– Я его единственный ученик! – гордо ответил он. – Мэтр ван Эйк, вы, конечно, это знаете, изобрел новую манеру живописи, и он тщательно хранит ее секрет. Но меня он любит.

– Как вас зовут?

– Петер Крист, госпожа. Прочтите, пожалуйста, письмо. Кажется, оно срочное.

– Сейчас, Готье, дайте этому юноше немного вина. – Не переставая улыбаться, Катрин развернула записку, полагая, что речь шла о последней рекомендации перед ее мнимым отъездом. Но вдруг улыбка исчезла с ее лица, и ей пришлось сесть, чтобы дочитать расплывающиеся перед глазами строки:

«Флорентийка ночью умерла. Мэтр Арнольфини нашел ее повешенной на складе тканей, граничащем с ее домом. По поводу этой смерти по городу поползли слухи, возможно, они не дошли до вас, и я решил срочно поставить вас в известность. Мне очень жаль, друг мой, но будет лучше, если вы уедете.

Поезжайте в Лилль к госпоже Симоне. Может быть, она найдет способ вас спасти. Мое сердце разрывается, прощаясь с вами. Да храни вас Господь!»

Катрин так побледнела, что Готье подтолкнул юного Петера к двери, испугавшись, что он догадается о содержании письма. Но Катрин остановила его.

– Мэтр ван Эйк больше ничего не передавал? – спросила она упавшим голосом. – Почему он не пришел сам?

Юноша, как будто бы он сам был в этом виноват, в смущении опустил голову и, судорожно сжав в руках красный берет, ничего не ответил.

– Ну так в чем же дело? Я надеюсь, он здоров?

– Да, да… но… ладно, тем хуже! Вчера вечером, когда он вернулся, произошла ужасная сцена. Госпожа Маргарита назвала его развратником, без конца бегающим за юбками. Ей передали, что он привез в гостиницу хорошего друга, и она разгневалась. Сегодня утром она закрыла его в ателье на ключ вместе со мной, прокричав, что выпустит его, когда сочтет нужным!

– Как же вы выбрались? – спросил Беранже.

– Разумеется, через окно, которое выходит на канал. Я по веревке спустился на баржу и собираюсь вернуться тем же путем. Что мне передать мэтру ван Эйку?

Несмотря на потрясение, Катрин улыбнулась юному посланнику.

– Вы храбрый мальчик, передайте ему мою благодарность за пожелание счастливого пути. Скоро мы покинем Брюгге. Передайте ему еще, что я последую его совету и что я жалею его всем сердцем.

Заработав монетку, Петер радостно направился домой. Катрин молча протянула письмо Готье. Тот пробежал его глазами и вернул хозяйке, устремив на нее вопросительный взгляд.

– Что это значит? Вам показалось, что эта женщина намеревается расстаться с жизнью?

– Разумеется, нет. Я вам сказала, что встретила приветливую, пышущую здоровьем женщину. Она мне даже сказала, что любит жизнь.

– Значит, ее убили, но за что?

– Я не представляю, Готье. Все, что я знаю, это то, что нам надо немедленно покинуть этот город. Я не должна была приезжать сюда, да к тому же придумав посещение святых мест. Меня наказывает Бог!

Готье пожал плечами:

– Если бы Бог наказывал всех, кто пользуется его именем, чтобы выпутаться из затруднения, мы бы ежедневно хоронили друзей. Скорее всего эта несчастная не угодила какому-нибудь знатному сеньору, отказав ему в помощи или запросив слишком много золота. Кто знает? Что же нам делать? Вы и вправду после всего, что произошло, хотите вернуться в Лилль?

– Сначала надо уехать. Поговорим об этом по дороге. Не знаю, может быть, после всего, что произошло, лучше вернуться в Монсальви. У меня там есть старый друг Сара, она разбирается в медицине и, возможно, сможет меня спасти. Если же нет… Мне следовало немедленно ехать к ней, но возвращение домой в нынешнем моем состоянии приводило меня в ужас. Отправляйтесь готовить лошадей и заплатите за постой.

Готье вышел из комнаты, но тут же вернулся в сопровождении трех мужчин: хозяина «Ронс-Куроне», мэтра Корнелиса, плетущегося за двумя важными незнакомцами, одетыми в роскошные, подбитые белкой и лисой одежды, в широких бархатных беретах.

– Мне не позволили ни пройти в конюшню, – возмутился Готье, – ни заплатить за постой. Эти люди желают, видите ли, поговорить с моей госпожой.

– Придержите язык, мой мальчик, – проворчал один из них, – я один из бургомистров этого города, Луи ван де Валь, а это – мой помощник Жан Мэтне!

Повернувшись к Катрин, он слегка поклонился. Этот поклон показался ей дурным предзнаменованием, поскольку был слишком почтительным для простой госпожи, но недостаточно вежливым для такой знатной дамы, какой она была.

– Госпожа графиня, мы пришли сообщить вам, что о вашем отъезде и речи быть не может!

Катрин усилием воли сдержала дрожь. Она даже слегка улыбнулась.

– Господа, вы оказали мне честь своим посещением, не знаю, чем я это заслужила. Мне кажется, что вы совершаете ошибку, так обращаясь со мной. Я никакая не графиня, я простая горожанка, приехавшая из…

– Вы графиня де Бразен, возлюбленная герцога Филиппа, от которого вы беременны. Вы приехали сюда, чтобы флорентийка избавила вас от плода вашей запретной любви!

Это заявление было словно гром среди ясного неба, но Катрин, привычная к сражениям, не показала испуга.

– Сир бургомистр, несмотря на все мое уважение к вам, вы сошли с ума! – возразила она с нескрываемым высокомерием. – Откуда вы это взяли?

– Вас узнали в тот момент, когда вы пересекли ворота Куртре. Госпожа Катрин – ведь это ваше настоящее имя? Каким бы строгим и нелепым ни был ваш костюм, в который вы вырядились, приехав в Брюгге, он не смог полностью утаить вашу красоту. Об этой красоте здесь все хранят воспоминания.

– Но…

– Бросьте! Бесполезно отпираться! Кого вы хотите убедить? Соблаговолите, пожалуйста, снять головной убор и показать ваши волосы. Если они не из чистого золота, мы признаем свою ошибку и согласимся с тем, что вы не госпожа де Бразен.

Сознавая всю безвыходность положения, Катрин попыталась отговориться. Ей необходимо было сохранить свободу. Лучше было бы разойтись с миром.

– Хорошо, – с улыбкой начала она. – Вы меня узнали. Но ваши часы отстают, сир бургомистр. Много воды утекло с тех пор. Я уже не госпожа де Бразен, ничто больше не связывает меня с Бургундией, где у меня, однако, остались друзья, что, по-моему, вполне естественно. Теперь я госпожа де Монсальви, супруга одного из лучших офицеров короля Карла VII и придворная дама королевы Сицилии. Должна признать, – по-прежнему улыбаясь, добавила она, – что подобное заявление, сделанное два года назад, стоило бы мне заточения в тюрьму. Но Франция и Бургундия заключили мир, не так ли? Теперь вы знаете все, и я думаю, что вам не остается ничего другого, как пожелать мне счастливого пути и удалиться.

Улыбка Катрин не возымела привычного действия, и лицо ван де Валя осталось каменным.

– Не надо так спешить. Скажите мне, зачем вы приехали сюда да еще под вымышленным именем?

– Раз вы так хорошо осведомлены, вам бы следовал знать, что я приехала молиться перед святой кровью Всевышнего, чтобы он дал здоровье моему тяжелораненому супругу. Мне показалось, что это лучше сделать под чужим именем. Вчера поздно вечером я отправилась…

– …преклонить колени перед реликвией в сопровождении ван Эйка, я знаю! Но потом вы тайком вышли из часовни и направились к ратуше. На лодке вы подъехали к дому флорентийки. Бесполезно это отрицать. У нас есть проворные шпионы, способные любого выследить, не привлекая внимания, особенно в такой темноте!

Этот поставленный, бесстрастный голос, чеканящий каждый слог, действовал на нервы Катрин, унося прочь всякие помыслы о дипломатии.

Ледяным голосом, потеряв всякое терпение, она возразила:

– Даже если все это правда, может быть, вы соблаговолите объяснить мне, какое дело вам до моих личных дел?

– Должен признаться, лично меня они не касаются, но речь идет о безопасности города. Вы носите под сердцем ребенка принца, который причиняет нам столько неприятностей, и вы не боитесь приехать сюда, чтобы от него избавиться!

– Это неправда! Когда-то у меня был сын от монсеньора Филиппа, но этот ребенок умер, и вы это знаете лучше, чем кто-либо другой, вы ведь так прекрасно осведомлены! Больше у меня от него детей не было! Как это могло произойти, если я жила в Оверни, а он в своем государстве?

Луи ван де Валь поднял руки, желая прекратить поток ее объяснений.

– Бесполезно оправдываться. Все, что вы скажете, ничего не изменит.

– Что вы хотите сказать?

– Вы останетесь здесь до рождения ребенка. Тогда и посмотрим, на кого он похож!

– Клянусь своей жизнью, что он не от герцога.

– Возможно, но это и не главное, – произнес бургомистр с холодной усмешкой. – Важно, что вы останетесь здесь в ожидании ребенка под хорошей охраной и что герцог об этом быстро узнает.

Катрин нашла в себе мужество, чтобы рассмеяться.

– И что из этого? Мы уже давно ничего не значим друг для друга. То, что произойдет с супругой сира де Монсальви и его ребенком, ему совершенно безразлично. Вы совершаете непоправимую ошибку, сир бургомистр, ошибку, о которой, возможно, горько пожалеете.

– Не думаю. Даже если ребенок не от герцога, он и не от вашего мужа, поскольку вы приложили столько усилий, чтобы избавиться от него. Что же касается чувств к вам монсеньора, я не уверен, что вы о них знаете. Госпожа Катрин, вы слишком скромны. Герцог вас не забыл. Все здесь знают правду о Золотом Руне…

– Правду восьмилетней давности.

– Время здесь ни при чем. Монсеньор Филипп очень чувствительный, и, зная, что вы в наших руках и подвергаетесь смертельной опасности, он не будет тянуть с решением вопроса.

В горле у Катрин пересохло.

– Смертельной? Вы потеряли рассудок? Что я вам сделала?

– Абсолютно ничего, но, если герцог откажется вернуть нам наши привилегии или осмелится напасть на нас, нам придется вас немедленно казнить.

Готье больше не смог этого выносить. Уже трижды во время диалога Катрин властным жестом удерживала его порыв. Но на этот раз он не сдержался.