Бесполезно. Я словно забыла, как раскрывать ладони, как разжимать пальцы. Я цеплялась за перекладину так, словно она одна могла спасти меня от падения головой в пропасть.

– Отпускай! – крикнул Дэвид, и голос его прозвучал строже. – Меридон! Слушай меня! Просто отпусти перекладину, и будешь внизу!

Я посмотрела на него, и он увидел немой ужас на моем лице. Он подошел к стойке, на которой обычно стоит, широко расставив ноги, ловец, готовый поймать летящего и бросить его обратно на трапецию. Дэвид быстро забрался по лестнице Джека, пока не оказался со мной на одном уровне. Но он был слишком далеко, чтобы до меня дотянуться.

– Давай, девочка, – сказал он.

Голос его был мягким и теплым от валлийского акцента.

– Просто отпусти руки, и мягко упадешь на сетку, и мы все пойдем отдыхать. Ты сегодня утром хорошо потрудилась, в самый раз пообедать.

Я почувствовала, как на глазах выступают слезы, потом они побежали по моим щекам, но я не заплакала вслух. Голос Дэвида стал еще теплее.

– Давай, Мэрри, – ласково сказал он. – Подними чуть-чуть ножки, откинься, и окажешься внизу так уютно, словно в постели лежишь. Ты сто раз видела, как Дэнди это делает. Просто подними ноги и отпусти перекладину.

Я открыла рот, но голос так и не появился. Глубоко вдохнула, и перенапряженные мышцы спины задрожали. Я крепче сжала пальцы, боясь упасть.

– Я… не могу, – сказала я.

– Еще как можешь, – тут же ответил Дэвид. – Ничего в мире проще нет, малышка Мэрри. Подними ноги ко мне, зажмурься и ни о чем не думай. И через мгновение будешь внизу.

Я послушалась, как могла – насколько могла. Сделала, как он велел. Подняла ноги, чтобы, падая, попасть спиной на сетку. Зажмурилась. Глубоко вдохнула.

И ничего. Пальцы держали крепко, как дверная щеколда. Я не могла их выпрямить. Я цеплялась, как обезьянка за материнскую спину, в чистейшем животном ужасе. Отпустить я не могла.

И не отпустила.

Я висела несколько минут, пока Дэвид нежно со мной говорил, наставлял, упрашивал. Пока Дэнди не залезла на его лестницу, не улыбнулась и не попросила отпустить руки и спуститься к ней. Улыбка у нее была натянутая, я заметила в ее глазах страх и, сама того не желая, крепче сжала пальцы.

По щекам у меня лились слезы, я разрывалась между желанием, чтобы этот кошмар закончился и я снова оказалась на земле, и слепым беспомощным ужасом, так сомкнувшим мои пальцы, что я не могла их отпустить.

– Меридон, пожалуйста! – сказал Джек, стоя внизу. – Ты же такая смелая, Меридон! Пожалуйста, сделай, что велит Дэвид!

Сведенные мышцы моего горла с усилием расступились.

– Я… не могу, – прошептала я.

Дэвид снова забрался на стойку ловца.

– Меридон, – тихо сказал он. – Хватка твоя скоро ослабнет, и ты упадешь. Это неизбежно. Когда почувствуешь, что падаешь, подними ноги, чтобы вес распределился назад. Тогда упадешь на спину. Если упадешь прямо, будет немножко больно. Я хочу, чтобы ты приземлилась мягко. Когда почувствуешь, что пальцы соскальзывают, подними ноги.

Я слышала его. Но я не могла его послушаться. Я чувствовала лишь тянущую непрерывную боль в спине, плечах, руках и груди. Казалось, кости мои вытягивают из суставов. Руки у меня были как когти. Я не могла ослабить их хватку. Но хотя я сжимала их все сильнее и сильнее, они начинали ослабевать и соскальзывать.

– Нет! – заскулила я.

– Ноги вверх! – крикнул Дэвид.

Но я в панике не услышала его. Мои ногти царапнули перекладину, руки схватили воздух. Я кинжалом упала на землю, вперед ногами, прямо в сетку.

Меня тут же подбросило. Сетка была натянута туго, чтобы поймать Дэнди, мягко падавшую на спину, а не меня, нырнувшую солдатиком. Мои ноги сложились, колени ударили меня в лицо, живот свело, и сетка снова подбросила меня, и я упала, беспомощная, как птенец, вывалившийся из гнезда, обратно, навстречу безжалостному удару. Меня подбрасывало четыре или пять раз, я ничего не могла сделать, а потом, в последний раз, страх и потрясение стали невыносимы, и у меня перед глазами все померкло.

10

Очнулась я в постели.

Не в своей постели, а в хорошенькой беленой комнате в задней части изысканного дома Роберта Гауера. Когда у меня задрожали веки, я услышала голос Роберта, глухо шептавший, что я в безопасности, в его доме. Он знал, что я не могу сама открыть глаза и посмотреть.

Я была слепа, как крот.

Роберт Гауер сидел со мной. Он сразу отослал Джека и Дэнди обратно к работе, едва они занесли меня в гостиную, и Уильям галопом поскакал в Солсбери за хирургом. Роберт решил не доверяться уарминстерскому цирюльнику. Дэнди обругала его и сказала, что не оставит меня, но Роберт вытолкал ее из комнаты и сказал, что она может прийти посидеть со мной, но не раньше чем раскачается на высокой трапеции и выполнит все трюки, которые выучила.

Я хотела крикнуть, что Дэнди нельзя подниматься, что это слишком страшно, слишком высоко, особенно для моей любимой сестры. Но горло мое корежило от боли, и единственным звуком, который я смогла издать, стал беспомощный хриплый всхлип, а из моих распухших глаз потекли горячие слезы, от которых щипало ободранные щеки.

– Это для ее же блага, – тихо сказал Роберт.

По голосу я слышала, что он стоит возле меня.

– Ей нужно сразу же подняться, а то она станет думать про твое падение и потеряет настрой, Меридон. Я с ней не жесток, и с тобой тоже. Дэвид тоже так сказал.

Я бы кивнула, но, казалось, все сухожилия моей шеи были выдраны с корнем. Я молча лежала в слепой тьме, чувствуя, как диван подо мной качается и дергается, потому что снова теряла сознание.

«Кто присмотрит за Дэнди, когда я умру?» – подумала я, когда мир уплывал прочь.

Она вернулась, когда приехал хирург, но так плакала, что не могла ему помочь; горькие слезы лились рекой, пока она смывала с моего лица кровь тряпочкой, которая жгла огнем. Лежа в своей одинокой темноте, я пожалела Дэнди и прошептала:

– Дэнди, я умру?

Не кто иной, как Роберт Гауер, нежно держал меня, пока ученый человек ощупывал мою горевшую шею. Руки у него были ласковые, я понимала, что он старается не делать мне больно. Но моя шея, плечи, горло и даже кожа головы пылали от боли. Именно Роберт Гауер уложил меня обратно на подушку и расстегнул мне рубашку, чтобы врач ощупал мои ребра. Каждое прикосновение походило на клеймо раскаленным железом, но я не кричала. Не смелость была тому причиной. Горло у меня так свело, что я не могла издать ни звука.

– Плохо, – сказал наконец хирург. – Нос сломан, контузия, сотрясение мозга, растяжение шеи, плечо вывихнуто, ребро сломано.

– Она поправится? – спросил Роберт.

– Пролежит не меньше месяца, – ответил хирург. – Если только у нее не начнется горячка или лихорадка от потрясения. Но она, похоже, крепкая, должна выжить. Сейчас вправлю ей плечо.

Он наклонился ко мне, в болезненной тьме я почувствовала его дыхание на своей щеке.

– Мне придется вывернуть вам руку, чтобы она вошла обратно в сустав, мисс. Будет больно, но когда закончим, станет легче.

Я не могла сказать ни «да», ни «нет». Если бы могла говорить – умоляла бы его оставить меня в покое.

– Ты лучше выйди, Дэнди, – сказал Роберт.

Я была рада, что он о ней подумал.

Напряженно прислушавшись, я услышала ее шаги к двери и щелчок замка. Хирург взял меня за руку, кулак мой был сжат от боли, а Роберт взял меня за ноющие плечи. Вдвоем они резко, с силой вывернули меня, и от боли я закричала, а потом меня поглотила темнота, и все снова пропало.

Придя в себя в следующий раз, я уже знала, где я. Глаза по-прежнему были заплывшими от синяков, но я почувствовала запах лаванды от простыней и ощутила, как светло в комнате, даже сквозь опухшие веки. Я слышала, как в саду поет свою танцующую песенку одинокая малиновка.

Боль немного утихла. Плечу было лучше, как и обещал хирург. На глазах лежало что-то влажное и прохладное. Голова болела, словно в нее били, как в барабан; но среди этой боли я улыбнулась. Я была жива.

Я в самом деле думала, что умру. И все-таки – вот она я, лежу под душистыми льняными простынями, на закрытых веках играет зимнее солнце. Жива – могу заботиться о Дэнди, беречь ее! Могу чувствовать чистый аромат лаванды. Я ощутила, как мое разбитое лицо расплывается в улыбке.

– Уж не знаю, чему ты улыбаешься, – сердито произнес Роберт Гауер, сидевший где-то у моего изголовья.

Он держался так тихо, что я была уверена, будто в комнате одна.

– Я жива, – сказала я.

Голос у меня был хриплым и надтреснутым, но я хотя бы могла говорить.

– Жива, – сказал Роберт. – Ты самый везучий котенок из тех, что не утопли, Меридон. Я думал, ты мертвая, когда увидел, как Дэвид заносит тебя в кухню, а ты вся в крови, и рука у тебя висит, как сломанная. Миссис Гривз визжит, Дэнди плачет и орет на Дэвида. Дэвид себя проклинает, и нас заодно, что не послушали тебя! Чертов кошмар, а теперь ты лежишь тут, и вид у тебя, словно фургоном переехало, а сама улыбаешься, будто счастлива.

На это я улыбнулась чуть шире, но улыбка тут же пропала, когда у меня заболела шея.

– Я счастлива, – хрипло сказала я. – С Дэнди все хорошо?

Роберт нетерпеливо цокнул языком.

– Да, – сказал он. – Сидит в кухне, обедает. Я сказал, что побуду с тобой, пока они едят.

Я ничего не сказала, и мы несколько долгих минут молчали, пока в саду пела малиновка, а на моих веках сгущались тени.

Потом я почувствовала легкое прикосновение, словно перо малиновки коснулось моих сжатых пальцев.

– Прости меня, Меридон, – тихо произнес Роберт. – Я бы ни за что не причинил тебе зла. Нам всем так жаль, что ты полезла наверх. Больше не надо, никогда. Я завтра возьму девчонку из работного дома и начну ее учить. А ты оставайся с лошадьми.

Тут я зажмурилась и начала уплывать в сон, где не болели бы мои синяки, а запах лаванды мог навеять сны о Доле. Я услышала, словно издалека, как Роберт прошептал: