– Ты тоже, – заметил он.

Я протянула к нему руку:

– Когда я тебя снова увижу?

Он улыбнулся:

– Скажи когда, и я приеду.

– На следующей неделе? – рискнула я.

Уилл улыбнулся теплой щедрой улыбкой:

– Так вышло, что мне на следующей неделе надо быть в Лондоне. Ты мне как раз напомнила. Я переночую тут и утром с тобой прокачусь.

– Да, – сказала я, протягивая руку.

Уилл взял ее, склонился и отодвинул перчатку, обнажив мое запястье. Он поцеловал нежную кожу на внутренней стороне запястья, а потом снова застегнул перчатку. Словно прикосновение его губ было надежно скрыто внутри.

– Пошли за мной, если понадоблюсь, – сказал он.

Я кивнула и отступила.

Его лошадь рысцой прошла мимо, а я смотрела ему вслед.

30

Даже если бы Уилл не предостерегал меня насчет Перри, мне все равно нужно было бы за ним приглядывать. Он пил все больше, приходил домой все позже. Однажды утром, выйдя на прогулку, я застала его, вцепившегося в ограду крыльца – его отчаянно рвало среди белого дня.

Я крепко ухватила его за шиворот и поставила на ноги, а потом закинула его руку себе на плечи и то ли затащила, то ли завела его по ступеням к парадной двери. Нас впустила служанка, вставшая, чтобы затопить камины, раньше всех; она была в ужасе от того, что ей пришлось открыть дверь, что было обязанностью дворецкого, и ахнула, обнаружив, что прибыл его милость.

– Помоги, – резко сказала я. – Я не смогу сама поднять его по лестнице.

Она испуганно присела в книксене и поднырнула под другую руку Перри.

– Да, мэм, – сказала она. – Но, мэм, если вам будет угодно, мне не позволено подниматься по парадной лестнице.

– Неважно, – ответила я сквозь зубы.

Перри ухватился за перила и не хотел их отпускать.

– Идем, Перри! – сказала я. – Останешься тут еще хоть ненадолго, тебя увидит мама!

Я думала, это его сдвинет, но не получилось. Он повернулся ко мне, и я увидела, что его голубые глаза внезапно наполнились слезами.

– Ей наплевать, – сказал он. – Она никогда меня не любила и теперь не любит.

– Вздор, – коротко ответила я.

Я отцепила его руку от перил и кивнула служанке. Мы вдвоем рванулись к ступеньке и перетащили Перри через нее. Я услышала позади цокот копыт – это подъехал верхом Джерри, грум, ведший Море в поводу.

– Подожди меня! – крикнула я и снова подхватила Перри, потому что его колени подогнулись.

Мы вошли в холл.

Перегрин рухнул на нижнюю ступеньку лестницы и поднял глаза на меня и служанку.

– Смешно, – произнес он. – Сара? Тебя теперь две.

– Ох, Перри, ну давай же! – сказала я. – Нам нужно дойти до твоей комнаты. Скоро все начнут вставать, нельзя, чтобы тебя в таком виде застали.

Совершенные губы Перри снова мучительно искривились.

– Мне все равно, – сказал он. – Всем все равно. Все знают, что я не так хорош, как Джордж. Никто не ждет, что я буду таким, как Джордж. Никто меня не любит, как его любили.

Я кивнула служанке, мы ухватили его каждая со своей стороны за руки и развернули лицом к лестнице.

– Все любили Джорджа, – мрачно произнес Перри.

Мы со служанкой поднялись на две ступеньки, а потом, увлекаемые назад мертвым грузом в лице Перри, попятились и шагнули на одну вниз.

– Он был вылитый папа, – сказал Перри. – И папа любил его как сына.

Пока Перри размышлял над этим, мы преодолели некоторое расстояние, почти дойдя до первой площадки. Но Перри ухватился за перила и повернулся ко мне, чтобы объяснить.

– Он и был его сыном, понимаешь, – сказал он.

– Знаю, Перри, – успокаивающим голосом произнесла я.

Мы снова подхватили его и начали подниматься к следующей площадке.

– Я тоже его сын, – грустно сказал Перри. – Но это было неважно.

Я смотрела на его ноги в дорогих сапогах. Он отчасти шагал сам, отчасти позволял себя тащить.

– Папа всегда говорил, что я похож на маму. Не на него, – сказал Перри. – Говорил, что я похож на девочку. Звал меня «маленькая мисс Перегрин».

На этот раз остановилась я, и это стоило нам нескольких ступенек.

– Что? – спросила я.

– Звал меня «хорошенькой мисс Перегрин», – ответил Перри. – Я никогда не чувствовал, что я ему нравлюсь. Меня отослали в школу, когда мне было шесть. Домой на каникулы никогда не брали. Где я только не был! В Шотландии, в Лондоне, даже как-то раз во Франции. А дома с ним и Джорджем – никогда.

Из глаз у него лились слезы, лицо было мокрым.

– Когда Джордж и папа умерли, я думал, все будет по-другому, – сказал он. – Но, наверное, я просто не похож на лорда.

– Похож! – яростно выговорила я. – Похож ты на лорда. Ты на ангела похож, Перри. Ты самый красивый мужчина из всех, кого я знаю. И если сможешь не пить, будешь хорошим человеком.

– Ты думаешь? – лицо Перри немножко прояснилось. – Да, думаю, смогу.

Он на мгновение задумался и тут же отрекся:

– Но лучше я буду пьяницей.

Мы добрались до двери его спальни и теперь вдвоем со служанкой заталкивали его в комнату.

– Надо, наверное, снять с него сапоги? – спросила я.

Она присела.

– Мэм, прошу вас, мне не позволено входить в спальни.

– Ладно, – сказала я.

Я устала от условностей этого дома, от этой жизни, в которой шестилетнего мальчика могли отослать в школу и больше не пускать домой.

– Можешь идти.

Я сунула руку в карман и нашла шестипенсовик.

– Вот, – сказала я. – Спасибо, что помогла.

Глаза служанки расширились, и я вдруг вспомнила, что мог значить шестипенсовик для молоденькой девчонки, вроде этой.

Вроде нас двоих, тогдашних.

Служанка вышла и закрыла за собой дверь, а я принялась возиться с сапогами Перри. К тому моменту, когда я их сняла, Перри лежал на спине, и из-под его опущенных век текли слезы. Когда я села рядом с ним на кровать, он повернулся и зарылся лицом мне в колени.

– Я никогда никого не полюблю, как Джорджа, – печально произнес он. – Если бы только он был жив и мне больше не надо было быть лордом! Не надо жениться, заводить наследника, ничего не надо.

Я погладила его светлые кудри, закрутив одно колечко вокруг указательного пальца.

– Я знаю, – нежно сказала я. – Мне тоже кое-кого не хватает.

Он крепче обнял меня за талию, и я почувствовала, как вздрагивают его плечи, когда он всхлипывает.

– Сара, – глухо сказал он. – Господи, Сара, вытащи меня из этого всего. Я словно с каждым днем все несчастнее и несчастнее, и ничего не помогает.

– Ну-ну, – беспомощно сказала я.

Похлопала его по плечу и погладила по спине, как маленького мальчика, который плачет из-за тайной печали.

– Я должен занять папино место, а все знают, что я не гожусь, – сказал Перри.

Он поднял голову и посмотрел на меня. Глаза у него были красные от слез и выпитого.

– Я должен занять место Джорджа, а никто не будет меня любить так, как любили Джорджа, – сказал он.

Я подняла руку и прижала ладонь к его щеке.

– Я буду, – промолвила я.

Я едва понимала, что говорю. Моя скорбь о ней, моя печаль и одиночество от пустоты той жизни, которой мы все жили, поднялись во мне половодьем и сказали, что между нами должна быть любовь. Что, по крайней мере, мы с Перри можем быть добры друг к другу. Что передо мной человек, страдающий, как ребенок, впавший в такое отчаяние, что даже я, со всей своей болью и неудачами, могла ему помочь.

– Не печалься, Перри, – нежно сказала я. – Я могу о тебе заботиться. Мы здесь пробудем еще недолго, а потом вернемся домой и будем вместе жить в Широком Доле. О Джордже забудут, о твоем папе тоже забудут. Мы будем хорошо управлять поместьем, вместе, и все увидят, что ты хороший человек. Даже твоя мама будет довольна, когда увидит, как хорошо ты можешь управлять поместьем.

– Правда? – спросил он, доверчиво, как дитя.

– Еще бы, – ответила я. – Мы будем вместе учиться. Увидишь. В конце концов мы будем счастливы.

Он позволил мне ласково уложить его на подушку и накрыть покрывалом. Закрыл глаза, но продолжал крепко сжимать мою руку.

– Не бросай меня, – сказал он.

– Не брошу, – ответила я.

– Никогда не бросай меня, Сара, – жалобно сказал он.

Вскоре его рука отпустила мою, и через пару минут он уснул и засопел. Я вспомнила про приятеля па, который захлебнулся рвотой во сне, и перевернула голову Перри на тонкой льняной подушке набок, чтобы он не лежал на спине. Потом на цыпочках вышла из комнаты, тихо спустилась в холл и отворила парадную дверь, за которой меня ждал Море. Увидев меня, он выставил уши.

Грум подсадил меня в седло, и мы направились в парк в молчании. Я по привычке двигалась вместе с Морем и, удержав его, когда мимо нас, слишком близко, пронесся доверху груженный фургон, подумала о Перри. Я думала о нем с нежностью и жалостью. С любовью и сочувствием. Но какая-то крохотная часть меня заговорила голосом цыганки с жестким лицом, цыганки, которая всегда была неподалеку, в глубине моей головы.

«Он слабак и дурак», – произнес этот голос.

Он еще спал, когда я вернулась, но горничная леди Клары поднималась по лестнице с горячим шоколадом для ее милости.

– Я отнесу, – повинуясь порыву, сказала я и забрала поднос.

Леди Клара уже проснулась, она улыбнулась, увидев меня.

– Сара! Доброе утро! Как приятно видеть тебя в столь ранний час! Как от тебя пахнет конем! Дорогая, прошу, пойди к окну и немного проветрись!

– Простите, – сказала я, смутившись. – Наверное, это от сапог.

– Разумеется, – приветливо сказала она. – Но не будем об этом. Уверена, ковры отстираются.

Я покраснела.

– Не дразните меня, леди Клара, – сказала я. – Вы хотите сказать, мне не следовало приходить?

Она улыбнулась.

– Нет, – ответила она. – Я всегда рада тебя видеть, даже если от тебя пахнет гунтером. Позвони, пусть принесут еще одну чашку, и расскажи, зачем ты так рано пришла со мной повидаться.