Елена Колядина - Мелодия моей любви

– И что же нам делать? – растерянно спросила мама и смахнула слезу.

– Ну не знаю, попробуйте ромашкой промывать.

– Глаза?

– Ну не уши же! – возмущенно отрезала докторша и посмотрела на часы.

Лиде так и не поставили окончательный диагноз.

«Сложный клинический случай», – дружно говорили врачи.

«Сложный случай» тем не менее весьма упростил жизнь, когда девочка пошла в школу.

Одноклассники с восторгом нашептывали вызванной к доске Лиде формулы, правила, решения, отрывки произведений и целые параграфы.

Учителя бдительно вставали к стене, чтобы класс был в поле зрения, ходили между рядами, напрягали слух, пожилой математик приставлял к белесому уху раскрытую ладонь, надеялся уловить шепот подсказок, но все без толку: девочка слышала даже то, что ребята наговаривали не разжимая губ или начитывали в коридоре, а то и за стеной, в туалете или соседнем кабинете.

Впрочем, подсказки Лиде требовались не часто, она и без помощи многочисленных суфлеров получала четверки и пятерки.

Но, несмотря на легкость, с какой девочка училась, школу она не любила – за унылое однообразие звуков.

А когда на выпускном вечере услышала, как учительница пения, которую Лида когда-то простодушно уличила в фальшивой игре на баяне, прошептала завучу: «Сегодня даже Гречинина красавица», решила навсегда вычеркнуть из памяти заполошный школьный звонок, стук указки и хромой скрип стульев.

Этим же летом Лида поступила в Петербургский университет кино и телевидения на отделение аудио-и визуальной техники. После второго курса пришла подработать на петербургскую студию «Мельница», да так и осталась на три года – писала звук к сериалу «Улицы разбитых фонарей».

С двух часов дня до одиннадцати вечера девушка сидела перед студийным компьютером и удаляла случайные шумы: во время озвучения у актеров урчало в животе, не ко времени играли забытые в карманах мобильники, тикали и сваливались с руки часы, нападали смех или икота.

А ночью она шла пешком от метро в комнату коммунальной квартиры и подставляла лицо тихим ласкам затяжного дождя, веселым песням неоновых огней или мелкой россыпи светящегося инея.

В первое время в убогой комнате темной коммуналки, вдалеке от родного города и родителей, было грустно до слез. Лида тосковала по дому и, чтобы не чувствовать себя одинокой, вела долгие мысленные беседы со своей единственной подругой, красавицей Алиной.

Но постепенно девушка привыкла обходиться без родителей и пронзительно полюбила Северную столицу.

Вздохи набухших стен и оплывших арок, треск рассевшихся по мокрым черным ветвям розовых звезд, исчезающий грохот бегущей под брусчаткой электрички, собственные шаги, рикошетом наполняющие дворы-колодцы, сопение промокших туфель – Лида была готова целовать каждый звук сырого льдистого города! Девушка была твердо уверена: она никогда не уедет с берегов Невы, не бросит любимую «Мельницу», ставшую вторым домом!

Но обстоятельства сложились по-другому.

В середине пятого курса у Лиды, как и у всех выпускников, появился свободный от лекций и лабораторных работ день – дипломный.

Девушка выбрала тему «Использование компьютерных технологий в обработке звука» и с жаром взялась за сбор материала. Собственно, проводить исследования по теме она могла каждый день, без отрыва от производства: на «Мельнице» работали самые современные компьютеры. Но научный руководитель Лиды, добрейший и скромнейший доцент Пересыпкин, предложил начать работу с исторического раздела о записи в тон-студиях. Лида морщилась – кому это надо, если любой звук можно купить на диске, очищенный и оцифрованный? Вон их сколько на лотках любого радиорынка, россыпи! Неужели старый чудак думает, что у грома, произведенного за сценой с помощью листа железа, есть будущее? Забавно, конечно, но не более.

– И все-таки, Лидия, настоятельно рекомендую вам съездить на «Мосфильм», – бубнил Пересыпкин. – Я договорюсь с Фаиной Акиндиновной.

Девушка вздохнула – ну почему пожилые люди так упорно цепляются за прошлое? – и поехала на Московский вокзал за билетами.

Москва встретила грязноватым бесснежным морозцем.

Все, что в Петербурге было свинцово-синим, – небо, речная вода, асфальт, – в столице оказалось буро-коричневым.

Лида смотрела из окна троллейбуса: унылые, хоть и подкрашенные, хрущевские пятиэтажки, разномастные вывески полуподвальных магазинчиков, натруженные бетонные заборы. А уж звуки… Разве что джазовой синкопой мелькнул новый роскошный жилой комплекс да повис на мгновение бравурный сталинский марш.

Мм-да, Мосфильмовская улица – это вам не пальмовые окрестности «Юниверсал» или «Уорнер бразерс», на которых мечтала побывать Лида.

Девушка слишком рано вышла из троллейбуса и теперь наугад шагала вдоль бесконечной ограды студии: территория концерна «Мосфильм» оказалась необъятной, как плечи Родины-матери.

Когда Лидины ноги в лакированных сапогах на шпильках совершенно окоченели, появилась триумфальная арка центрального входа.

Охранник молча, ленинским жестом, указал направление к бюро пропусков. Девушка прошла вдоль укрытых лапником и деревянными ящиками клумб, подошла к проходной и разочарованно свела брови: если бы не объявление «Вход на студию только по пропускам», обшарпанная дверь могла вести на доживающий свои дни завод по производству изоляторов или электродов.

Внутри здания Лидина скорбь усилилась: изрисованная пастой стойка, затоптанные полы.

Единственным признаком современности оказался сияющий красным и черным автомат с кофе, какао и чаем.

«Трэш полный! Вот понесло меня, только деньги потратила», – с досадой подумала Лида.

Отстояв небольшую очередь, девушка получила пропуск, похожий на квитанцию из сапожной мастерской. И где же пластиковый беджик с надписью «Visitor» и мгновенной фотографией ее персоны?..

«ПК «Тонстудия», студия шумового озвучивания № 8», – мрачно прочитала Лида и побрела в другое здание.

Прокуренные, затертые, темные коридоры и переходы, дешевый грязноватый мрамор и мутные деревянные панели – социалистическая эстетика семидесятых годов прошлого века и затхлые, колченогие звуки еще больше разочаровали гостью.

Редкие вкрапления глянца: постер с рекламой фильма в металлической раме, пальма в хромированном горшке или кожаное кресло перед дверями в кабинет – отремонтированные «места для рабочих групп», которые «Мосфильм» активно сдавал в аренду съемочным бригадам, только подчеркивали общие масштабы запустения.

Лида с тоской открыла высокую дверь, миновала коридорчик с аварийным освещением, осторожно вошла в темноту и оказалась в огромном зале кинотеатра, из которого зачем-то унесли все сиденья, превратив его в загроможденный склад.

На экране беззвучно сменялись кадры фильма: заснеженные горы, всадники.

Справа от Лиды сквозь толстое стекло едва пробивался густой желатиновый свет.

Девушка вытянула шею, осторожно заглянула внутрь и увидела свое отражение в комнате, обшитой деревянными рейками и белыми плитами, с большим микшерским пультом.

Пошарила взглядом: в застекленной кабине обнаружились навороченная цифровая станция и роскошные микрофоны!

Лида повеселела.

Пересыпкин говорил, здесь есть студия электронного синтеза и обработки шумов, можно создавать спецэффекты! Вот бы прямиком туда! За мощный двухъядерный компьютер, в электронную фонотеку!

Она покрутила головой: может, дверь где-то рядом?

Но увидела лишь лунным туманом белеющие в темноте раковину и унитаз.

«Это, значит, и есть обещанное Пересыпкиным огромнейшее количество разнообразных фактур для записи синхронных шумов? – хмыкнула девушка. – Когда Лидия Гречинина впервые переступила порог известного на весь мир киноконцерна, ее встретил ликующий шум унитаза! Ладно, хоть что-то услышала…»

Она поставила на пол сумку, расстегнула пуховик.

И вдруг в затхлой сырой темноте жалобно зазвенела степь, навзрыд закричала птица, женщина с фиолетовыми глазами молча сжала окоченевшее тельце младенца, бешеный ветер рвал ее старинные одежды и присыпал прорехи и складки сухим снегом.

Лида задрожала, широко раскрыла глаза, порывисто вдохнула раскрытым ртом. В горле запершило.

Степь, птица, ветер затихли. Внезапно, словно на них накинули ватное одеяло.

Лида вглядывалась в мрачные силуэты и контуры, но не могла понять, чем заставлено и завалено огромное помещение, напоминающее развалины замка после землетрясения?

Наконец глаза привыкли к темноте, и девушка увидела посреди зала, чуть ближе к левому краю экрана, грузную женщину перед свисающим из-под потолка микрофоном.

Лида медленно, почти ощупью, пошла вперед мимо вереницы никуда не ведущих дверных и оконных проемов, за которыми чернели стены.

Ноги то вязли в песке, то цеплялись за брусчатку.

Вдруг каблуки ее сапог звонко простучали по паркету.

Женщина перед микрофоном развернулась, качнув широким платьем, и зычно гаркнула:

– Кто разрешил?!

Лида вздрогнула, опомнилась и растерянно уставилась на даму.

– Кто такая, черт возьми?!

– Я из Петербурга, Лидия Гречинина, – срывающимся голосом забормотала девушка. – От Пересыпкина: он сказал, здесь есть Фаина Акиндиновна, самая опытная в стране… Фактуры все знает… Господи, что это сейчас был за звук? Откуда? Я с ума сойду, никогда ничего подобного не слышала! Не подскажете, как найти Фаину Акиндиновну?

– Я – Фаина Акиндиновна. Что ж ты, дитя, во время записи топаешь, ровно зебра цирковая?!

– Простите, пожалуйста! Я услыхала звуки, меня как под гипнозом повело. Что это плакало так?

Женщина щелкнула выключателем старенькой лампы, давшей миску жидкого света, и похлопала по прижатой к пышному животу металлической конструкции размером с мясорубку.

– О! Сама сварганила: эту часть на помойке на даче нашла, а это внук из игрушки выдрал.