Стремясь с наибольшей выгодой использовать свое временное командование преторианцами, Нарцисс именем Клавдия приказал доставить в наскоро составленный в лагере суд Силия и тех из приглашенных на свадьбу, кого удалось арестовать. Силий, к которому вернулось все его прежнее достоинство, даже не пытался защищаться, он попросил, чтобы его казнили на месте, как уже казнили двадцать всадников, шесть сенаторов и одного военного трибуна. Все они приняли смерть с истинно римским достоинством. Вектий Валент хотел было заслужить прощение тем, что назовет имена сообщников Силия, но Клавдий ответил, что уже знает их, и велел его казнить. Те, кто просто присутствовал на свадьбе, были изгнаны из Рима.

Процесс уже длился три часа, когда к императору привели Мнестера.

— И ты тоже, Мнестер, среди обвиняемых? — удивился Клавдий. — Я даже видел твое имя в списке любовников императрицы. Однако я полагал, что ты не любишь женщин.

— Это правда, цезарь, я их не люблю.

— И тем не менее ты хвастался перед многими, что был любовником Мессалины.

— Я и вправду хвастался, однако я исполнял волю этой горгоны, которая заставляла меня делать это уж не знаю из какого тщеславия. Если бы я действительно был ее любовником, ну не глупо ли было похваляться этим перед людьми? Взгляни, у меня на груди следы от ударов…

С этими словами он расстегнул верх туники и показал свежие следы от ударов, которые он на самом деле просил своих любовников наносить ему для большего удовольствия.

— Ты сам, Клавдий, велел мне подчиняться императрице, вот почему я был вынужден не выступать. Мессалина позволила мне появиться перед публикой лишь при условии, что я стану хвастаться тем, чего не совершал, просто чтобы унизить меня. Чистая же правда состоит в том, что с ней спали другие — из честолюбия, по необходимости, ради удовольствия тоже. Нередко щедрые подарки или непомерные надежды толкали их на преступление, но, что касается меня, то я слишком хорошо знаю, что первым был бы предан смерти, окажись власть в руках Силия.

Нарцисс, стремящийся создать вокруг Клавдия как можно больше пустоты, почувствовал, что императора тронули слова Мнестера и он готов помиловать его.

— Цезарь, — резко вмешался Нарцисс, — не слушай этого комедианта, когда ты осудил уже стольких знатных людей. Он смеется над тобой. Мне известно, что именно он подготовил эту вакхическую свадьбу и он в самом деле развратничал с Мессалиной. Он над тобой насмехается! Рассмотри эти следы от ударов розгами. Это всего лишь следы от его извращенных игр с распутниками!

Мнестер повернулся к преторианцам и, словно будучи на сцене, воскликнул:

— Если я нравлюсь вам, то помилуйте. Если я обидел вас, я молю о прощении!

Но слова эти были встречены молчанием, и его повели на казнь.

Было уже поздно, когда Клавдий вернулся во дворец, где его ожидала обильная трапеза. Он принялся много пить, точно желая забыть о своих несчастьях, как вдруг появился посыльный, принесший ему дощечку. Лицо Клавдия озарилось, когда он узнал круглый изящный почерк жены.

«Мой обожаемый Клавдий, — писала она, — я никогда не переставала любить тебя. Я здесь, в Лукулловых садах, по приказанию этого отпущенника, который ненавидит меня за то, что я слишком тебе предана. Позволь мне прийти к тебе во дворец — там мое место, возле наших детей. Мне удалось провести Силия, и только потом я узнала, что посредством этого брака он надеялся захватить власть. Я хотела уведомить тебя, чтобы ты предал его смерти. Меня опередили, но ты видишь, астролог был прав: мой муж убит до наступления сентябрьских ид.

Ты знаешь, что я всегда была преданной, примерной супругой. Я — жертва клеветы, ненависти, которую испытывают к добродетели окружающие тебя люди. Только что ко мне пришла моя мать, чтобы поддержать меня в моем одиночестве. Она знает, что я не совершила никакого преступления, что поступками моими руководила лишь любовь к тебе. А ты, жестокий, как можешь ты меня бросить? Я уверена, что в это самое время ты, готовый забыть меня, объедаешься устрицами и лангустами и пьешь вино, которое я заказала для тебя в Галлии. Прошу тебя, позволь твоей маленькой Мессе прийти к тебе и разделить с тобой удовольствия и славу. Ей смертельно хочется обнять тебя».

Нарцисс, находящийся позади Клавдия, через его плечо бросил взгляд на послание. Разобрав всего несколько слов, он нахмурил брови.

— Не поддавайся на уговоры, цезарь, — проговорил он.

Клавдий, аккуратно закрыв дощечку, отложил ее в сторону, взял пальцами кусок жареной гусятины с грибами и, повернувшись к отпущеннику, заговорил неторопливо и с такой твердостью в голосе, что тот не на шутку встревожился:

— Довольно, Нарцисс. Я долго тебя слушал и позволял действовать по твоему усмотрению. Теперь я сам буду решать, как мне поступить с бедняжкой Мессалиной. Я поручаю тебе только одно — сообщить ей, что завтра утром я жду ее во дворце.

Нарцисс вначале побелел, потом его бросило в краску: слова Клавдия означали, что его так ловко составленный план рушился и грозил погубить его самого. Если Клавдий увидит Мессалину теперь, когда гнев его умерился после стольких казней, он вновь поддастся чарам императрицы, и достаточно будет одной ночи, чтобы он забыл о проступках виновницы, а его, Нарцисса, осудил на смерть. В висках у него стучало, потом вдруг сердце словно замерло. Отчаяние придало ему безумную отвагу. Он вышел в перистиль под предлогом того, что хочет подышать ночным воздухом. Едва покинув Клавдия, он позвал трибуна, командовавшего ночной стражей дворца, а также центурионов и Эвода, на которого возлагал всю свою надежду и которому желал показать, что его, Нарцисса, приказания исполняются.

— Приказ цезаря, — объявил он трибуну. — Идти в Лукулловы сады и казнить Мессалину.

Эвод, питавший к императрице ненависть, которую способен питать слабый человек к презревшей его женщине, с радостью повел трибуна и центурионов к месту пребывания Мессалины.

С момента своего заточения Мессалина не переставала обращать к небу жалобы и проклятия. Ее бросало от слез к бурному негодованию, ее нежное лицо исказилось от плача. Не получив от Клавдия ответа на свое письмо, она в припадке отчаяния кинулась на мозаичный пол, уже не заботясь о том, что испачкает свою тунику. Лепида, забыв все свои обиды на дочь, пришла утешить ее, как только узнала, чем закончилась свадьба, на которую она, к ее счастью, не была приглашена.

Опустившись перед Мессалиной на колени, она приподняла ее с пола и прижала к груди:

— Дитя мое, не надо рыдать. Симон ведь предупреждал тебя, помнишь? Как ты могла забыть его слова?

— Это моя ошибка, мама. Я виновата, но я не хочу умирать!

— Ну же, успокойся. Клавдий снисходителен, и он любит тебя. Вытри слезы, они портят твою красоту. Тебе понадобится все твое очарование, чтобы его соблазнить.

— Мама, помнишь то время, когда ты и моя добрая кормилица учили меня разным магическим средствам?

— Помню. Мы были тогда счастливее, чем нам самим казалось, и все же мы знали нужду.

— Как бы мне хотелось вернуться в то время, чтобы можно было все начать сначала…

— Даже богам это не под силу. Нельзя вернуться в прошлое, невозможно зачеркнуть то, что уже сделано.

— Я не чувствую себя виновной, мама. С того дня, как ты отвела меня в храм Приапа, к этому Хилону, меня истребляла любовная страсть, словно всепожирающий огонь, который напрасно пытаться погасить. Поверь мне, я поступала так, как диктовали мои желания, я была не в силах их обуздать.

— Я верю тебе, дитя мое. Такова наша участь: мы все в руках судьбы…

— Мне так хочется обнять детей!

— Наберись терпения. Клавдий простит тебя.

— Ты знаешь, я была искренна с ним. Я люблю его как отца. Но я влюбилась в Гая — и это было какое-то наваждение! Да, в того Гая, которого я поначалу возненавидела… Конечно, он сейчас мертв… Мне кажется, я всем готова была пожертвовать ради любви к нему…

— А вот и признание, грязная шлюха!

Эвод, прибывший первым, чтобы убедиться, что его жертва не сбежала, проник в пустой дом, оставленный слугами, и добрался до слабо освещенного зала, где находились Мессалина и ее мать. Он застал конец их разговора и, услышав слова, способные взволновать самые черствые сердца, испытал неистовое злорадство.

— Кто ты, гнусный тип? — обратилась к нему Лепида, вставая и глядя ему прямо в лицо.

Эвод нагло ухмыльнулся:

— Я — правосудие! Цезарь спокойно поужинал и теперь спит во дворце. Перед этим он подписал уйму смертных приговоров и первый — твоему Гаю Силию. Но прежде, чем заснуть, он отдал приказ отрубить прекрасную головку Мессалины.

— Замолчи, шут! — вскричала Лепида.

— Отрубите Мессалине голову и наденьте ее на копье — так и приказал.

— Увы! Я верила в милосердие Клавдия, — простонала Лепида, — но я слишком хорошо о нем думала. О, моя дорогая дочь, ты причинила мне много страданий, но сегодня я все прощаю тебе! Вот, возьми этот кинжал! Твоя жизнь приблизилась к концу. Сделай честь своему имени, убей себя сама!

Мессалина дрожащей рукой взяла оружие, но тотчас выронила его. Стальной клинок ударился об пол, издав зловещий звук.

— Нет! Это невозможно! — со стоном проговорила она. — Клавдий не мог приказать, чтобы меня вот так убили. Он слишком добр и слишком любит меня. Я уверена, это идея Нарцисса.

Где-то у входа в дом раздались тяжелые шаги по мозаичному полу, и до зала донеслись распоряжения трибуна. Мессалина стояла на коленях, волосы ее растрепались. Эвод, торжествующе глядя на нее, вновь принялся ее поносить. Вдруг дверь резко распахнулась, и на пороге появились грозные центурионы. Мессалина, поняв, что это конец, испустила вопль. Она вновь схватила кинжал и, пытаясь придать руке твердость, надавила острием на грудь. Из раны потекла алая кровь. Мессалина оцепенела. В следующее мгновение она разразилась плачем.