— Да…

Эмма Павловна ахнула и потянулась за пузырьком корвалола.

— Только не пугай меня, мне же нельзя нервничать! — предупредила она дочь по старой памяти.

— Подождите, Эммочка, — снова остановила ее Мария Петровна. — Настя, говори!

— Вот что, мам, не вздумай только падать в обморок, но я… В общем, я беременна!

— Боже, от кого?! — ахнула Эмма Павловна и тут же, поняв всю нелепость своего вопроса, прикрыла рот ладонью. — Ох, да… Извини, пожалуйста… Господи! Что же теперь…

— Настя. — Мария Петровна окончательно взяла разговор в свои руки. — Ты уверена в том, что говоришь?

— Да. Я ходила проверяться.

— И что теперь? Я имею в виду твои планы…

— Никаких планов у меня нет, пусть все идет как идет.

— Ты что, рожать собралась?! Нет, это потрясающе… Все повторяется с ней, как со мной! Настя, ты повторяешь судьбу своей непутевой матери! — Эмма Павловна заплакала.

Резко отодвинув стул, Настя поднялась и, сжав губы, уставилась на мать, у которой в мгновение ока высохли слезы.

— Настенька, я, наверное, как всегда, что-нибудь не то сказала, прости, — торопливо зачастила она. — Разве можно сравнивать Пашу с Петровым? Тот от меня позорно сбежал, а твой погиб, как герой…

— Он не погиб! И мой отец от нас не сбегал, ты все передергиваешь! — так Настя не кричала на мать еще ни разу в жизни.

Звонок, раздавшийся в прихожей, не дал Эмме Павловне ответить Насте, а Марии Петровне вмешаться. На пороге стоял Петров собственной персоной.

— Легок на помине, — пробормотала Эмма Павловна и отвернулась.

Впрочем, Петров находился в столь возбужденном состоянии, что не только не отреагировал на ее замечание, но даже и поздороваться-то забыл.

— Дочь, я в отчаянии, надо срочно поговорить. — Он бросился к Насте.

— Здравствуй, папа. — Она перевела дыхание, приходя в себя, и взглянула на часы. — Пойдем ко мне… Да не сюда, через балкон!

И, не глядя больше на Эмму Павловну и Марию Петровну, так и не проронивших ни слова, направилась в сторону маленькой комнаты, где теперь обитала ее мать.

— У меня почти нет времени, так что давай, папа, сразу к сути…

— Все, ради чего я жил, рухнуло! — трагически воскликнул художник.

— Что случилось?

— Мою картину «Русь предстоящая» не взяли на выставку!

— Почему?

— Не знаю! Но уверен — интриги: что-то там якобы не согласуется с идеей и основной направленностью…

Они вошли в комнату, и Настя устало опустилась на тахту.

— Папа, ну что уж ты так огорчаешься? Будут ведь и другие выставки.

— Нет, дочка, сейчас или никогда! Эта выставка и моя картина, и я, находящийся в расцвете сил… Все-все слилось в одной, судьбоносной точке… И народ, именно сейчас готовый понять сакральный смысл этого полотна! Мне что, встать со своей картиной около Манежа? Ах, какой бы вышел скандал!..

— Ну так возьми и встань.

— Легко сказать, она же три на четыре метра! Хрен подымешь… Ты что, плачешь?

Настя и сама не заметила, что на глазах у нее выступили слезы, наверное, еще во время скандала с матерью. Ответить отец ей не дал, поскольку предпочитал во всем видеть свой собственный смысл. А Настя, заметив, как растрогался Петров, поняла, что возразить ему сейчас было бы чем-то вроде подлости.

— Настюша… Дорогая моя, самая родная девочка, — растроганно произнес художник. — Спасибо, милая, за эти слезы, ты — единственная на свете душа, понимающая меня! И этого достаточно, я — счастлив!

Произнеся сей мелодраматический монолог, Петров, выдерживая законы подмостков, торжественно развернулся и пошел прочь… Очевидно, забыв, что выйти на лестницу можно и через здешнюю прихожую, он направился через квартиру Марии Петровны, и столкнулся в коридоре с выходившей из ванной комнаты Эммой.

— Что значит родная душа! — сообщил он.

— И что же она значит? — сухо поинтересовалась Эмма Павловна, подозрительно глядя на Петрова.

— Я радуюсь, что у меня такая дочь… Я рассказал ей об интригах вокруг моей лучшей картины, а у нее слезы катятся из глаз! И так мне стало светло, хотя конечно же ее слез я недостоин…

— Конечно, недостоин, — заверила его Эмма.

— Какая ты недобрая, в отличие от нее…

— Боже, и на этого балбеса я когда-то клюнула! — Она завела глаза к потолку.

— Это я-то балбес?..

— Ты-ты, не сомневайся… А Настя сегодня с утра плачет. Потому что она беременна от своего Павла, который погиб!

— О господи… — пролепетал Петров мгновенно упавшим голосом. — Что же теперь делать?.. Эмм, а ты… — Он немного потоптался на месте и, наконец, решился. — Ты не могла бы одолжить мне немного денег?..

— Сколько тебе надо?

— Мне надо двадцать шесть рублей, — заявил Петров.

Эмма Павловна вздохнула, взяла с вешалки свою сумочку и, немного покопавшись в ее недрах, молча протянула Петрову деньги…


Против Настиных ожиданий салон встретил ее не полупустым холлом, как это уже бывало не раз в течение месяца, а по меткому определению Лизы — «оживлянсом».

Какие-то люди с камерами и фотоаппаратурой сновали, суетились, переговаривались и вообще всячески способствовали тому, чтобы холл напоминал рыночную площадь. Не удосужившись вглядеться в многочисленных посетителей, Настя поморщилась и начала пробираться не на свое рабочее место, а в сторону кафе: какая уж тут работа, если вокруг и по дороге к ее кабинке толпится целая прорва малознакомых людей?! Похоже, благодаря нынешнему «оживлянсу» работа салона в данный момент временно приостановлена…

Лиза была в кафе. С довольным видом расположившись за чашечкой кофе и стаканом сока, она все же не забыла занять местечко и на свою подружку.

— Ты бледна, но тебе это очень идет, — заметила Лиза, — губы только слегка подкрась, лучше розовым с перламутром.

— Мерси, но меня от губной помады мутит, — пожаловалась Настя, садясь напротив. Она бросила удовлетворенный взгляд на стакан томатного сока, заранее взятый для нее Лизой.

— Мы с Бобом окончательно помирились.

— Я так и поняла, когда вы от нас окончательно скрылись в каюте.

— Ну, если честно, я знала, что этим кончится. И даже хотела этого!

— Да? — Настя отхлебнула сок и грустно улыбнулась. — Знаешь, а мне кажется, что я без этого могу прожить всю жизнь…

— С ума сошла!

— Почему?

— Ох… Да потому, что это — одна из самых замечательных вещей в жизни! — убежденно заявила Лиза.

— Другие же обходятся? Монашки, например…

— Ты же не монашка!

— Иногда мне кажется, что я им завидую, — тихо проронила Настя. — Им наверняка живется хорошо, спокойно…

— Я их только по ящику видела. В основном пожилых… Нет, это не по мне! Хочу вначале порадоваться жизни, пострадать, набрать грехов… Ну а уж потом и в монастырь можно! Вот это будет правильно!

— Это расчет…

— Нет! — Лиза нахмурилась. — Все должно быть уравновешено. Пока ты молода — любовь земная, состаришься, упругость потеряешь — пожалуйста, пусть будет духовная любовь!

— Фу, Лизка, — усмехнулась Настя, — какая ты пошлая!

— А ты ханжа! И кстати о любви: этот Панкратов, как мне кажется…

— Успокойся, хватит…

— А ты что, не видишь, что он смотрит на тебя, как серый волк на козочку?

— Я не козочка, а Валентин не волк. — Настя нахмурилась. — Просто он добрый и хороший человек.

— Все человеки, между прочим, — начала входить в раж Лиза, — делятся на мужчин и женщин!

Настя поняла, что пора менять тему. Ее взгляд упал на соседний столик, занятый, как выяснилось, Валерией и молодой парой: очень симпатичным парнем и беременной женщиной.

— С кем это она? — поинтересовалась Настя.

— Ты мне зубы не заговаривай! — Лиза все-таки скосила глаза вслед за подругой. — Это ее сын Феликс с невесткой, кажется, Соней… Ты упадешь, но помирились они по Лериной инициативе, представляешь?

— Что же тут особенного? — удивилась Настя. — Сын же…

— Очень даже особенное, если учесть, что наша Валерочка, говорят, чуть ли не публично перед этой Соней унижалась, уговаривая их обоих вернуться домой… В смысле жить с ней… Никто ничего не понимает, а тебе, как всегда, все ясно…

— Нет, не все! — заверила ее Настя. — Мне, например, неясно, что у нас тут сегодня происходит, работать невозможно, а Виктория Сергеевна ходит среди этой толпени с довольным видом.

— Ну, новости такого рода не в счет, ты их всегда последняя узнаешь! — улыбнулась Лиза, отодвигая свой кофе и поднимаясь. — Ты про журнал «Лук» когда-нибудь слышала?

— Это про моду… Конечно, слышала!

— Виктории удалось добиться, чтобы обложку для следующего номера снимали на фоне нашего салона! Чуешь, какая нам реклама? То-то… Ладно, девушка, я пошла, у меня, увы, клиентка на подходе… Пока-пока!

— Значит, этот оживлянс надолго, — вздохнула Настя и тоже встала. В конце концов, понаблюдать за съемкой — куда интереснее, чем сидеть здесь в одиночестве…


Добравшись до своей кабинки, Настя поняла, что это и есть самая удобная позиция, если уж она решила наблюдать за происходящим. Во всяком случае, самый центр холла, превращенный в данный момент в некую сложную композицию из тканей и цветов, был виден отлично. Там, в круге света, сидела виновница торжества — модель, едва прикрытая чем-то полупрозрачно-кружевным, и взъерошенный человек с фотоаппаратом. Фотограф, если судить по его интонациям, скорее всего, ругался. Но понять, кем именно и почему он был так недоволен, не представлялось возможным, поскольку возмущался он не по-русски.

Впрочем, Светлана, услужливо крутившаяся рядом, его понимала. Худенькая девушка-переводчица больше краснела и бледнела, чем переводила, поэтому почувствовала явное облегчение, когда Виктория выловила ее из толпы и потянула в сторону Настиной кабинки.