Мадемуазель Эберштейн расхохоталась.

– Ты слишком скромен, Рудольф. Такой мальчик, как Рауль, не может быть опасен. Но я рада, что из него вышел скромный и симпатичный юноша, это большое утешение матери. Бедная тетя чуть не лишилась рассудка после смерти своего мужа, затем она отказалась от света и, несмотря на красоту, молодость и огромное состояние, заперлась в своем имении и посвятила себя сыну, которого боготворила.

Валерия мало-помалу перестала вслушиваться в их разговор. «Должно быть глупый и избалованный мальчишка! То ли дело Самуил – красивый, мужественный, талантливый», – подумала она, снова закрывая глаза.

Несколько часов спустя наши путешественники приехали на станцию, где им надо было пересесть в экипажи и ехать в замок княгини. Все вышли из вагона, и вдруг Рудольф указал, смеясь, на офицера, который проходил мимо них, кого-то высматривая в толпе.

– Мы здесь, князь, – сказал он, похлопывая его по плечу.

Молодой человек оглянулся и тотчас подошел к гостям. Князь Рауль Орохай был действительно красивый молодой человек. Его высокий стройный стан сохранял еще юношескую грацию; белое и свежее, как у молодой девушки, лицо отличалось классической правильностью черт, большие темные глаза и черные ресницы придавали ему задумчивое выражение. Он почтительно приветствовал барышень, но при виде Валерии в его глазах мелькнуло выражение такого страстного восхищения, что та отвернулась, краснея. После дружеских объятий с графами и бароном Рауль предоставил свой экипаж, и все тронулись в путь.

Уже взошла луна, когда подъехали к замку. Это здание представляло собой большую феодальную крепость на скале, окруженную лесистыми горами. Валерия восторгалась красотой его живописного месторасположения.

Княгиня радостно приняла своих гостей, всякое стеснение и этикет исчезли. Она горячо благодарила графа и барона за их согласие справить у нее свадьбу, а Рудольфа поцеловала в лоб со словами:

– Сделайте счастливой Антуанетту, мой будущий племянник.

Она несколько раз обняла Валерию, когда же заметила, каким восторженным взглядом Рауль смотрел на Валерию, то и сама с особым вниманием стала в нее всматриваться.

После чая, подкрепленного ужином, которому усталые путешественники оказали большую честь, все вернулись в столовую и разделились на две группы.

Беседовавшая со старым графом княгиня вдруг прервала начатый разговор:

– Смотрю на Валерию. Что за восхитительное создание ваша дочь. Кажется, я никогда не видела такого божественного личика. Эти лазурные глаза святого могли бы околдовать!

К удивлению княгини, граф нахмурился, взглянув на дочь, и глубоко вздохнул. Была уже ночь, когда молодые девушки пришли в отведенную для них комнату, но царившее перед тем оживление прогнало сон, и обе они лежали в постелях, продолжая болтать.

– Как ты находишь тетю и Рауля, – спросила Антуанетта, откидывая полог кровати, чтобы лучше видеть облокотившуюся на подушки приятельницу.

– Княгиня мне внушает глубокое почтение, – отвечала Валерия. – В лице ее столько доброты и грусти. Но относительно Рауля не могу сказать, чтобы он мне нравился, несмотря на его бесспорную красоту и благородство манер, есть что-то неприятное в его взгляде, слишком мечтательном и недостаточно энергичном, а в выражении лица слишком много гордости, спеси и даже жестокости.

– Боже мой, какие ты приписываешь ему ужасы! Конечно, ему не представлялось случая выказать свое мужество, он был боготворим и лелеян с детства, не было желания, которое бы не исполнялось. Но сейчас видно, что это добрый доверчивый ребенок, а совсем не пресыщенный жизнью, что, конечно, большое достоинство для князя двадцати двух лет, прекрасного, как Адонис, и богатого, как Крез. Знаешь, он недавно еще получил после смерти родственницы, баронессы фон Равен больше миллиона. Поэтому, если ты заметила кое-какие проявления гордости, то это, разумеется, естественно.

Валерия, молча слушавшая ее, когда та кончила панегирик, подняла руку и мнимо важным тоном сказала:

– Слушай. Мне кажется, мой долг велит мне предупредить Рудольфа, что ты окончательно наэлектризована своим кузеном, нескончаемо воспеваешь его добродетели и чары, и, весьма возможно, что вместо графа Маркоша предпочитаешь выйти за князя Орохая.

Антуанетта упала на подушки и залилась смехом.

– Это не опасно, – ответила она, насмеявшись вволю. – В моих глазах никого в мире нет красивее Рудольфа, с его смелой воинственной поступью, шелковистой бородкой и глубокими глазами, а кроткому Раулю, с его мечтательным взглядом и пробивающимися усиками, его не заменить. А вот ты берегись такой близости: Рауль, кажется, очарован тобой и может явиться более подходящим для тебя претендентом, чем Мейер, который, несмотря на все свои достоинства, что я охотно признаю, все же останется всегда крещеным евреем.

Валерия побледнела, и глаза ее лихорадочно вспыхнули.

– Если ты меня любишь, Антуанетта, никогда так не говори и не шути на эту тему. Однако поздно, пора спать…

Она улеглась и закрыла глаза, повергнув приятельницу в недоумение. Не находится ли теперешнее негодование в связи с подмеченным ею утром прощальным поцелуем.

Дней через пять по приезде должна была состояться свадьба Антуанетты. С обоюдного согласия было решено провести это время исключительно в семейном кругу, не считая, конечно, кое-каких необходимых визитов. Празднество открывалось в день свадьбы большим балом у княгини, за которым следовал целый ряд вечеров, кавалькад и пикников, частью приготовленных Раулем, частью соседними помещиками. Пока время текло спокойно, весело, а княгиня оказывала все большее расположение Валерии, осыпала ее ласками и настолько явно старалась сблизить ее с Раулем, что ошибиться насчет ее дальнейших намерений было не трудно: подобное отношение пробуждало в душе Антуанетты смутную тревогу, а у графа сожаление и злость. Накануне свадьбы все собрались на террасе. Вошедшая княгиня взглянула на сияющего сына, сидевшего подле Валерии и помогавшего ей вязать букет.

– Вот уже пятнадцать лет, друзья мои, не выезжала я из замка, а нынешнюю зиму думаю провести в Пеште. Во-первых, чтобы быть ближе к сыну, который возвращается в полк, а затем… может быть, Рауль женится и мне выпадет второй раз счастье справить свадьбу.

– Не слишком ли ты торопишься со своими планами, – возразила Антуанетта. – Рауль будет совершеннолетним еще только через три месяца, а потом мне кажется, что он еще слишком юн для женитьбы.

Рауль обернулся красный, как вишня. Глаза его блестели, и губы нервно вздрагивали.

– Кто это утверждает, что я слишком молод для женитьбы? Дорогая Антуанетта, Рудольф всего на четыре года старше меня, а вы его нашли достойным вас. Позвольте вам заметить, что вы ошибаетесь, а мама как всегда права, находя, что мне пора пристроиться.

Возмущенное негодование юноши вызвало общий смех.

– Успокойтесь, кузен, я ничего больше не говорю, – ответила Антуанетта. – Видя, что вы рассвирепели как лев, я беру свои слова обратно и объявляю вас вполне зрелым для брака. Кто бы мог подумать, тетя, что у нашего святого повсюду уши. А я думала, что он ничего не видит и не слышит…

– Ничего, кроме Валерии, – докончила княгиня, с восторгом глядя на оживленное лицо сына.

Настал, наконец, торжественный день. С утра в замке было радостное оживление. Прислуга суетливо бегала взад и вперед, развешивая гирлянды, флаги и шкалишки; в садах готовили иллюминацию и фейерверк, огромная оранжерея, примыкавшая к приемным комнатам, преобразовалась в волшебный зимний сад, с дорожками, усыпанными песком, с тенистыми уголками и зеленой чащей померанцевых деревьев. Но в комнатах, занимаемых невестой и ее подругой, еще царила безмолвная тишина. Антуанетта пожелала провести последние часы девичества в одиночестве и покое до прибытия барышень, которые должны были ее одевать. Она помолилась, а затем Валерия, отослав горничных, сама помогла ей одеться; она обула ее, причесала пышные волосы и накинула пеньюар, который она должна была сменить на роскошное, отделанное кружевами платье, разложенное на диване. Обе были молчаливы: невеста думала о предстоящей великой минуте, а Валерию волновали самые разнообразные чувства. Накануне брат передал ей портрет Самуила и письмо, в котором тот описывал все, что делал, о чем думал со времени ее отъезда; он добавлял, что отец фон Роте был спешно вызван в Рим, где пробудет две-три недели, а ему оставил работу, но все же обещал, что его отсутствие не задержит крещения.

– Мне надо с тобой посоветоваться, – обратилась, наконец, Валерия к своей подруге, подсаживаясь к ней. – Вот погляди, – продолжала она, взяв со стола футляр и подавая его Антуанетте. – Сегодня утром княгиня позвала меня к себе и подарила мне это ожерелье, говоря, что любит меня, как родную, и смотрит, как на свою дочь.

Антуанетта открыла футляр. На черном бархате лежало несколько ниток бесподобного жемчуга с сапфировой застежкой.

– Какое великолепие, – проговорила она, – и вежливость требует, чтобы ты одела его сегодня. Но ты озабочена, Валерия. Этот подарок заставляет тебя заключить, что княгиня одобряет любовь к тебе Рауля, которую тот не скрывает.

– Так ты тоже заметила, что этот сумасброд выказывает мне чересчур явное и нежелательное расположение? Я избегаю его насколько возможно, но не могу же я быть невежлива относительно сына княгини, она так ко мне внимательна. Хотя в словах Рауля нет ничего определенного, но его взгляды, которые всюду следят за мной, тяготят меня; в его присутствии я чувствую как бы гнет над собой и хотела бы скорей уехать отсюда, даже сегодня, а не завтра. Дружба княгини с отцом мне кажется подозрительной, равно как и отеческий тон отца к князю. Боже мой, что выйдет из всего этого? Что если Рауль сделает мне предложение? Посоветуй, Антуанетта, что мне тогда делать?

– Будь спокойна, – отвечала госпожа Эберштейн, целуя ее. – Ты, несомненно, нравишься Раулю. А почему бы ему не выражать своих чувств, раз ему неизвестны ваши отношения с Самуилом и ваша помолвка? Хотя я не думаю, чтобы он теперь сделал тебе предложение, вернее, он оставит его до зимы, а до тех пор известие о твоей свадьбе рассеет его мечты. В худшем случае, можно все доверить тете, имеющей влияние на сына, чтобы заставить позабыть увлечение молодости. Потом я уверена, что папа и Рудольф никогда не допустят этого. Они знают, что ты должна выйти за Самуила, и что с этим браком связана честь нашего имени.