Я не понимала, почему я, окруженная всем этим богатством и роскошью, не чувствую торжества.

Я хотела лучшего, самого лучшего.

И теперь оно у меня было.

Перри никогда не ездил со мной кататься по утрам. Он слишком поздно приходил домой каждую ночь. Иногда погружался в ад карточной игры, иногда посещал петушиные бои или боксерские схватки. Однажды он собрался на конное представление и предложил взять меня с собой. Я сказала, что не хочу идти, что его мама не одобрит, если я пойду, и он отправился один. Я даже не спросила его, что там были за наездники и какие трюки они исполняли.

Перри не вставал до полудня, иногда он завтракал с нами, одетый в яркий халат. Когда у него сильно болела голова, он пил крепкий черный кофе с бренди. Когда чувствовал себя хорошо, пил крепкий эль или вино с водой.

Чувствовал ли он себя хорошо или у него тряслись руки, а лицо было бледным – его матушка, казалось, ничего не замечала. Она читала письма, болтала со мной. Как-то раз он покачнулся, сидя на стуле, и я испугалась, что он сейчас потеряет сознание, но леди Клара не сказала ни слова. Она не пыталась запретить ему пить. Редко спрашивала, где он был накануне. Он становился с каждой неделей сезона все бледнее и бледнее, но леди Клара, казалось, не видела ничего, кроме собственного прелестного отражения в зеркале над камином.

Она ни на кого не смотрела, кроме меня.

В тот первый вечер я познакомилась с Джулиет и ее гувернанткой. Она спустилась, чтобы ее представили перед обедом, но не осталась обедать с матерью. Передо мной она, не поднимая глаз, присела, а когда ей сказали, что мы с Перри поженимся и мы с ней станем сестрами, холодно поцеловала меня в щеку и пожелала мне счастья.

Я не пыталась с ней сблизиться. Мне не была нужна сестра.

Леди Мария явилась в вихре страусовых перьев на следующее утро после нашего приезда.

– Дорого, – холодно сказала ее матушка, когда та впорхнула в комнату.

Мария поцеловала ее, потом отступила и покрутилась, чтобы леди Клара оценила во всей красе синее бархатное дорожное платье, синий жакет, синюю шляпку и синие перья, а также темную меховую накидку, наброшенную на плечи.

– Вульгарно, – просто сказала леди Клара.

Мария рассмеялась, нисколько не смутившись.

– Где эта нищенка-наследница? – спросила она.

Леди Клара нахмурилась и изобразила глухоту.

– Сара, позволь представить тебе мою дочь, леди де Монтерей. Мария, это мисс Сара Лейси.

Мария подала мне руку в перчатке и бросила на меня ледяной взгляд.

– Я слышала, вы с Перри собираетесь пожениться, – холодно сказала она. – Надеюсь, вы будете очень счастливы, уверена в этом.

Я улыбнулась, так же холодно, как она.

– Уверена, что будем, – сказала я. – Если не ошибаюсь, вы ведь тоже новобрачная? Позвольте пожелать вам счастья.

Мы стояли и улыбались друг другу так, словно у нас во рту было по ломтику лимона. Леди Клара отступила назад, словно желала насладиться этим зрелищем.

– Как Бейзил? – спросила она коротко, позвонив, чтобы принесли утренний кофе.

Мария сняла перед зеркалом шляпу и поправила плотные светлые кудри. Потом обернулась и состроила матери гримаску.

– Все так же, – сказала она. – Все работает, работает, постоянно, как торговец.

– Довольно успешный торговец, – сухо заметила леди Клара. – Он ведь не возражал против цены бального платья, о котором ты мне писала?

Мария лучисто улыбнулась.

– Я подсунула ему счет вместе с кучей счетов из его поместья, – сказала она. – По сравнению с лесом, который он собирается там насадить, это сущая мелочь.

Леди Клара улыбнулась.

– Будет неразумно проделывать этот фокус слишком часто, – предупредила она. – Вы женаты всего три месяца.

Служанка поставила передо мной поднос с кофе и стала дожидаться, пока я наполню чашки, чтобы передать их дальше. Рука моя была тверда, как скала, я не пролила ни капли. Леди Клара искоса на меня поглядывала. Мария забыла о моем существовании.

– Я теперь богата, – рассеянно сказала она. – Мне выдали денег на платья на три месяца, а я вчера удвоила эту сумму, играя в двадцать одно у леди Бармейн. Мне так везло, мама, ты не поверишь! Выиграла четыреста фунтов вчистую! Видела бы ты лицо ее милости! Ей чуть не стало дурно, когда я вышла из-за стола победительницей. Говорят, она снимает дом на карточные выигрыши. Должно быть, я обошлась ей, по меньше мере, в месяц!

Леди Клара рассмеялась резким лондонским смехом, и Мария стала рассказывать ей сплетни о людях, чьи имена были мне незнакомы, но их пороки, печали, пьянство, склонность к игре и неутоленные страсти были одинаковы, что в высшем обществе, что на арене.

Меня это удивило. В первый месяц в Лондоне важнейшим уроком для меня стало то, что разница не так велика, как казалось мне, когда я была на самом дне и смотрела вверх. Тогда меня ослепляла их чистота и пища, которую они едят, изящество их платьев, то, какие дамы хрупкие и как ярко они одеты. Но теперь я сама помылась и наелась и могла говорить таким же высоким голоском, как они. Я могла присесть в реверансе на должную глубину, раскрыть веер и улыбнуться, заслонившись им. Могла семенить по комнате, а не шагать. Все это были знаки, тайные слова, такие же непостижимые, как приметы на дороге, по которым понимают, где безопасно разбить лагерь и где можно охотиться в чужих лесах. Стоило мне их выучить, ключ к высшему обществу оказался тем же, что и к ярмарочной площади: ни больше ни меньше. Такие же пьяницы и игроки, домашние тираны и любовники, друзья, родители и дети; точно такие же. Самая большая разница между миром помещиков и безземельных состояла в малом: в земле. Когда я была на дне, у меня ничего не было, и меня из-за этого приучили хуже думать о себе.

Единственным, что вознесло меня на вершину мира, были земля и деньги, мне все бы простили, потому что я богата. Я бы никогда не пробралась за ограду, останься я бедной.

И когда я ехала на Море во время своей одинокой прогулки по утрам или смотрела, как кружатся танцующие, пока часы бьют полночь и лакеи зевают, прикрываясь рукой в перчатке, я все больше и больше понимала, что богатство бального зала и нищета фермы одинаково несправедливы.

Этому не было разумного объяснения. Не было причины. Богатые были богаты, потому что правдами и неправдами заработали денег. Бедные были бедны, потому что были слишком глупы, слишком слабы или слишком добры, чтобы бороться за большее и сохранить свое, вопреки всем испытаниям. Из тех, кого я встречала каждый день, лишь немногие были богатыми много лет, большинство были удачливыми купцами, работорговцами, солдатами, моряками, фермерами или торговцами – всего поколение назад. Они преуспели в том, что не удалось па.

Па становился все беднее и отверженнее, а они богатели.

Все эти наблюдения не сделали меня якобинцем! О нет!

Если они к чему и привели, так это к тому, что сердце мое ожесточилось к па и таким, как он. Я от этого становилась сильнее. Я не собиралась выпадать из зачарованного круга богатых. Я не собиралась снова становиться бедной. Но я видела богатых яснее, чем прежде. Я видела, что они – удачливые авантюристы в мире, где мало наград.

И, кстати, каких бы прибылей они ни получали, какого бы богатства ни добивались, никто из них не работал и вполовину так тяжело, как мы в балагане Роберта. Да что там – мало кто из них работал так же усердно, как беспечный праздный па.

У меня ушел всего месяц на то, чтобы разобраться в жизни господ, и с тех пор я их не боялась. Я видела, как леди Клара осуждает женщину за безнадежную вульгарность и дурные знакомства, но все же включает ее в список гостей. Я узнала, что очень многие ошибки будут мне прощаться, если я сохраню свое богатство. И все небольшие препятствия, которые господам так нравилось изобретать, – приглашения в Олмак, правильные костюмы для представления ко двору, покровитель при дворе – все это было лишь притворными ограничениями, чтобы отсеять тех, кому не хватало капитала или земли, бросить вызов тем, кто не мог себе позволить три длинных страусовых пера, чтобы надеть их лишь однажды вечером, на полчаса, как неотъемлемую часть парадного придворного платья.

Но у меня денег было достаточно. И земли тоже. И если я пару раз забыла, как держать нож, когда мне попадалось за обедом новое блюдо, если сказала что-то не к месту, это быстро забывалось и прощалось прекрасной богатой мисс Лейси из Широкого Дола.

Меня считали красивой, но тут уж дело было не только в деньгах. Дело было в красивой одежде, в том, как я по утрам каталась на Море в парке. Молодым людям нравилось, как я с ними гуляю – длинными свободными шагами, а не семенящими прыжками обычных молодых леди. Меня называли Дианой, по имени какой-то древней греческой дамы. Посылали мне целые оранжереи цветов и приглашали танцевать. Один, целый баронет, попросил меня разорвать помолвку с Перри и заключить помолвку с ним. Он отвел меня в уединенную комнату из танцевальной залы, бросился к моим ногам и поклялся в вечной любви.

Я довольно сурово ответила: «Нет», – и повернулась, чтобы выйти, но он вскочил на ноги, схватил меня и вздумал поцеловать. Я резко вскинула колено и услышала, как треснул подол моего платья, прежде чем задуматься о том, что надлежит сделать юной леди. Леди Клара ворвалась к нам как раз вовремя, чтобы увидеть, как он, задыхаясь, валяется на диване.

– Сэр Руперт, что это значит? – спросила она.

Сэр Руперт был бледен, как полотно, и мог лишь хватать ртом воздух, держась за бриджи.

Леди Клара повернулась ко мне.

– Сара? – сказала она. – Я видела, что сэр Руперт увел тебя из столовой, он должен был проводить тебя обратно в бальную залу. Что ты здесь делаешь?

– Ничего, леди Клара, – ответила я.

Я пламенела до корней волос.

– Ничего не случилось.

Она взяла меня за локоть и оттащила к окну.

– Сара! Живо! Расскажи, что произошло, – прошипела она.