий потеряли свои состояния. Многие звезды остались на мели. Кинобизнес вдруг оказался в таком же кризисе, как и все остальные.

Так что у Бетси, все-таки устроившей вечер, оказалось мало конкурентов, и ее прием стал настоящим событием года. Пришли все – Мэри Пикфорд и Дуглас Фэрбенкс, Ирвинг и Норма Джин, а также первая обладательница «Оскара» Дженет Гейнор. Все были намерены повеселиться и хотя бы на один вечер забыть о Великой депрессии.

За десять минут до полуночи Бетси кивнула Черному Джеку, тот сделал знак дирижеру, и музыка мгновенно смолкла. Танцплощадка опустела, и лишь труба все еще вела свою партию. Черный Джек вышел в освещенный круг. В своей короткой речи он вспомнил уходящий год, ставший печальным для многих, но предположил, что наступающий год позволит начать все сначала тем, кто в этом нуждается. Как и было условлено, оркестр заиграл любимый медленный фокстрот Черного Джека. О'Брайен поклонился своей жене и протянул ей руку. На Бетси в тот вечер было белое платье с тонкими бретельками, увенчанными бриллиантами. Белая лиса, украшавшая подол, мягко переливалась, пока хозяин дома кружил свою все еще красивую жену в медленном танце. Все аплодировали и смеялись, наблюдая за единственной парой на площадке.

Черный Джек споткнулся и кашлянул. Он резко остановился и закашлял сильнее. Он согнулся пополам и вцепился руками в грудь. Лицо его покраснело, потом побагровело. Официанты бросились за водой. Черный Джек медленно опустился на колени.

К этому времени все уже порядком выпили, поэтому гости продолжали аплодировать, решив, что Черный Джек просто перебрал и лучше этого не замечать. Но тут у него изо рта хлынула кровь, заливая белую рубашку и блестящий паркет.

Все бросились врассыпную. Кто-то вскрикнул. Оркестр сбился с ритма и смолк.

Бетси упала на колени рядом с мужем и дернула белый галстук, чтобы облегчить ему дыхание. Кровь Черного Джека запачкала ее белоснежное платье из крепа. Бетси закричала:

– Тюдор! Вызови «Скорую»!


Воскресенье, 5 января 1930 года

В больнице врач прослушал легкие Черного Джека. Было ясно и без рентгена – в левом легком большая опухоль, да и состояние правого ненамного лучше. Черный Джек почти всю жизнь курил сигары, вплоть до 1927 года, пока после одного сеанса гипноза резко не бросил. Бетси полагала, что ее муж после этого прибавит в весе. Такое случалось со всеми, кто бросал курить. Но Джек только худел. Он стал чаще кашлять, у него появились боли в груди и одышка, которые он пытался от нее скрыть. Черный Джек резко заявил, что просто стареет и незачем идти к чертову врачу. Обычная простуда.

Теперь Черный Джек, лежа на жесткой больничной кровати, с усилием прошептал Бетси, что не хочет, чтобы дети видели его в таком состоянии и запомнили его таким.

– Прекрати, дорогой. – Бетси заплакала.

– Послушай, Бетси, я скоро умру, поэтому слушай меня внимательно…

Черный Джек умудрялся сосуществовать с кинобаронами и с мафией, он предупредил Бетси, что она всегда должна быть начеку. Никогда никому не доверять. Ты должна быть жестокой и мстительной. И никогда не показывать своих слабостей.

Муж закашлялся, но не принял протянутый Бетси стакан воды. Когда он снова смог говорить, О'Брайен прошептал:

– Бетси, когда щенок гадит на ковер, ты не читаешь молитву. Ты берешь проказника за шкирку и тыкаешь его носом в кучку, чтобы он больше этого не делал. Никогда не забывай об этом. – И Черный Джек упал на подушки.

Бетси закричала. Сбежались сестры… Но Черный Джек был еще жив. Следующие несколько дней Бетси просидела у постели мужа, иногда дремала в кресле. Вдруг рука Джека, которую она держала, едва заметно вздрогнула и тут же расслабилась. Бетси поняла, что ее муж умер.

* * *

Зазвонил телефон. Мими сняла трубку. Британская телефонистка пропела:

– Голливуд на линии… Ах, дорогая, связь прервалась… Подождите минутку…

Потом Мими услышала резкий голос:

– Говорит Луэлла Парсонс…

* * *

На следующий день Бетси с возмущением читала колонку, озаглавленную «Деньги вдовы»:

«Она окрутила Черного Джека из-за его монет. Теперь она получила его заначку», – заявила Мими Фэйн, британская звезда водевиля и старый друг Бетси О'Брайен».

Бетси, не веря покрасневшим от слез глазам, еще раз перечитала написанное. Она поджала губы. Она даже не подумала о том, стала бы Мими использовать такие слова, как «окрутил», «монеты» и «заначка». Ее гнев на судьбу за то, что она отняла у нее защитника, немедленно обратился против Мими. Как там говорил Черный Джек? Убей змею?