Виктория Холт - Месть королевы

Да, Ланкастер – смелый человек, подумала Изабелла с удовлетворением. Но сейчас не время свергать Эдуарда с престола. Сначала должен появиться на свет наследник, его сын, тот единственный, кто его заменит… При участии матери.

– Ланкастера нельзя пустить в город, – сказала Изабелла. – Велите закрыть ворота Тауэра.

– Пускай войдет! – крикнул Эдуард. – Я сниму с него голову! Покажу, как поступают с человеком, лишившим меня лучшего друга!

– Нельзя допускать битвы, – спокойно повторила Изабелла. – Это уже означает гражданскую войну. Кроме того, Ланкастер силен, у него поддержка народа… Спросите совета у Глостера, милорд, вот он пришел с тем же известием…

Граф Глостер был тоже за то, чтобы всеми способами избежать кровопролития, и им не стоило больших усилий уговорить короля, что сейчас не время для вооруженных конфликтов.

Ланкастер остановился у стен города и тоже был удовлетворен, что дело не дошло до военных действий… Теперь начнутся бесконечные совещания между баронами с той и другой стороны, а пока что король, возможно, успокоится, горе и ярость утихнут, обстановка разрядится. Наивно полагать, что он простит убийство своего любимчика, но, как говорится, худой мир лучше доброй ссоры.

Королева отбыла в Виндзор, где собиралась находиться в ожидании родов. Оставалось совсем немного, и все ее мысли были поглощены одним: поскорее ощутить в руках теплое крошечное тельце.

Мать Эдуарда, Элеонора, тоже уезжала сюда рожать всех своих шестерых детей, потому что считала: сырость и сквозняки лондонского Тауэра не способствуют здоровью младенцев.

Изабелла лежала в постели и думала о том, как изменится ее жизнь после рождения ребенка. Если будет мальчик, все мучения, душевные и телесные, окажутся не напрасными.

Начинались родовые схватки. Она радовалась им: скорее бы, скорее… Она истово молилась Пресвятой Деве, защитнице женщин.

«О, Святая Мария, пошли мне сына. Пошли мне сына. Я так долго ждала его! Я претерпела такие муки и унижения, которые невыносимы для женщины с гордой душой. Пожалуйста, пускай будет сын».

Боль нарастала, захватывала ее целиком. Она терпела ее, смиренно ждала еще более сильной… Она выдержит все… все! Только бы родился сын… Дай мне сына!..

Она потеряла сознание. Когда очнулась, услышала голоса вокруг и новый звук – плач ребенка.

Кто-то произнес:

– Смотрите, королева очнулась. Открыла глаза.

– Миледи… Как вы?..

Боже мой! Что они медлят? Почему не говорят… У нее нет сил спросить.

И вон она слышит благословенные слова:

– Мальчик, миледи. У вас мальчик. Такой здоровенький, крепкий. И голосок звонкий… Настоящий мужчина…

Торжествующая улыбка появилась на ее губах, она протянула к ребенку слабые еще руки.

Она ласкала его. Она изучала его. Он был прекрасен.

– У него длинные ножки, – сказала она. – Он будет весь в деда.

Присутствующим было странно, что она не упомянула об его отце.

– Какой красивый! Глядите, у него уже светлые волосы. Золотистый пушок. Он – Плантагенет. Сразу видно.

Все согласились с ней. Няньки хлопотали над ним. Такого красавца, уверяли они, им никогда еще не приходилось видеть. Лучше всех детей на свете!

Конечно, лучше. Он будет королем.

Она произнесла слабым, но решительным голосом:

– Я хочу назвать его Эдуардом.

– Король будет доволен, – сказали ей.

Нет, не в его честь, подумала она. В честь славного деда моего ребенка. Молю Бога, чтобы он не был похож на своего отца. Только не это! Он будет истинным мужчиной. Великим королем. И будет всегда слушать советы своей матери…

В Виндзор приехал король Эдуард. Он смотрел на ребенка, и никто после смерти Гавестона не видел еще такого выражения радости на его лице. Он улыбался. На некоторое время он, видимо, даже забыл о своем любимом покойном друге.

– Но он… он просто чудесный! – воскликнул Эдуард, словно не веря своим глазам.

– Во всех отношениях, – заверила счастливая мать. – Дай его мне. Я хочу все время глядеть на него.

– Мой сын, – произнес Эдуард с удивлением. – Мой собственный сын.

– Он твой сын, – ответила она. – Но и мой.

– В стране все ликуют по этому поводу, – сказал Эдуард. – Во дворце только и говорят об этом. Хотят, чтобы его назвали Луи.

– Но я не хочу, – сказала она. – Его имя Эдуард. Имя Луи не для короля Англии. Это французское имя. А он – Эдуард. Другого имени я не желаю.

Эдуард опустился на колени перед постелью, поцеловал руку Изабеллы.

– Я горжусь им. Он – мой сын.

– Да, Эдуард, – ответила она. – Но и мой тоже.

Он взял ребенка на руки, прошелся с ним по комнате.

В этот момент он совсем не думает о Гавестоне, пришло в голову Изабелле, глядящей на него. Надолго ли?

Ей приятно было, что он так восхищается ребенком, но ее отношение к нему осталось прежним. Да, он отец мальчика и должен стать отцом еще нескольких детей, но маленький Эдуард принадлежит ей. Только ей.

Она лежала на постели, ребенок был подле нее, и она продолжала думать об их совместном будущем.

Народ будет на ее стороне. Людям нравится, что она красива, молода, они знают, как обращался с ней король, и все их симпатии с ней. Они, конечно, думают, что она уже забыла и простила ему мерзкую связь с Гавестоном, и это делает ее в их глазах чуть ли не святой. Кроме того, она родила прекрасного ребенка. Мальчика.

Нет, никогда она не потеряет уважение в глазах народа, и особенно у жителей Лондона! Никогда…

Она решила оповестить специальным посланием, исключительно в адрес лондонцев, о рождении наследника и что это будет праздником для всех жителей.

Она писала:

«От Изабеллы, милостью Божьей Королевы Англии. Покровительницы Ирландии и Герцогини Аквитанской, нашему возлюбленному Мэру и Олдермену, а также Общине Лондонской – благопожелание. Как мы пребываем в уверенности, что вы с охотой услышите от нас хорошие вести, то уведомляем вас, что наш Господь в своей милости позволил нам благополучно для нас и для ребенка разрешиться сыном, что произошло в тринадцатый день ноября. Да хранит вас Бог. Написано в Виндзоре в означенный выше день».

Одновременно с посланием она уведомила жителей Лондона, что желает, чтобы город три дня праздновал рождение ее ребенка; вино будет раздаваться на улицах, и она надеется, не найдется ни одного взрослого, кто не выпил бы за его здоровье. Она верит, что они умеют веселиться, и будет рада узнать, что веселье имело место по всему городу.

Праздник состоялся, люди на улицах кричали:

– Благослови Бог королеву! Благослови Бог маленького принца!

В честь короля возгласов было куда меньше, но знающие люди считали, что ребенок родился вовремя, чтобы отвести беду от короля, поскольку народ так рад появлению наследника, что сейчас вряд ли есть хоть какие-то шансы у строптивых баронов переманить людей на свою сторону. Что касается Гавестона, то туда ему и дорога. Славно, что от него отделались.

И еще говорили: есть у нас наследник. Теперь надо, чтобы король зажил подобру-поздорову со своей красавицей женой, и пускай у них будет все, как полагается, и как можно больше детей.

Как раз в эти дни умер архиепископ Кентерберийский. Он уже болел некоторое время, был очень стар, так что его смерть никого не удивила.

И в это же время Уолтер Рейнолдс, епископ Вустерский и давний друг Гавестона, вернувшийся из Авиньона, попросил аудиенции у короля, в которой ему не было отказано. Рейнолдс был искусным царедворцем. Он не сразу перешел к делу, ради которого явился, ибо полагал, что даже король Эдуард может посчитать его просьбу дерзкой, хотя сам Уолтер и придерживался такого мнения, что, когда речь идет о людских амбициях, тут уж не до особой деликатности. А речь шла о ставшем вакантным месте архиепископа Кентерберийского, на которое король должен был назначить преемника, согласовав назначение с папой римским. Рейнолдс считал, что это место и этот сан вполне ему по плечу.

Но начал с того, что опустился на колени и поцеловал руку короля, восклицая при этом:

– Милорд, милорд, понимаю, как вы должны страдать от нашей ужасной потери!

– Я постоянно думаю о нем, – отвечал король.

– О, и я тоже!

– Но как он умер, Уолтер! Никогда не забуду и не прощу виновникам!

– Вы правы, милорд. Ах, как приятно бывало нам вместе…

Еще некоторое время они говорили на эту печальную тему. Рейнолдс нарочито нагнетал грусть короля, рассчитывая, что в слезливом состоянии тот скорее согласится на его просьбу. Тем более сам Гавестон когда-то высказывал королю подобное пожелание…

Наконец Рейнолдс сказал:

– Кстати, насчет Кентербери…

– Да, бедный старик. Я никогда не любил его. Он был хороший человек, но такой несговорчивый во всех отношениях.

– Государь не слишком пострадает оттого, что его не стало. Надобно поставить на его место более сговорчивого.

– Говорят, монахи уже избрали Гоббема.

– Ну уж нет!

– Они имеют на это право.

– Но, милорд, их права не распространяются на короля Англии.

– Ох, это такие утомительные люди! Они причиняли беспокойство почти всем моим предкам.

– Это не значит, что они должны причинить его и вам. Наглость не следует поощрять.

Король вздохнул.

– Если бы наш друг был c нами. Он бы нашел, что им сказать.

– Перро был бы возмущен их неповиновением вам.

– Он всегда был готов защищать меня, – сказал король. – За что и поплатился жизнью… – Помолчав, он добавил: – Ты знаешь, папа Клемент издал буллу около месяца назад, где говорится, что оставляет за собой право назначать архиепископов.

– Клемент! Он только и смотрит, куда ветер дует! Король Франции свистнет – он тут как тут. Но есть самое верное средство изменить его мнение. – Король вопросительно поднял брови. – Какое? Деньги… Бедный Клемент, – продолжал Рейнолдс. – Кто он, как не марионетка короля Филиппа? Тот держит его словно пленника в Авиньоне, у себя под носом, и командует: «Иди сюда! Иди туда!.. Сделай то! Сделай это!» А тот беспрекословно подчиняется… Преследует несчастных тамплиеров. Отчего? Оттого, что велит Филипп. Только одну вещь делает он не по указке Филиппа – накапливает денежки. Я слышал, он набрал уже кругленькую сумму.