– Где ты их положила, там они и должны быть, мы сейчас это увидим, – сказала Валерия, идя в спальню.

В нише стоял привинченный к полу массивный ларец из черного дерева, роскошно отделанный резьбой и инкрустацией. Валерия нажала на пружину и открылись полочки, уставленные футлярами с драгоценностями. Антуанетта нашла, наконец, искомые футляры и открыла их, пока Валерия замыкала ларец.

– Надо отдать справедливость, что вещи прекрасные, – сказала Антуанетта, заставляя играть камни. – Но они так же будут хороши на смуглой шейке чернокудрой госпожи Мейер, как и на нас.

– Во всяком случае, они будут на своем месте. Удивляюсь только, что банкир не потребовал обратно столь ценные вещи, – сказала Валерия, зубы которой нервно стучали.

Несмотря на великое решение, сердце ее терзалось, вспоминая о красавице жене Мейера.

– Фу! Не до такой же степени он еврей!.. Пойдем в будуар, я напишу ему записку.

Антуанетта села у письменного стола и написала:

«Милостивый государь! Вследствие различных треволнений последнего времени я совершенно забыла возвратить вам прилагаемые парюри, из коих одна была вручена мне княгиней Орохай еще до ее свадьбы. Исполняя ее поручение только теперь, прошу вас извинить это промедление и мою забывчивость.

А. Маркош».

– Вот теперь все будет в порядке. Я уложу оба футляра, и, вернувшись домой, отошлю.

Вечером в тот же день Самуил сидел в своем кабинете, куда удалился под предлогом весьма важного и неотложного дела, в действительности же затем, чтобы побыть одному. Он не взглянул даже на кипу бумаг, лежавших перед ним на столе.

Вошедший лакей вывел его из задумчивости, подав ему на серебряном подносе письмо и сверток. Самуил равнодушно взял надушенную записку и распечатал, но едва начал ее читать, как бледное лицо его вспыхнуло, и он резким движением отослал лакея.

– Каким это чудом гордые дамы не подумали до сих пор вернуть «еврею» его подарки? – с горечью спрашивал себя он. – Да… Вероятно Валерия узнала, что я женился, и это месть с ее стороны. Теперь она возненавидит меня, быть может, и будет стараться полюбить своего красавца князя. Это даже вероятно. Женщины воображают, что им одним почему-то принадлежит исключительное право изменять, и потому не прощают, если им платят той же монетой!

Горько усмехнувшись, он положил сверток в стол и запер.

Глава 8

В день спектакля Валерия с особой тщательностью занялась туалетом и внимательно осматривала себя, стоя перед зеркалом, пока Марта и Элиза кончали ее одевать. Она непременно хотела быть эффектной сегодня и уничтожить всякий след душевных страданий. Последние дни самые разнообразные чувства волновали ее сердце, досада и ревность сменились глубоким отчаянием, которое изливалось в страстной нежности к Раулю. Она убеждала себя, что князь стоит выше Самуила не только своей красотой, но и душевными качествами и тем редким благородством, какое свойственно его высокому происхождению.

Чистая и преданная любовь Рауля должна была вознаградить ее за сердечные заблуждения. Вся гордая знать, которая не потерпела бы в своей среде крещеного еврея, станет теперь ей завидовать, глядя на ее мужа.

Вот о чем думала Валерия, видя в зеркале свой чарующий облик, пока камеристки надевали ей на шею жемчуг и прикалывали к волосам и лифу ветки бледных роз. В эту минуту портьера в уборной приподнялась, и Рауль вошел с великолепным букетом. Страстным взором окинул он Валерию, а она под впечатлением волновавших ее чувств нежным поцелуем ответила на его поцелуй и, краснея, дала себя закутать в шубу и кружевной капюшон.

Кончили играть увертюру, когда молодая чета вошла в ложу, где уже сидели Рудольф с женой. Театр был полон и представлял волшебное зрелище. Здесь собралось все, что было в Пеште знатного и богатого, тем не менее, появление Валерии среди этого избранного общества произвело впечатление, и тысячи любопытных и восторженных глаз устремились на нее. Но занавес взвился, и все взоры обратились на сцену. Появилась Патти. Все замерли, очарованные дивным голосом певицы.

Но вот тихонько отворилась дверь соседней ложи и, взглянув на вошедших, Рудольф закусил губы и шепнул что-то жене. Молодая женщина вздрогнула, но не повернула головы, а минуту спустя под каким-то предлогом наклонилась и, слегка коснувшись руки Валерии, тихо сказала:

– Старайся владеть собой. В соседнюю ложу сейчас вошли Мейер с женой.

Увлеченная пением великой артистки, княгиня не заметила вошедших, но при этих словах Антуанетты сердце ее замерло. Однако призвав на помощь всю свою выдержку и самолюбие, ей удалось удержать предательский румянец, выступивший на ее лице, ничто не выдало ее внутреннего волнения и, подняв бинокль, она, казалось, с большим интересом следила за игрой великой певицы. Антуанетта же не могла противиться любопытству и украдкой поглядывала на ложу банкира. Критическим взглядом окинула она Руфь и ее туалет, но молодая еврейка была одета с безукоризненным вкусом. Атласное золотистого цвета платье, покрытое черными кружевами и украшенное цветами, очень шло к ее смуглому лицу; а бриллианты и рубины, сверкавшие в ее черных волосах, возвышали ее восточную красоту. Самуил, как всегда изящно и просто одетый, был болезненно бледен. Взгляды соседей не вызывали ни малейшего волнения на его бесстрастном лице. Облокотясь на край ложи, он, казалось, был занят лишь представлением, и ни взглядом, ни словом, не обратился к своей молодой жене, с трудом сдерживающей лихорадочное волнение. Она то открывала, то закрывала свой кружевной веер, ее тонкие пальцы трепетали, губы вздрагивали, и большие черные глаза злобно взглядывали на спокойное, бесстрастное лицо мужа, словно позабывшего о ней. Затем Антуанетта удостоверилась, что, несмотря на притворное равнодушие, банкир не раз кидал украдкой взоры на очаровательный профиль Валерии, и всякий раз лицо его хмурилось.

Для княгини спектакль утратил весь свой интерес, ее мучило лишь желание взглянуть на Руфь, но смутный страх встретиться с глазами Самуила не позволил ей повернуть голову. Наконец, не будучи в состоянии преодолеть себя и, пользуясь минутой, когда банкир смотрел на сцену, Валерия с жадностью взглянула на молодую еврейку, и сердце ее сжалось от досады и ревности. Такая красавица, полная огня и страсти, легко могла покорить сердце мужчины даже в том случае, если бы он женился на ней не любя. Валерии было невыразимо досадно при мысли, что Самуил посмел выбрать такую жену. Глубоко оскорбленная, она отвернулась и взглянула на Рауля. С напряженным вниманием стала она вглядываться в стройную, изящную фигуру мужа в блестящем мундире, в его красивое, классически правильное лицо.

– Да, – думала она с удовольствием, – Рауль – воплощение благородства, он тоже красив и, кроме того, князь. Он настолько выше этого… еврея, что заслуживает быть в десять раз более любимым.

Вся женская утонченная жестокость, навеянная ревностью, пробудилась в душе Валерии, внушая ей, что Самуил не мог забыть ее, что она может заставить его страдать и тем отомстить за дерзкий выбор.

Побуждаемая этим новым чувством, Валерия, как только опустился занавес, коснулась своей маленькой ручкой руки князя и голосом, в котором звучала беспредельная нежность, окликнула его:

– Рауль!

– Что, моя дорогая?

– Пойдем со мной в фойе! Здесь так душно.

– Я к твоим услугам, – ответил Рауль, поспешно вставая.

Нежность в голосе и во взгляде жены невыразимо его обрадовала, и в глубине ложи, надевая на нее атласную накидку, подбитую горностаем, он, улучив минуту, коснулся губами ее волос. В этот момент глаза Валерии встретились с глазами Самуила. Она не дрогнула, а он в свою очередь ответил ей той же холодностью. Но усилившаяся бледность и чуть заметное дрожание бровей доказали, что удар был верен. Вполне удовлетворенная своим мщением, она оперлась на руку Рауля и вышла.

Во время следующего антракта князь преподнес дамам великолепную бонбоньерку. Валерия, по-видимому, была в отличном настроении. Не переставая смеяться, она разговаривала и кокетничала с Раулем любезно улыбаясь, принимала входяших в их ложу мужчин, словом, настолько была оживлена, что Антуанетта положительно не узнавала ее, хотя отчасти и догадывалась о причине ее возбуждения, а Рауль, не подозревавший, что им хвастаются, как дорогой игрушкой, и что, он служит лишь средством для возбуждения ревности другого, спокойно упивался своим счастьем; сияющий и благородный, с благоговейной любовью смотрел он на Валерию, окружая ее своим нежным вниманием.

Таким образом, дело дошло до третьего акта, когда Эдгар отталкивает изменившую ему невесту и срывает с ее руки кольцо. Сердце Валерии болезненно сжалось. С тягостным чувством вспомнила она день, проведенный в Рюденгорфе. Теперь ей казалось, что она слышит не голос артиста, а голос Самуила, который с отчаянием и злостью упрекал ее в измене. Невольно взглянула она на банкира, который в свою очередь посмотрел на нее, но увидев холодную насмешку и презрение в его взгляде, она вздрогнула и опустила голову. Невольно рука ее стала искать руку Рауля, близ него чувствовалось какое-то отрадное спокойствие, а там… там – ад и страдание.

По окончании представления Валерия под руку с мужем направилась к выходу, но стечение публики было так велико, что их сразу оттерли от Рудольфа и Антуанетты. Дойдя до вестибюля, молодая чета остановилась в ожидании кареты. Но когда Рауль отвернулся, разговаривая с одним старым магнатом, Валерия услышала за собой хорошо знакомый ей голос, который проговорил насмешливо:

– Действительное равнодушие не нуждается в уловках, а настоящая любовь не выставляется напоказ, этим можно обмануть только… простака.

Валерия застыла, задыхаясь от изумления и злобы. Какая наглость осмелиться сказать, что она играла комедию для того, чтобы скрыть любовь к нему. Как осмелился он так говорить с ней и назвать простаком ее доброго, великодушного Рауля. Если бы в эту минуту она могла уничтожить Самуила, она сделала бы это, не колеблясь. Всевозможные проекты мщения теснились в ее голове, и волнение дошло до того, что войдя к себе в будуар, она упала в кресло и залилась слезами. Удивленный и испуганный Рауль сперва не мог понять, что значит это внезапное отчаяние его жены, но потом предположил, что жара, шум и потрясающая игра Патти слишком сильно подействовали на неокрепшие нервы Валерии. Князь проклинал себя за то, что повез ее в оперу, и всячески старался ее успокоить. Смущенная Валерия отерла слезы, бросилась в объятия мужа и проговорила: