Глава 5

По возвращении из Парижа Антуанетта серьезно задумала заняться примирением Рауля с женой. В каждом из своих многочисленных писем князь умолял невестку употребить для того все меры. Болезнь старого графа, принявшая вдруг такой оборот, что не оставалось никакой надежды на выздоровление, послужила Валерии первым шагом к сближению с родными.

Антуанетта написала ей нежное письмо, в котором, однако, порицая ее злопамятность, убедительно доказывала ей, что было бы преступно не исполнить дочернего долга, призывающего ее к постели больного. При этом Антуанетта говорила, что сама она в ожидании родов чувствует себя не совсем здоровой и не может ходить за графом так усердно, как требует того его серьезная болезнь. К этому письму граф сам приписал следующие строки: «Дорогая моя Валерия! Я чувствую, что приближается мой конец, и всей душой жажду тебя увидеть. Прости, милая, умирающему отцу и дай ему в последний раз обнять и благословить тебя».

Эти строки и мысль лишиться отца вырвали молодую женщину из оцепенения. Глубоко потрясенная, горько упрекая себя в продолжительном отчуждении, она в тот же день выехала в Пешт. При виде страшной перемены в графе, произведенной его болезнью, Валерия, сдерживая душившие ее рыдания, бросилась в объятия отца, который покрыл ее поцелуями.

– Прости меня, дитя мое, – твердил он, – мое несправедливое подозрение. Как мог я хоть на мгновение говорить, что ты – живой образ твоей матери, этого чистого ангела, могла пасть так низко?

– Мне нечего тебе прощать, отец, – шептала Валерия, прижимая к губам исхудалую руку графа, – не твоя вина, когда внешние признаки сложились против меня. Но клянусь тебе еще раз спасением моей души, что если я неверна была Раулю, то только в мыслях, никогда преступной связи не существовало между банкиром и мной. Но поразительное сходство его с Амедеем остается фактом.

– Верю тебе, дитя мое, и благословляю тебя, ты всем пожертвовала для меня.

После этого примирения молодая женщина с увлечением отдалась уходу за отцом. Она не отходила от его постели, отказывала себе в необходимом отдыхе. Ее мучили угрызения совести, что она так долго не приезжала для исполнения своего дочернего долга. Это терзало ее душу и приводило в отчаяние.

Состояние графа ухудшалось так быстро, что он пожелал приготовиться к смерти и причастился святых тайн.

В ночь после этого умирающий, казалось, уснул, и Валерия, спрятав лицо в подушку, тихо плакала. Вдруг она почувствовала, что отец положил свою руку ей на голову:

– Не плачь, дитя мое, слезы твои разрывают мне сердце, – прошептал он. – Мои страдания и наступающая смерть – заслуженное наказание за увлечения, которым я предавался. Они довели меня до разорения и подточили мою жизнь, за них ты тоже поплатилась своим счастьем, дорогая, и этот упрек совести отравляет последние минуты моей жизни. Я ежедневно благодарю Бога за то, что Рудольф остановился на скользком пути, найдя счастье в любви жены и детей!

– Не упрекай себя, отец, ты желал только моего счастья, но меня ужасает мысль потерять тебя. Бог наказывает меня за мою жестокость, и я останусь совершенно одинокой, так как и мой ребенок не может служить мне утешением. Вид его мучает мое сердце и делает меня дурной матерью.

– Не говори так, Валерия, у тебя есть брат, сестра, которые тебя любят, и муж, который жаждет примириться с тобой. Раскрой свое сердце прощению и забвению обид, и ты не будешь одинока.

– Нет, нет, – порывисто ответила Валерия, – я не могу забыть, что Рауль бросил меня, запятнал мою честь. И какая может быть цель к примирению, если Амедей всегда будет стоять грозной тайной между нами. Я не могу жить с человеком, заподозрившим меня в низости, который объявил, что между нами разверзлась пропасть.

– Не будь несправедливой, – сказал больной, – такое странное стечение обстоятельств естественно могло взорвать пылкого влюбленного молодого человека, но Рауль очень изменился. Любовь и вера в тебя воскресли в нем, что он доказывает своей нежностью к ребенку. Не отказывайся из гордости от мира и счастья. Обещай мне победить себя и не отталкивай Рауля, там я буду счастлив вашим примирением. Помни, что это моя последняя просьба.

– Постараюсь, отец, исполнить твою волю со временем, – прошептала она, заливаясь слезами.

Через несколько дней после этого разговора граф умер, а княгиня занемогла от утомления и горя.

Как только ей стало несколько лучше, она объявила, что хочет вернуться одна в свое имение, но брат ее и Антуанетта равно, как и доктор, решительно воспротивились этому намерению.

Доктор требовал, чтобы она провела несколько месяцев в Италии, чтобы укрепить свои потрепанные нервы и новой обстановкой сгладить грустные впечатления последнего времени. Очень неохотно, но все-таки Валерия уступила.

– Делайте, как хотите, я ни во что не вмешиваюсь, – сказала она. – Не понимаю, к чему ты и Рудольф так дорожите моей жизнью? Разве из эгоизма, потому что для меня впереди ничего нет, ни цели существования, ни долга.

– Стыдись говорить так, – остановила ее Антуанетта. – Молодая здоровая женщина и мать – не имеет цели в жизни? Я не говорю даже о другом лице, которое имеет право на твое прощение и любовь, так как ты клялась все делить с ним, но я напоминаю тебе, что ты христианка. Да, наконец, отдыхай себе и дуйся сколько угодно, мы и без тебя все устроим.

После этого длительная переписка завязалась между князем и графиней, которая уведомила его об отъезде Валерии и советовала воспользоваться этим обстоятельством, чтобы примириться с женой.

Князь с восторгом ухватился за этот проект и в скором времени сообщил ей, что через доверенное лицо он нанял на берегу озера Камо две виллы на недалеком расстоянии друг от друга; одна поменьше предназначалась Валерии, в другой должен был поселиться он сам, чтобы охранять жену без ее ведома и выжидать случая примириться с ней.

Так как положение Антуанетты не позволяло ей ехать, то Рауль просил пристроить к Валерии надежную и верную компаньонку, которую можно было бы посвятить в их планы, чтобы она служила ему союзницей.

Эта вторая часть их заговора удалась, как и первая. Старая родственница, которую княгиня знала с детства и любила, изъявила согласие ей сопутствовать. Тетя Адель, как все ее называли, была одной из милых старых дев, которые, кажется, для того и созданы, чтобы быть полезными другим. Услужливая, незлобивая, веселая, разговорчивая, не сплетница и всеми любимая, она живала поочередно в семьях своих многочисленных родственников. Когда Антуанетта посвятила ее в тайну отношений Рауля с женой и сообщила ей план князя, та воспылала рвением и поклялась сделать все возможное, чтобы примирить супругов. Тетя Адель любила устраивать супружество и не выносила семейного раздора.

Не подозревая о раскидываемой вокруг нее сети, Валерия горевала об отце, упав духом, равнодушно соглашалась на все приготовления и не противилась отсылке на озеро Камо, с безразличием относясь к переезду.

Накануне отъезда княгиня сидела в будуаре подруги, которая не сходила с кушетки, задумчиво, рассеянно глядя на свой портрет под руку с Раулем. Портрет их был написан в первый год свадьбы в подарок графу.

– Знаешь ли, фея, – сказала наблюдавшая за ней Антуанетта, – у меня есть для тебя нечто интересное, услышанное от отца фон Роте. Я уже давно собираюсь сообщить тебе эту новость, а за смертью папы и всеми хлопотами совсем про нее забыла.

– В чем дело? Ты знаешь, как я мало интересуюсь новостями.

– Зависит от новости, – смеясь ответила Антуанетта. – Сколько ни ломай голову, все равно не отгадаешь: Самуил, или Гуго, как его теперь называют, крестился вместе с сыном.

– Возможно ли! – воскликнула Валерия, вздрогнув.

– Истинная правда, и отец Мартин совершил таинство. Несмотря на старания Мейера сделать все втихомолку, тем не менее, обращение его заставило говорить о себе, да и братья Мойсеевы завопили. Не права ли я была, – продолжала Антуанетта, – говоря всегда, что Самуил… фи! Гуго, хотела я сказать, не такой еврей, как все другие.

– Во всяком случае он очень изменился, – ответила княгиня. – Я встретилась с ним в день моего прибытия в Пешт. Он побледнел, узнав меня, а я еще раз убедилась, что Амедей – живой его портрет. Во мне что-то перевернулось и, кажется, в эту минуту я его возненавидела. Как знать, может Рауль и прав, подозревая какую-нибудь гнусность в этом таинственном сходстве…

Заметив возбуждение приятельницы, графиня поспешила изменить разговор.

На другой день Рудольф был дежурным и поэтому не мог проводить сестру. Антуанетта не выходила по нездоровью, и Валерия простилась с родными на дому, отправляясь на вокзал лишь в сопровождении тети Адели, горничной и лакея. Желая избегнуть толпы, княгиня выехала заблаговременно, чтобы вовремя занять купе, но она плохо рассчитала, и когда экипаж подъехал, с вокзала выходила масса публики с только что пришедшего поезда. Во избежание давки Валерия шла медленно, представляя тете Адели идти вперед, чтобы скорей усесться с попугаем и собачкой, которых она взяла с собой, и множеством мешков и картонок. Забавляясь ее суетливостью, Валерия с улыбкой шла по почти пустой зале, но в дверях вдруг столкнулась с господином, который входил, ведя за руку ребенка.

– Виноват, – проговорил он, отступая, чтобы дать ей дорогу.

Звук этого голоса заставил Валерию поднять голову, и глаза ее встретились с огненным взглядом банкира.

Мгновенно, охваченная гнетущим чувством, она повернула голову, ища глазами ребенка, которого никогда не видела, и в эту же минуту глухо вскрикнула и, шатаясь, прислонилась к двери. То были большие, бархатные глаза Рауля, то же выражение своеволья в складках рта, и те же пепельные кудри. Мальчик, с улыбкой и любопытством на нее смотревший, был живой портрет князя.

При этом восклицании Валерии смертельная бледность покрыла лицо Гуго. Он хотел скорей пройти, но Валерия, коснувшись его руки, порывисто проговорила: