Мари Ардмир - Мерло красное или Мурло страстное

В комнате пусто и очень тихо. В какой-то мере голо, хотя все предметы на местах и просто не хватает родителей. Уехали. Я сняла ставни с крючков и закрыла окна. Запах медикаментов не ощущается уже, и простыть здесь больше некому. Тишину не разрывает хрип отца и более не наполнят тихие вздохи матери. Слава Богу, ангиной переболели без осложнений. И брат на радостях повез их в тепло Хорватии на месяц, чтобы отогрели косточки.

Кутаясь в шаль и шаркая шлепанцами по полу, прошла к себе.

Ночь… что ты делаешь с одинокими?

За что возвращаешь в объятия страха и неуверенности?

Зачем напоминаешь о прошлом, об осколках и потерях?

Зачем мучаешь?

Зачем?

Но что может ответить ночь или ее спутница луна? Я знаю ответ, и легче от этого не становится. Во всем исключительно во всем виновата сама, ведь это мною был избран тот путь, что остался за спиной, те люди, что оставили след в сердце, ситуации, которые изменили или перекроили меня с моего же позволения.

Я сама выбрала этот путь, сама и прошла… В одиночестве…

Здравствуй новая точка отсчета.

Мне тридцать пять. Не замужем, давно в разводе, без детей, без перспектив… все еще без перспектив. Учительница русского, так и не выучившаяся на психолога. А ведь какая была мечта, какая мечта…

И вот теперь вглядываясь в отражение в зеркале, я не смею скорбеть о прошлом, о случившемся, о происходящем. Стоит запомнить этот момент осознания — я такова. Тусклые каштановые волосы, неухоженная кожа, потухший взор карих глаз и уголки губ опущенные вниз. Печать печали на лицо, или точнее на лице.

Можно сказать — старуха, но дело не в возрасте. Молодость всегда красива, но не молодость важна, а душа. Внутреннее к сорока годам становится внешним, как не скрывай. Будь я умнее, зеркало представило бы искрящийся взор романтичной особы, тяготеющей к знаниям, к жизни, к движению; не смотря ни на что, вопреки всему — свет и доброта, как и в прежние времена. Но видимо ума мне попросту не хватило, хотя бы сохранить то, что когда-то было.

Сгорела изнутри и взгляд печальный. Что делать? Пенять на других или признать, что выбор был сделан мною? Сожгла себя сама, посадила в клетку, лишила надежды, и как оказалось последнего огня. Я и только я…

Выход из положения: понять и простить, простить и принять, и приняв взять себя и свою судьбу в руки и перекроить. Перекроить так, как считаешь нужным, а не так, как говорят со стороны.

— Хватит надеяться на провидение! Хватит оглядываться на других! Хватит саму себя обрывать! Я режиссер, я продюсер, я актер… Напиши свой сценарий, черт побери!

Расправив худые плечи и приподняв подбородок, приветствую отраженную себя:

— Здравствуй, избранная мною.

И смеюсь. Увидела бы такую мадам в свои двадцать лет, пожалела бы. Худая, согнутая, с посаженным зрением и настроением в константе — ниже плинтуса. И это я.

Внутренний голос тоже смеется и нагло спрашивает:

— Чего ты хочешь?

Отвечаю честно:

— Вернуть прежнюю себя и больше не отпускать, никогда и никуда.

А сможешь?

— Смогу!

Да? — смеется голос, — вспомни, сколько всего ты не сделала, и не добилась. Посмотри на свой возраст, на свое окружение. Кто ты?

— Человек.

Ты уже не девочка, — шепчет голос язвительно. — Да и психолог из тебя не вышел. Так может быть тихо скромно доживешь свои года?

— Нет.

Да ну! А сколько их осталось с твоей-то болячкой? Думаешь еще что-то успеть?

— Мне хватит.

Одумайся, зачем смешить окружающих и позорить родных?

— Я так решила, я так хочу.

Развода ты тоже хотела. И как тебе? Нравится?

— В прошлом, все в прошлом. — Шагнула к отражению и поцеловала холодную поверхность зеркала:

— Что бы ты ни сказала и ни сделала, я люблю тебя.

Нужно говорить не «тебя» а «себя», перекривил голос.

— Знаю. Буду работать над этим.

С завтрашнего дня начну новую жизнь, и выполню прописанный мною план.

Стоя под кабинетом нашего директора с улыбкой вспомнила, как пришла в школу устраиваться на стажировку. Студентка третьего курса довольная и счастливая — меня допустят к детям!

Ах! Каким красивым был наш директор Вячеслав Николаевич. Возможно, глядя на высокого брюнета со смеющимися зелеными глазами, доброй улыбкой и кошачьей походкой, я и подалась в учителя. Все же филологу и любителю книг была дорога и в редакторы, и в писатели, корректоры, критики да куда угодно, только выбери. А я оказалась тут перед дверьми обители улыбающегося Бога. Обитые красным кожзаменителем они были чем-то сродни вратам в рай, или я мечтательная дурашка такими их представляла из-за благоговения перед директором.

Он был и остается приятным галантным мужчиной, поправился за эти годы, слегка полысел, но даже золотые зубы его не портят. А ведь дело было не в директоре.

И вот сейчас меня накрыло тягостное осознание — я держалась за работу зря, следовало уйти раньше. Когда моя инициатива угасла, а вместе с ней и отклик учеников, когда перестали радовать дети, а ошибки в их сочинениях веселить. Еще тогда — три года назад, когда бывший муж женился на одной из моих выпускниц. Но я осталась…

Что ж исправлю эту оплошность сейчас. Постучалась и вошла. Произнеся слова приветствия, положила на его стол два листа.

— Что это?

— Мое заявление об увольнении. Через месяц я освобождаю должность. Подпишите здесь и здесь. — Указала я.

— Татьяна Сергеевна… — взглянув на меня, тут же сменил обращение и улыбнулся.

— Танечка, я не могу вас отпустить.

— Почему?

— Во-первых: как мы без вас, мы с вами не один год вместе. Во-вторых: ваша работа нужна детям…

— А что-нибудь не давящее на жалость и осознание никчемности есть?

От директора последовал еще один взгляд на меня, а далее и смена тактики и формы обращения:

— Таня. Сейчас период отпусков, я предлагаю вам уехать летом из нашего городка. Отдохнуть, на ту же дачу хотя бы…

— Дача у меня под окном — десять соток. Далеко ехать не придется. О странах зарубежья думать тоже не стоит, мои отпускные, зарплата и две проданные почки их не окупят.

Нахмурился. Гляжу на него и понимаю, не отпустит без проволочек. А жаль.

Но нехватка штата учителей и квалифицированных работников школы — это не мои проблемы и они никогда не были моими, это его проблемы, вот пусть сам их и решает. Я ухожу. Что там, в мужской психологии говорят? Что они до ужаса боятся трех простых слов, да? Прекрасно, если будет упираться, использую их.

— Подумайте еще, — с другой стороны начал подбираться директор. — Возможно, вы так хотите добиться прибавки к заработной плате. Я понимаю ставки у нас не высокие…

— Ставки такие чтобы прожить до завтра, не думая, зачем живешь.

— Татьяна, но я вас не нагружал!

— Да…? Всего две ставки и тридцать четыре часа в неделю плюс дополнительные уроки с отстающими. — И как я копытца не откинула?

— Вы могли брать за это деньги. — Невозмутимым тоном сообщил Вячеслав Николаевич.

— Вы не хуже меня знаете, кто отстает в классах? — прищурилась я и сложила руки на груди. — И денег на оплату дополнительных занятий после уроков у них нет…

— Татьяна, послушайте… — встает со своего кресла, видимо решил подойти и приобнять для подчинения своей воле. Да уж, знаем проходили. Он меня после развода тоже отпускать не хотел и после больничного так же, не говоря о заочном и сессиях, там вообще отдельная песня.

Все! Использую три страшных слова. Правда это чревато, вдруг примет близко к сердцу, примется ухаживать, что потом? Ха-ха-ха! Я сейчас страшная как смерть, он перекрестится и отпустит. Все я решила.

— Вижу, вы что-то решили. — Неправильно понял он мой торжествующий оскал директор. — Берете дополнительную ставку со второй сменой?

Так-так… Так он решил мне жизнь облегчить или подписать на каторгу. Значит у Галки Мороз замужество, у Светланы декрет второй по счету, а я? Работайте дорогая Татьяна Сергеевна, пока не околеете одна в своей постели, а лучше за рабочим столом над разбором диктантов?! Все я готова использовать карт-бланш.

Вдох-выдох и скрестив пальцы, выдаю деревянным голосом:

— Я вас люблю.

— Что? — он упал в кресло и открыл рот. — Я… я… Татьяна, — и со вздохом, — Сергеевна.

Ой-ой! Хоть бы его Кондратий не схватил. Я взяла графин с водой на столике справа.

— Поверьте, на взаимность я не претендую и лучше я уйду, — налила стакан воды, протянула красному смущенному директору. Он нерешительно его принял.

— И я даю вам время избавиться от такой неожиданности в моем лице.

Столкнулась с ним взглядом и чуть на пол не села. Видимо даже этот мой выпад его не спугнул и на такой страх как я сейчас можно смотреть с интересом. Вот это открытие…! Но ведь у мужчин при взгляде на меня глаза еще могут гореть заинтересованностью. Не могут. Я в это верю. Я это знаю!

Да я же в одежде училки — провинциальной старой девы, как зовет мой стиль племянница. В потянувшейся, но все еще достойно висящей юбке и зеленой блузке с воротником стоечкой, которую Лиля безжалостно называет «бабский шик». А впрочем, она весь мой гардероб так называет, и стоптанные коричневый туфли на низком каблуке, которыми я из-за удобства дорожу. Да и волосы под заколкой не блещут, плюс окуляры которые очки давно сменить пора. А еще на моем лице присутствует «полное отсутствие косметики и хозяйской руки». Ведь я давно махнула на себя той самой рукой, вначале из-за мужа, а затем из-за болячки, навеки приписав к старухам.