Юрий Каменецкий - Мелочи жизни

— Игорь Андреич, я пришла сюда совсем не для того, чтобы выслушивать оскорбления!

— Ну хорошо, солнышко, не сердись. Выкладывай, в чем дело...

Семендяева, склонившись над селектором, боялась дышать, чтобы не пропустить ни одного слова.

— Сергея арестовали.

— За что?

— На таможне. Он летел в Англию, в командировку. У него нашли какую-то статуэтку, которую он в глаза не видел. Говорят, что она краденая и очень ценная.

— Контрабанда то есть?

— Да никакая не контрабанда! Говорю тебе: он ее в глаза не видел! Подбросил кто-то!

— Веселая история... — Шведов помолчал. — А... Почему ты, собственно, с этим ко мне? Я, конечно, тебе очень сочувствую, но я ведь не адвокат...

— Игорь, его нужно оттуда вытащить.

— Как, солнышко? Прикажешь напасть на конвой? Или вырыть подземный ход? А может, объявить амнистию?!

— Нет. Всего лишь позвонить кому нужно.

— Как у тебя все просто, — усмехнулся Шведов. — Всего лишь позвонить... Ты, солнышко, вероятно, думаешь, что я Господь Бог?

— Нет, Игорь, ты далеко не Господь Бог. Но у тебя большие связи.

— Да... Это ты хорошо усвоила... — Шведов задумался и загрустил. — Про мои связи... Мне даже иногда кажется, что ты... просто меня используешь...

— Как тебе не стыдно, Игорь?!

— Стыдно? А почему мне, солнышко, должно быть стыдно? Ты даешь мне отставку. Заявляешь, что между нами все кончено. А потом вдруг возникаешь и требуешь, чтобы я все бросил и бежал спасать твоего мужа... Не знаю, солнышко, но я совсем не уверен, что из нас двоих стыдно должно быть мне...

— А я думала, что вы великодушней, Игорь Андреич...

— Выходит, ошибались?

— Выходит, — отрезала Маша. Ей расхотелось разговаривать.

— Удивительное нежелание даже попробовать понять другого человека.

— Вы правы, Игорь Андреич. Удивительное нежелание.

— Просто ради смеха... Тебе никогда не приходило в голову, что должен чувствовать мужчина, когда его просят оказать услугу его собственному сопернику. — Шведов ходил по кабинету и как бы размышлял вслух. — Причем просит не кто-нибудь, а любимая женщина. Давно и безнадежно любимая. И мужчина этот отнюдь не Сирано де Бержерак, не горбун и не прокаженный. В общем, имеет некоторые основания рассчитывать на взаимность. Так как ты думаешь, солнышко, что он должен чувствовать? Этот не горбун?

— Не знаю. Но думаю, что он должен чувствовать себя значительно комфортнее, чем человек, которого ни за что ни про что посадили за решетку.

— Хлестко... Хлестко... Эмоционально! Но не убедительно. И очень не добро...

— Как умею, Игорь.

— Ну хорошо. Только знаешь, солнышко, ведь я тоже так умею.

— Что же тебе мешает?

— Теперь уже ничего. Я попробую что-нибудь сделать для твоего мужа, солнышко. Я пойду к очень неприятному человеку. Я буду просить его. Я буду унижаться. Нет-нет. Я, естественно, не собираюсь стоять на коленях. Просто есть люди, сам факт общения с которыми унизителен. Сам факт каких-либо отношений с ними оскорбителен. Только мысль о том, что он где-то может назвать Шведова своим знакомым — одна эта мысль убийственна! Но я буду говорить с ним. Я даже пожму ему руку. Два раза. В начале беседы. И в конце.

— Спасибо, Игорь. — Маша искренне была благодарна. — Я знала, что ты мне не откажешь. — Маша подошла к застывшему Шведову. Нерешительно коснулась руками лацканов его пиджака — то ли поправила, то ли погладила... — Спасибо.

Маша попробовала снизу заглянуть в глаза Игорю. И поняла что-то...

— Но ты что-то недоговариваешь, Игорь?..

— Н-да. Пожалуй.

Впервые за этот разговор Маша растерялась.

— Дело в том, что у меня есть одно условие, Машенька. — Шведов помолчал и продолжил по-прежнему официальным тоном: — Как только твоего мужа освободят — ты с детьми переедешь жить ко мне.

— А тебе не кажется, что это подло, Игорь?! Маша резко отстранилась.

— Подло? Солнышко, я всего лишь принимаю правила игры. Твои правила. К сожалению, ты не оставляешь мне другого выхода.

Маша не торопилась отвечать не подумав.

— А если я скажу «нет»?

— Ну что ж делать. На «нет», как говорится, и суда нет, солнышко. Хотя, — улыбнулся Шведов, — в данном случае как раз наоборот, суд будет.

— Не ожидала я от тебя этого, Игорь...

— Да я и сам от себя этого не ожидал, солнышко, — искренне признался Шведов.

— Прекрати называть меня «солнышко»! — взорвалась Маша.

— Хорошо, Мария Петровна. Не буду. — Игорь Андреевич демонстративно посмотрел на часы. — Тем не менее я жду вашего ответа. К сожалению, у меня сегодня не так много времени. А ваш визит так неожидан, без звонка...

— Я понимаю. Вы человек занятой, Игорь Андреич. Не смею больше занимать ваше время.

Маша решительно пошла к двери.

— Подожди, — остановил ее Шведов. — Ты ведь мне так и не ответила...

— По-моему, здесь и без моего ответа все ясно, Игорь Андреевич, — на секунду обернулась рассерженная Маша. — Счастливо оставаться.

— Мария Петровна, подождите! — И, пока Маша не открыла дверь, успел добавить: — Позвони, если передумаешь.

Не сказав ни слова, Маша вышла из кабинета, с наслаждением громко хлопнув дверью.

Семендяева буквально отскочила от селектора при появлении Маши. Но та даже не взглянула на Семендяеву. Маша думала только о том, как бы поскорее выбраться из этого дома.

Анатолий Федорович очень не любил провожать гостей. Особенно внуков. Во-первых, приходили редко. И прощание означало нескорую встречу. А во-вторых, сиди теперь, нервничай, жди, когда она из дома позвонит, сообщит, что добралась благополучно.

Поэтому, выйдя в прихожую, старик постарался сократить процедуру и на традиционный Юлин поцелуй в щеку ответил невнятно:

— Пока, пока.

— Ну пока, дед.

Юля успела привыкнуть к стариковской сдержанности на пороге. Она даже иногда с удовольствием повторяла при случае: «Долгие проводы — липшие слезы».

Но когда Юля открыла дверь, Анатолий Федорович не выдержал:

— Юль, ты там с мамой... Постарайся повнимательнее, хорошо?

Юля сделала вид, что не понимает.

— С Марией Петровной в смысле? А что это вдруг? Анатолий Федорович тут же пожалел, что начал, да еще на пороге, трудный разговор, но отступать было поздно и не в его характере. Впрочем, говорить внучке правду он тоже не хотел. И сказал уклончиво:

— Ну... Ей сейчас лучше не волноваться.

— С чего вдруг такая трогательная забота? Неужто ожидается прибавление в семействе?

— Тьфу ты! Да я не об этом совсем! Просто... Отец уехал... Знаешь, она же не привыкла...

— Ничего, дед. Ты за нее не волнуйся, — неожиданно холодно сказала о матери Юля. — Пусть лучше она сама за себя волнуется. — И, еще раз чмокнув деда, девушка убежала.

Анатолий Федорович постоял в изумлении, посмотрел на уплывающую кабину лифта и... вернулся домой.

Приехав домой, Маша не находила себе места. Первый порыв прошел, и она еще и еще раз думала о себе, Сергее, Шведове. Ей хотелось быть с Игорем. Себе-то она могла в этом признаться. Хотела. Кроме того, она очень хотела помочь Сергею. И получалось, что есть мудрое решение сразу всех проблем.

Маша подошла к телефону и набрала номер.

— Але, добрый день. Шведова, пожалуйста... Как — нет? А когда будет? Да, это я, Регина. Угу, спасибо.

Положив трубку, Маша уставилась в одну точку, не слыша, что телефон почти сразу зазвонил.

Наконец, преодолев оцепенение, она сняла трубку.

— Але... Да, Игорь... Да, я звонила...Я...Я хотела тебе сказать, что я согласна...

Игорь Андреевич вздохнул не с облегчением, а как человек, совершивший что-то для него безумно важное и невероятно сложное, почти невыполнимое...

— Ну вот и славно, Машенька. Я знал, что ты умная девочка. Целую тебя.

Шведов положил трубку и тут же включил селектор.

— Регина? Солнышко, зайди, пожалуйста, ко мне. Регина уже давно была на месте и отозвалась немедленно:

— Сию секунду, Игорь Андреевич...

Регина встала из-за стола и исчезла в кабинете шефа. Как только дверь за ней закрылась, сидевшая рядом Семендяева включила селектор. Леночке ужасно хотелось услышать, чем закончилась история с Машей и контрабандой.

Шведов усадил Регину в кресло для посетителей и, помолчав, начал издалека.

— Послушай, солнышко, тут нужно уладить одно дельце...

— Я слушаю вас, Игорь Андреевич...

Регина, как всегда, была готова на все ради шефа и дела.

Семендяева почти прижалась ухом к селектору.

Углубившись в проверку контрольных, Маша не замечала, что происходит в учительской. Двумя фломастерами, красным и синим, делала она рутинную эту работу, в которой внимания и автоматизма было, пожалуй, поровну.

Между тем почти все ее коллеги ушли, и только завуч, Антонина Павловна Вышегородцева, еще медлила.

— Машенька, — наконец заговорила она, — а сколько может стоить сейчас такой свитер, что на вас?

Маша оторвалась от работы, растерянно подняла глаза, виновато поежилась.

— Как, простите?.. Вы что-то спросили, Антонина Павловна?..

— Да, милая, — по-прежнему глядя не прямо на Машу, а на ее отражение в зеркале, проговорила завуч. — Я поинтересовалась ценой вашего свитера.

— Не помню уже, он ведь неновый. Антонина Павловна понимающе усмехнулась.

— А тогда сколько было? Нули, милая, я сама могу приписать...

— Вы же знаете, что от темы цен я шарахаюсь, — Маша виновато развела руками, — она ни на какие другие темы не позволяет соображать.